Мы уже отметили, что по структуре “Довольно” представляет собой “смешанный” жанр. Исследователи не пришли к окончательному выводу о жанре этого произведения, поскольку оно отличается ещё большим философствованием, большим присутствием личности самого автора и меньшей степенью художественной условности по сравнению с “Призраками”. Тем не менее, эти два произведения объединяет одна и та же мысль, только в “Довольно”, по мнению А.Б.Муратова, она более “логизированная”.(L, 32) В «Довольно» тоже речь идёт о жалком «достоинстве сознания собственного ничтожества» и о «тщете всего человеческого, всякой деятельности, ставящей себе более высокую задачу, чем добывание насущного хлеба».(LXXIX, T.12, 122) «Фантастические образы «Призраков», – писал П.Л.Лавров, – поэт перевёл на язык точной мысли в «Довольно»…»(XLI, 230)
Два определения, данные И.С.Тургеневым своему произведению в черновом и окончательном вариантах, сводятся по нашему мнению, к одному – жанру дневника. Черновой вариант был озаглавлен как «несколько писем без начала и конца»(LXXXIII, 15), а окончательный – «отрывок из записок умершего художника»(LXXXI, T.7, 220). Мы полагаем, что определение жанровой формы «записки» – в данном случае является синонимом «дневника» как жанра данного произведения. И жанр письма (эпистолярный жанр в литературоведении), и жанр записок, и дневника предполагают наличие большой субъективности (личностного эмоционально-психологического начала), и жизненного опыта автора.
В нашей работе мы будем опираться на множество исследований, но особенно на монографии известного тургеневеда Аскольда Борисовича Муратова, который не занимался специально проблемой жанра данного произведения, но сделал важные для нас наблюдения.
А.Б.Муратов пишет, «что «Довольно» распадается на две относительно самостоятельные части: воспоминания-исповедь и философию исторической жизни и искусства»(XLIX, 33). Данное замечание является очень ценным, поскольку различное содержание воплощается в разных жанрах, ведь мы рассматриваем жанр как содержательно-формальную категорию. Конечно, такого разделения в сознании Тургенева не существовало, о чём свидетельствует творческая история произведения и его содержание. Но всё же членение текста и поиск составляющих произведение жанров возможен.
Самая жизнь, как верно отметил П.Л.Лавров, представлялась Тургеневу «одним бесцельным повторением бессодержательных действий» (XLIII, 230), всё равно каких – личных, исторических или природных. Произведение и строится как последовательное доказательство этого тезиса и делится на три неразрывно связанные друг с другом части: любовь, деятельность историческая и красота в природе и искусстве, из чего мы можем с уверенностью выявить две формы повествования – лирический дневник и философский очерк.
Первые главы произведения – это главы-воспоминания, последние – это философские размышления о смысле жизни, о месте и роли человека, о стихийном развитии природы. Начало «Довольно» пронизано интимными воспоминаниями, что наталкивает на мысль о дневниковых записях героя. Само заглавие, подзаголовок «Отрывок из записок умершего художника», лирическая тональность повествования – всё это говорит, что «Довольно» – автобиографическая исповедь, своего рода итог творчества писателя.
И.П.Борисов, отметивший автобиографизм и пессимистичность повести, писал Тургеневу 29 октября ст.ст. 1865 года: «В вашем «Довольно» многое прочитал я с больным чувством за Вас. Вы как будто хотите так уйти от нас… просто-напросто пришло довольно жить.» (LXXXIV, 497).
«Довольно», как и «Призраки», – своеобразная интимно-философская исповедь писателя, проникнутая глубоко пессимистическим пониманием истории человеческого общества, природы, искусства. На автобиографическую основу очерка Тургенев указывал в письме к М.М.Стасюлевичу от 8 мая 1878 года: «Я сам раскаиваюсь в том, что напечатал этот отрывок (к счастью, никто его не заметил в публике), - и не потому, что считаю его плохим, а потому, что в нём выражены такие личные воспоминания и впечатления, делиться которыми с публикой не было никакой нужды.»(LXXIX, T.5, 542).
В пользу жанра дневниковых записей говорит и сама форма повествования, а не только содержание. Непример, начало повести: «… «Довольно», – говорил я самому себе, между тем как ноги мои, нехотя переступая по крутому скату горы, несли меня вниз, к тихой речке..."(LXXX, T.7, 220); или глава 5: «и это я пишу тебе – тебе, мой единственный и незабвенный друг, тебе, дорогая моя подруга, которую я покинул навсегда, но которую не перестану любить до конца моей жизни…»(LXXX, T.7, 221) и т. д. По нашему мнению, о жанре дневника можно говорить ещё и потому, что такая форма воспоминаний и писем уже использовалась Тургеневым в других произведениях, например, в «Дневнике лишнего человека», «Переписке», «Фаусте», «Асе» и пр.
Вторая часть, баз сомнения, является и по содержанию и по форме философским очерком. О второй половине этого очерка В.П.Анненков писал, что она «имеет несчастье походить на мрачную католическую проповедь».(LXXIX, T.1, 540)
Среди философских и исторических источников, переосмысленных в «Довольно», в исследовательской литературе и критике назывались А.Шопенгауэр, Б.Паскаль, Экклизиаст, Марк Аврелий, Сенека,Светоний, художники-мыслители Гёте, Шекспир, Шиллер, Пушкин.
