Вдумываемся в перечень этих славных отечественных имен, дорогих близких и дальних мест… Все они – тоже звенья той самой единой непрерывной цепи, какая однажды привиделась герою первого ялтинского рассказа Чехова, написанного холодным мартом 1894 года.
Многие интеллигенты в 90-ые годы проповедуют отказ от больших идей, от «героизма». Они возводят в идеал «среднего человека», стремящегося исполнять «малые дела» – распространять культуру, устраивая аптечки и библиотечки, помогая бедным крестьянам, отстающим ученикам. Тем самым отвлекали от больших общественных проблем, от задач коренного изменения русской жизни.
А.П. Чехов осуждал эту проповедь «малых дел». В рассказе «Дом с мезонином» соединены две темы – тема труда и тема народа. Художник, от лица которого ведется повествование, встречает в дворовой усадьбе двух сестер-красавиц. Старшая сестра, Лидия Волчаникова, решила для себя быть деятельной и доброй, помогать бедным и больным, распространять знания среди крестьян. Лида отмахивается от чувств, искусства, ведь по ее мнению, они не приносят пользы народу. Она даже вмешивается в личное счастье Жени и художника.
Отрицанию все той же проповеди «малых дел», осуждению застоя, посвящены рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», созданные в 1898 году.
В отдельных рассказах писатель спорит с аскептической идеей толстовской «Крейлеровьей сонатой» (толстой осуждает «чувственную» любовь, отрицательно относится к идее равноправия женщин). В знаменитом рассказе «Дама с собачкой» показал людей обыденных (Туров и Анна Сергеевна), но в то же время это люди с богатым душевным миром. Этот рассказ вызвал у читателей отвращение к серой обыденной жизни.
Образом Полознева из рассказа «Моя жизнь» Чехов осуждал теорию толстовства и «малых дел». Мало изменить свою жизнь, мало хождения в народ, а нужны коренные изменения в жизни общества. Чехов не только спорит с Толстым, но и зовет к социальной борьбе.
Еще одна характерная особенность Чехова: его проза по совершенству отделки сопоставима с прозой поэтов. Такая проза непременно несет в себе поэзию. Чехов, не будучи поэтом, учился мастерству именно на прозе поэтов и является последователем не своих старших знаменитых современников – Л. Толстого и Достоевского, а своих «дедов» – Пушкина и Лермонтова. Свидетельство тому – явное продолжение их традиций в его зрелом творчестве: философская основа произведений; лаконизм, сосредоточенность повествования на главном, отсутствие «болтливости» (весьма характерной для беллетристов XIX-XX веков); внимание к объему, не превращающему чтение одного произведения, написанные порой под давлением критиков, строится «блоками», дающими читателю возможность отдохнуть, на время прервать чтение («Степь», «Человек в футляре», «О любви»); наконец, совершенство в отделке формы (лексика, ритм, единая методика произведения).
По существу, «Палата №6» – это чеховский «фаталист», «фаталист» конца XIX века. Полемика с Львом Толстовым в деликатной, непрямой форме проходит через многие произведения Чехова, а наиболее резкие его выступления против «толстовства» содержатся именно в «Палате №6», да еще в «Крыжовнике».
В «Палате №6» и «Фаталисте» проверяется одна и та же философская теория; при этом не только способы ее проверки жизнью прямо противоположны (повышенная активность Печорина и полная пассивность доктора Рагина) – прямо противоположны и результаты: герой «Фаталиста» выигрывает крайне опасную схватку – герой «Палаты №6» полностью проигрывает жизненную битву, в которую и не вступал: ее вели другие, умело и нагло, пользуясь его пассивностью. Чехов, конечно же, созидательно отталкивается от лермонтовского «Фаталиста» и лишний раз показывал своим современникам, как низко они пали в самом подходе к философским системам по сравнению с деятелями золотого века.
