В случае Изы Боумен речь, конечно, не идет о случайной ошибке. Ее мемуары пестрят навязчивыми напоминаниями о том, что Кэрролл был "величайшим другом детей" - это определение повторяется не однажды.
"Я думаю, что сделала все, что было в моих силах, чтобы показать самую светлую сторону его натуры - Льюиса Кэрролла как друга детей. <...> Я надеюсь, что мой скромный вклад поможет сохранить память о величайшем друге детей..." - пишет Иза, прекрасно зная, что большая часть описанных эпизодов относится отнюдь не к ее детскому возрасту. Объяснить такую настойчивость несложно. Одно дело рисовать идиллические картинки вечеров у камина, долгих прогулок рука об руку, поездок к морю, когда речь идет о "маленькой девочке и ученом-профессоре". Другое дело бросать вызов обществу, повествуя об отношениях необычных, не укладывающихся в рамки общепринятого, - об отношениях с неординарным человеком, живущим по собственным, неординарным правилам. Правдивое изложение фактов, отмечает Кэролайн Лич, могло губительным образом отразиться на репутации Изы - к тому времени преуспевающей актрисы. Нетрудно представить себе выводы, к которым пришли бы добродетельные викторианцы, узнав, что немолодой профессор оплачивал уроки музыки, визиты к дантисту и другие расходы молодой актрисы, отнюдь уже не ребенка. Между тем, Иза не была исключением в жизни Кэрролла - ни в качестве "child-friend", ни в качестве заботливо опекаемой подопечной. Кэрролл много общался с детьми актеров[Примечательно, что Кэрролл был одним из первых среди тех, кто заговорил об ограничении рабочего дня маленьких актеров, день за днем выступающих в дневных и вечерних спектаклях, а также о необходимости обеспечения их образования. В специальном письме, посланном в газеты, он говорил о том, что их работа никак не должна мешать им получить наряду с другими детьми обычное школьное образование, и ратовал за специальный парламентский акт, закрепляющий за ними это право. Следует отметить, что по прошествии некоторого времени такой акт был принят.] и много помогал им. Широко известна многолетняя дружба Кэрролла с актерским семейством Тэрри - и с самой знаменитой из них, Эллен Тэрри, на чьи спектакли он неизменно водил своих приятельниц.
Едва ли не каждая из "child-friends" Кэрролла, чьи мемуары собраны в вышедшей в 1989 году книге "Льюис Кэрролл: интервью и воспоминания", отмечает, что она была исключением из правил, поскольку ее дружба с Кэрроллом не прервалась с окончанием детства, а продолжилась в более зрелые годы. Читая одно за другим эти утверждения, начинаешь недоумевать, что же это за правило, из которого так много исключений? Гертруда Аткинсон, например, пишет об этом так: "Многие утверждают, что он любил детей, только пока они оставались детьми, и терял к ним интерес, когда они вырастали. Мой опыт был иного рода: мы оставались друзьями всегда. Я думаю, иногда возникали недоразумения оттого, что многим выросшим девочкам не нравится, когда с ними обращаются так, будто им все еще десять лет. Лично мне эта его привычка всегда казалась очень милой".
Иные "child-friends" подружились со знаменитым сказочником, будучи уже вполне взрослыми людьми. Таково было знакомство Кэрролла с художницей Гертрудой Томсон. Внимание Кэрролла привлекла серия ее рисунков под названием "Страна фей", завязалась переписка, за которой последовало личное знакомство; Гертруде Томсон было в это время 28 лет. Впервые Г. Томсон и Льюис Кэрролл встретились в Саут-Кенсингтонском музее - они легко узнали друг друга в толпе несмотря на то, что никогда не виделись прежде.
Увидев его стройную фигуру и чисто выбритое, тонкое и выразительное лицо, я про себя сказала: "Вот Льюис Кэрролл", - вспоминает Гертруда Томсон. - Кэрролл, который пришел на встречу в сопровождении двух девочек, посовещавшись со своими спутницами, решительно подошел к художнице.
- Как вы догадались, что это я?
- Моя маленькая приятельница нашла вас. Я сказал ей, что должен встретиться с молодой леди, которая знает фей, и она тут же указала мне на вас. Но я узнал вас еще раньше...
Гертруда Томсон вспоминает и другой эпизод, недвусмысленно демонстрирующий настороженное отношение общества к дружбам такого рода:
Однажды за меня взялась приятельница мистера Доджсона - добрая женщина весьма практического склада, вся опутанная правилами приличия.
Мы [с Кэрроллом] провели утро у нее в доме, делая зарисовки с ее детей. <...> Он ушел еще до ланча, и, когда трапеза была завершена, хозяйка отослала детей и уселась передо мной с шитьем.
- Я слышала, позавчера вы провели день в Оксфорде, у мистера Доджсона.
- Да, и это был очень приятный день.
- Такие вещи не очень приняты...
- Мы оба часто делаем то, что не принято.
- Мистера Доджсона нельзя назвать дамским угодником.
- Иначе он не был бы моим другом.
- Он - убежденный холостяк.
- А я - убежденная холостячка, кроме того, по возрасту он годится мне в отцы!
