Болезнь и смерть князя Андрея Болконского (Толстой, «Война и мир») (стр. 1 из 2)

по теме:

«Болезнь и смерть

князя Андрея Болконского»

(Лев Николаевич Толстой, «Война и мир»).

Шишкова Татьяна

школа № 45

10 «Б»

Москва, 2000 г.

«Он был слишком хорош для этого мира».

Наташа Ростова

Сколько раз задавались мы вопросом, почему же всё-таки Л. Н. Толстой выбрал такую судьбу одному из главных своих героев в романе-эпопее «Война и мир», князю Андрею Болконскому – погибнуть в тридцать с небольшим лет, когда, казалось бы, в жизни всё только начинается?

Может быть, не стоит рассматривать понятие о смерти в букватьном смысле? Об этом и о многом другом говорят фрагменты романа, на которых я бы хотела остановиться…

* * *

Как начальную сцену перемены в князе Андрее, Толстой начинает её с «отвлечённых», но к чему-то подготавливающих идей. Как свойственно любому человеку, перед таким знаменательным и решающим событием, как сражение, князь Андрей ощущал «волнение и раздражение». Для него это было очередное сражение, от которого он ожидал огромных жертв и в котором он должен был повести себя максимально достойно как командир своего полка, за каждого солдата которого он несёт ответственность…

«Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперёд по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Всё делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались…» – Здесь поражает холодность описания сражения. – «…Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтоб удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчёты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгивал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто-горькому, крепкому запаху…» Ну разве есть в этом отрывке хоть капелька той действительности, с которой князю Андрею вот-вот суждено столкнуться? Он не хочет, да и не может думать о жертвах, о «свистенье полетов», о «гуле выстрелов» потому, что это противоречит его, хоть и жёсткой, выдержанной, но человечной натуре. Но настоящее берёт своё: «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего-то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Ещё! Попало…» Он остановился и поглядел на ряды. «Нет, перенесло. А вот это попало». И он опять принимался ходить, стараясь сделать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи…»

Может быть, виной тому излишняя гордость или смелость, но на войне человеку никак не хочется верить в то, что самая страшная участь, только что постигшая его товарища, постигнет и его. Видимо, и князь Андрей относился к таким людям, но война беспощадна: каждый верит в свою уникальность на войне, а она бъёт по нему без разбора…

«Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.

«Неужеди это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося чёрного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю эту жизнь, люблю эту траву, землю, воздух…» – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.

- Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… - он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь…»

В роковую минуту смертельного ранения князь Андрей испытывает последний, страстный и мучительный порыв к жизни земной: «совершенно новым, завистливым взглядом» он смотрит «на траву и полынь». И потом, уже на носилках, он думает: «Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что-то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю». Ощущая приближающийся конец, человек хочет прожить всю жизнь в миг, хочет узнать, что ожидает его там, в конце её, ведь осталось так мало времени…

Теперь перед нами совсем другой князь Андрей, и в оставшееся отведённое ему время ему предстоит пройти целый путь, словно переродиться.

* * *

Как-то не совмещается то, что после ранения переживает Болконский, и всё происходящее в реальности. Вокруг него хлопочет доктор, а ему словно всё равно, будто его уже и нет, будто незачем уже бороться и не за что. «Самое первое далёкое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными рукавами расстёгивал ему пуговицы и снимал с него платье… После перенесённого страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, - представились его воображению даже не как прошедшее, а как действительность». Он переживал лучшие мгновения своей жизни, и что может быть лучше воспоминаний из детства!

Рядом князь Андрей увидел человека, который показался ему очень знакомым. «Слушая его стоны, Болконский хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно стонал перед ним этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами…»

Из этого проникновенного отрывка чувствуется, как сильна стала любовь ко всему окружающему в князе Андрее более, чем борьба за жизнь. Всё прекрасное, все воспоминания были для него, как воздух, чтобы существовать в мире живом, на земле… В том знакомом человеке Болконский узнал Анатоля Курагина – своего врага. Но и здесь мы видим перерождение князя Андрея: «Да, это он; да, этот человек чем-то близко и тяжело связан со мною, - думал Болконский, не понимая ещё ясно того, что было перед ним. – В чём состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью?» – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел её в первый раз на бале 1810 года, с тонкою шеей и тонкими руками, с готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, ещё живее и сильнее чем когда-либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между ним и этим человеком, сквозь слёзы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил всё, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце…» Наташа Ростова – это ещё одна «ниточка», соединяющая Болконского с окружающим миром, это то, ради чего он всё ещё должен жить. И к чему ненависть, скорбь и страдания, когда есть такое прекрасное создание, когда уже ради этого можно жить и быть счастливым, ведь любовь – это удивительно исцеляющее чувство. В умирающем князе Андрее небо и земля, смерть и жизнь с попеременным преобладанием теперь борются друг с другом. Эта борьба проявляется в двух формах любви: одна – земная, трепетная и тёплая любовь к Наташе, к одной Наташе. И как только такая любовь пробуждается в нём, вспыхивает ненависть к сопернику Анатолю и князь Андрей чувствует, что не в силах простить его. Другая – идеальная любовь ко всем людям, холодноватая и внеземная. Как только эта любовь проникает в него, князь чувствует отрешённость от жизни, освобождение и удаление от неё.

Вот почему мы не можем предугадать, куда понесутся мысли князя Андрея в следующий миг: будет ли он «по-земному» скорбить о своей угасающей жизни, или проникнется «восторженной, но не земной», любовью к окружающим.

«Князь Андрей не мог удержаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями… «Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал. Вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что ещё оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!» Какое удивительное, чистое, окрыляющее чувство, должно быть, испытал князь Андрей! Но не будем забывать, что такой «рай» в душе даётся человеку совсем не легко: только прочувствовав границу между жизнью и смертью, только оценив по-настоящему жизнь, перед тем, как расстаться с нею, человек может подняться на такие высоты, которые нам, простым смертным, и не снились.

Теперь князь Андрей изменился, а значит изменилось и его отношение к людям. И как изменилось его отношение к самой любимой женщине на земле?..

* * *

Узнав о том, что раненый Болконский находится совсем рядом, Наташа, уловив момент, поспешила к нему. Как пишет Толстой, «на неё нашёл ужас того, что она увидит». Ей и в голову прийти не могло, какую перемену она встретит во всём князе Андрее; главным для неё в тот момент было просто увидеть его, быть уверенной в том, что он жив…

«Он был такой же, как всегда; но воспалённый цвет его лица, блестящие глаза, устремлённые восторженно на неё, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видела в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени… Он улыбнулся и протянул ей руку…»