Много говорилось в былые годы об атеизме Чехова-врача, «материалиста» уже в силу своей первой профессии. Произведения Чехова опровергают эту грубую натяжку. Так, в уста художника в «Доме с мезонином» писатель вложил самые горячие свои мечты о всеобщей увлеченности религией: «Раз человек сознает свое истинное призвание, то удовлетворять его могут только религия, наука, искусство, а не пустяки» – не «книжки с жалкими наставлениями и прибаутками». Ограничены для Чехова и переход от сугубо земных проблем к загадкам мироздания, и восприятие Земли как части необъятного космоса, и сердечно-теплое отношение к евангельским образам (все это – в пушкинско-лермонтовской традиции). Вот, к примеру, рассказ «Студент», с его ярким переживанием событий в Гефсиманском саду. Или реплика Пети Трофимова о бессмертии – реплику, проникнутую горячим авторским чувством (Чехов неоднократно отдавал свои заветные мысли героям, к которым относился критически; да у него, собственно, и нет героев безупречных). В его произведениях звучат периодически мысли о бессмертии души, наверно, так думал и Чехов.
Для Чехова чтобы быть фаталистом деятельным, надо видеть в человеческой жизни более высокие цели и задачи, чем материальное благополучие, безопасность, покой, чем искусство «жить, чтобы жить» и как можно дольше. «Для какой цели я родился?». Этот вопрос волновал и Чехова. Отсутствие высоких целей у интеллигенции его времени удручало его, как и Лермонтова. Искать пути для социального прогресса, не забывая за земными заботами о Боге, о высшей правде – вот призыв звучащий в произведениях Чехова. И, пожалуй, наиболее непосредственно, искренне выражает себя писатель в монологе Ивана Ивановича («Крыжовник»): «– Павел Константиныч, – проговорил он умоляющим голосом, – не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя: пока молоды, сильны, добры, не уставайте делать добро! Счастья нет, и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!» Иван Иваныч говорил это, «как будто просил лично для себя». То же хочется сказать и о самом Чехове: его завет нам, его горячая просьба «лично для себя»: «Не уставайте делать добро!»
При перечитывании произведений А.П. Чехова всегда обнаруживаешь, что его размышления о нравственных, социальных, религиозно-философских вопросах вплетаются в нынешние злободневные дискуссии столь органично, как будто Чехов – буквально нам современник. Поначалу это вызывает радостное удивление, но весьма скоро осознаешь, что радоваться нечему: российское общество в течение целого века не решило ни одного из тех кардинальных социальных вопросов, которые занимали умы на рубеже XIX-XX веков. Тогда, как и сейчас, подавляющее большинство честных мыслящих людей были убеждены: дальше так жить нельзя, нужны перемены, что привело бы к большей социальной справедливости, к большей гармонии в отношениях между государством и личностью, обозначило бы начавшееся, наконец, движение вперед.
Чехов оказал мощное воздействие на развитие рассказа XX века. И сегодня чеховская традиция – одна из наиболее продуктивных. Она прослеживается в творчестве многих советских прозаиков. По наблюдению Веры Пословой: «Чехов – это зерно, из которого произрастают разные по художественным приемам и манере ростки писательского творчества».
«Если бы он даже ничего не писал, – говорил И.А. Бунин, – кроме «Скоропостижной конской смерти» или «Романа с контрабасом», то и тогда можно было бы сказать, что в русской литературе блеснул и исчез удивительный ум, потому что ведь выдумать и уметь сказать хорошую шутку могут только очень умные люди, те у которых ум «по всем жилушкам переливается»».
Список литературы:
1. Э. Полоцкая «Юмор Чехова», 1985 г.
2. И. Гурвич «Мир чеховского рассказа», 1987 г.
3. Научно-методический журнал «Литература в школе». Москва. «Просвещение», апрель 1998 г.
4. Научно-методический журнал «Литература в школе». Москва. «Просвещение», январь 1996 г.