Эта часть произведения насыщена размышлениями о мгновенности, краткости человеческой жизни, обусловленной неизменным и слепым законом природы. Это и определяет, по мысли автора дневника, близкого по мироощущению Тургеневу, ничтожество личности, исторической жизни человека и её самого высокого проявления – искусства. У героя нет радости от общения с природой, потому что «всё изведано – всё перечувствовано много раз…»(LXXVIII, T.9, 110), нет даже ощущения счастья. «Строго и безучастно ведёт каждого из нас судьба – и только на первых порах мы, занятые всякими случайностями, вздором, самим собой, не чувствуем её чёрствой руки» (LXXVIII,T.9,117). Это и есть закон, который познаётся лишь после пережитой молодости и познаётся каждым для себя. Личность мыслит себя в центре мироздания и не знает о слепой и безразличной ей силе.
Но есть и другая сфера человеческой деятельности, выраженной в словах “народность”, “право”, “свобода”, “искусство”. Но истинны ли они? Исторической жизни человека Тургенев посвящает одну 14 главу. Новому Шекспиру, говорит он, нечего было бы прибавить к тому, что заметил он два века назад: «То же легковерие и та же жестокость, та же потребность крови, золота, грязи, те же пошлые удовольствия, те же бессмысленные страдания…те же ухватки власти, те же привычки рабства, та же естественность неправды…»(LXXVIII, T.9, 118-119). В XIX веке есть свои тираны, свои Ричарды, Гамлеты и Лиры. Следовательно, человеческие пороки даны человеку той же природой. А великие слова так и остаются словами. Но «Венера Милосская», пожалуй, несомненнее римского права или принципов 89-го года»(LXXVIII, T.9, 119), т. е. искусство выше человеческих норм государства, права и принципов свободы, равенства и братства, провозглашенных Великой французской революцией.
Тургенев ставит Венеру Милосскую выше принципов этой революции, он возражает против материалистической эстетики, объявляющей искусство подражанием природе (в природе нет, говорит герой, симфоний Бетховена, “Фауста” Гёте, образов Шекспира). Но в то же время он утверждает относительность величия искусства, потому что его творцы и сами творения живут тоже мгновенной жизнью, т. к. природе враждебно стремление человека к бессмертию, а искусство и есть такое стремление.
Венера Милосская, образы Шекспира и Гёте в тургеневской интерпретации выражают красоту человеческих стремлений, поисков и идеалов. Истинная красота искусства, тем значительнее, что создается человеком, который “смутно понимает своё значение, чувствует, что он сродни чему-то высшему, вечному…”(LXXVIII, T.9, 121). И даже если это только заблуждение, то оно прекрасно, как выражение лучших сторон человеческого гения, его души, и трагично, так как свободное творение всё же оказывается творением на час. Искусство выше исторических движений человечества и даже природы, но только «в данный миг» и то «пожалуй».(LXXVIII, T.9, 119)Естественно, что истина – это «слепорожденная», «глухонемая» сила природы, «которая даже не торжествует своих побед, а идет вперед, всё пожирая…».(LXXVIII, T.9, 120)
Но если всё бренно – и личная жизнь, и историческая, и искусство – то мир с его стремлениями – не более чем «толкучий рынок призраков», «торжище, где и продавец и покупатель равно обманывают друг друга», не сознавая ни истинного значения истории, ни собственного ничтожества.(XLIX, 35)
Но главки-воспоминания, проникнутые трагическим значением любви, и философские раздумья и сомнения, пронизанные интимным чувством, едины в композиционном отношении, поэтому часто «Довольно» называют лирико-философским очерком. Они неразделимы, поскольку эти мотивы переплетаются. Например, все исследователи говорят о том, что в первой главе (главе-воспоминании) прослеживаются параллели с идеями Марка Аврелия: «Пора угомониться… оставь пустые надежды… Довольно жалкой жизни, ропота и обезьянничанья. Что тревожит тебя? Что в этом нового?.. Всё равно, наблюдать ли одно и то же сто лет или три года.»(I, 31, 91, 137)
На наш взгляд, такое взаимопроникновение интимного, субъективного и философских размышлений характерно для такого стихотворного жанра, как философская лирика. Поэтому, по нашему мнению, правомерным было бы считать «Довольно» стихотворением в прозе, по размерам возросшим до объема повести. Об этом свидетельствуют окрашенные поэтическим чувством картины «личных воспоминаний» о прошлом, сменяющиеся раздумьями о тщете всего человеческого, всякой деятельности.
Такое своеобразие замечали многие. Например, А.С.Суворин писал о «Довольно», что «это короткие главы, лучше сказать, лирические строфы, полные поэзии…»(LXXX, T.7, 493); П.Боголепов назвал произведение поэмой в прозе (VI, 48); П.Ф.Алисов характеризует «Довольно» как романтическую исповедь, разросшееся до гигантских размеров «И скучно и грустно» Лермонтова…»(III, 217-219).