Мгновенье она пристально глядела на меня, потом сказала:
- Я объясню вам, в чем дело. Мистер Доджсон не думает о вас как о молодой даме. Вы для него скорее - взрослый ребенок.
Я весело рассмеялась.
- Я не возражаю, чтобы он считал меня своей прабабушкой, лишь бы приглашал иногда в Оксфорд!
Но я была глубоко задета. Наша чистая и прекрасная дружба была, казалось, омрачена грубым прикосновением[Цит. по кн.: Interviews and Recollections, edited by Morton N. Cohen, London, Macmillan, 1989.].
Вместе с Гертрудой Томсон Кэрролл часто работал над портретами детей - в том числе обнаженных девочек. В викторианской Англии все еще господствовало представление о ребенке, унаследованное от предромантиков и романтиков - Блейка, Вордсворта, Колриджа. Образ девочки воплощал для викторианцев чистоту и невинность, красота детского тела воспринималась как асексуальная, божественная, изображения обнаженных детей были весьма обычны для того времени.
Кэрролл был чрезвычайно щепетилен во всем, что касалось его маленьких моделей. Во время сеансов непременно присутствовала какая-нибудь дама (мать, тетушка, гувернантка и пр.), Кэрролл писал: "Если бы я нашел для своих фотографий прелестнейшую девочку в мире и обнаружил, что ее смущает мысль позировать обнаженной, я бы почел своим священным пред Господом долгом, как бы мимолетна ни была ее робость и как бы ни легко было ее преодолеть, тут же раз и навсегда отказаться от этой затеи ".
В июне 1881-го, спустя год после того, как Кэрролл оставил занятия фотографией, он принимает решение уничтожить снимки и негативы обнаженных девочек во избежание кривотолков в случае его смерти (ему скоро исполнится пятьдесят лет - солидный возраст по тем временам). Он пишет письма матерям своих моделей, спрашивая, не прислать ли им фотографии и негативы, и сообщая, что в противном случае они будут уничтожены. Сохранилось всего несколько таких снимков.
Вообще говоря, Кэрролл фотографировал много - детей (как девочек, так и мальчиков), а также, разумеется, и взрослых: своих родных, друзей, коллег по Оксфорду, писателей, художников, актеров, священнослужителей, включая и епископов и архиепископов, государственных деятелей, в том числе премьер-министра (с большинством из них он был знаком по Крайст-Черч). Правда, прославился он благодаря фотографиям детей: из работ фотографов-любителей ХIХ века его детские портреты считаются лучшими. Недаром на знаменитой фотовыставке "Род человеческий ", объехавшей в 1956 году многие страны и побывавшей в России, из своих современников был представлен он один[Кэрролл, разумеется, не был фотографом-профессионалом, однако многие годы с большим увлечением занимался фотографией. Из современников его сравнивают по мастерству лишь с Джулией Кэмерон, которая занималась фотографией профессионально; однако Кэрролл ни в чем не уступает ей. Композиция, глубина психологического портрета, простота и непритязательность его работ привлекают внимание; художественная одаренность Кэрролла дает себя знать и в этой области.].
Вопреки устоявшемуся мнению, круг знакомств Кэролла был также весьма широк и разнообразен и включал в себя множество мужчин и женщин самого разного возраста. Откуда же взялось столь устойчивое убеждение в том, что знаменитый автор "Алисы" общался исключительно с маленькими девочками?
И что же все-таки скрывала семья? Что заставляло братьев, сестер и племянников проявлять такую сдержанность, такую осторожность в обращении с бумагами Льюиса Кэрролла?
Разумеется, как справедливо замечает Кэролайн Лич, "страницы не вырезаются сами собой". Но какие различные причины могут скрываться за холодным щелканьем ножниц! Вырезанных страниц не вернуть. Менелла и Вайолет - хотя бы отчасти - обеспечили своему великому родственнику право на privacy[Может быть, "превратность".] - этот непереводимый оплот английской души.
Кэролайн Лич весьма запальчиво пишет о пропаже дневников и писем Кэрролла, обвиняя его семейство в умышленном искажении образа писателя, в желании утаить от публики "правду" и других тяжких грехах; по-видимому, она нисколько не сомневается, что "народ имеет право знать". Невольно вспоминается знаменитое письмо А. С. Пушкина к П. А. Вяземскому с затертым от постоянного цитирования пассажем: "Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой подлости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы; он и мал и мерзок не так, как вы, - иначе". А начинается эта известная тирада так: "Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава Богу, что потеряны..."
Но вернемся к сохранившимся тетрадям, которые все-таки попали в Британский музей, и к открытиям Кэролайн Лич и Лебейли.
Из переписки Кэрролла с сестрами явственно следует, что кое-какие страницы его биографии доставляли хлопоты родственникам еще при жизни писателя. Дело в том, что Ч. Л. Доджсон - оксфордский лектор, священнослужитель и джентльмен - всю жизнь был не в ладах с "миссис Гранди", то есть, выражаясь по-русски, не заботился о том, "что будет говорить княгиня Марья Алексевна". ( "Ты не должна пугаться, когда обо мне говорят дурно, - писал Кэрролл обеспокоенной сплетней младшей сестре, - если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь непременно скажет о нем дурно".)