В Нью-Йорке, не считая пригородов, 1 700000
евреев (приблизительно),
1 000000 итальянцев,
500000 немцев,
300000 ирландцев,
300000 русских
250000 негров,
150000 поляков,
300000 испанцев, китайцев, финнов.
Загадочная картинка: кто же такие, в сущности
говоря, американцы, и сколько их, стопроцентных?
Сначала я делал дикие усилия в месяц загово-
рить по-английски; когда мои усилия начали увенчиваться-
чивать успехом, то близлежащие (близстоящие,
сидящие) и лавочник, и молочник, и прачечник, и даже полицейский — стали говорить со мной
по-русски.
Возвращаясь ночью элевейтором, эти нации и
кварталы видишь как нарезанные: на 125-й встают негры, на 90-й русские, на 50-й немцы и т. д.,
почти точно.
В двенадцать выходящие из театров пьют последнюю соду, едят последний айскрим и лезут домой в час или в три, если часа два потрутся в фокстроте или последнем крике «чарлстон». Но жизнь не прекращается, — так же открыты всех родов магазины, так же носятся собвей и элевейторы, так же можете найти кино, открытое всю ночь, и спите сколько влезет за ваши 25 центов.
Придя домой, если весной и летом, закройте окна от комаров и москитов и вымойте уши и ноздри и откашляйте угольную пыль. Особенно сейчас, когда четырехмесячная забастовка 158000 шахтеров твердого угля лишила город антрацита и трубы фабрик коптят обычно запрещенным к употреблению в больших городах мягким углем.
Если вы исцарапались, залейтесь йодом: воздух ньюйоркский начинен всякой дрянью, от которой растут ячмени, вспухают и гноятся все царапины и которым все-таки живут миллионы ничего не имеющих и не могущих никуда выехать...
«Я ненавижу Нью-Йорк в воскресенье: часов
в 10 в одном лиловом трико подымает штору на
против какой-то клерк. Не надевая, видимо, шта
нов, садится к окну с двухфунтовым номером
в сотню страниц — не то «Ворлд», не то «Таймса». Час читается сначала стихотворный и красочный отдел реклам универсальных магазинов (по которому составляется среднее американское миро-
созерцание), после реклам просматриваются отделы
краж и убийств».
Потом человек надевает пиджак и брюки, из-под
которых всегда выбивается рубаха. Под подбород-
ком укрепляется раз навсегда завязанный галстук
цвета помеси канарейки с пожаром и черным
морем. Одетый американец с час постарается по-
сидеть с хозяином отеля или со швейцаром
на стульях на низких приступочках, окружающих
дом, или на скамейках ближайшего лысого скверика.
Разговор идет про то, кто ночью к кому
ходил, не слышно ли было, чтобы пили, а
приходили и пили, то не сообщить ли о
на предмет изгона и привлечения к суду прелюбодеев и пьяниц.
К часу американец идет завтракать туда, где завтракают люди богаче его и где его дама будет млеть и восторгаться над пулярдкой в 17 долларов. После этого американец идет в сотый,
в разукрашенный цветными стеклами склеп генерала и генеральши Грандт или, скинув сапоги и пиджак, лежать в каком-нибудь скверике на про-
читанном полотнище „Таймса", оставив после себя обществу и городу обрывки газеты, обертку чуинг-
вама и мятую траву.
Кто богаче — уже нагоняет, аппетит к обеду,
правя своей машиной, презрительно проносясь
мимо дешевых и завистливо кося глаза на более
роскошные и дорогие.
Особенную зависть, конечно, вызывают у без-
родных американцев те, у кого на автомобильной
дверце баронская или графская золотая коронка.
Если американец едет с дамой, евшей с ним,
он целует ее немедля и требует, чтобы она цело-
вала его. Без этой «маленькой благодарности» он
будет считать доллары, уплаченные по счету, по-
траченными зря и больше с этой неблагодарной
дамой никуда и никогда не поедет. — и саму даму
засмеют ее благоразумные и расчетливые подруги.
Если американец автомобилирует один, он (писаная нравственность и целомудрие) будет замедлять ход и останавливаться перед каждой одинокой хорошенькой пешеходкой, скалить в улыбке
ло
лошажьи зубы и зазывать в авто диким вращением глаз. Дама, не понимающая его нервозности, будет
квалифицироваться как дура, не понимающая
своего счастия, возможности познакомиться с обладателем стосильного автомобиля.
Дикая мысль — рассматривать этого джентльмена
как спортсмена. Чаще всего он умеет только
править (самая мелочь), а в случае поломки — не бу
дет даже знать, как накачать шину или как
поднять домкрат. Еще бы — это сделают за него бесчисленные починочные мастерские и бензинные киоски на всех путях его езды.
В
ообще в спортсменство Америки я не верю.
Сп
ортом занимаются главным образом богатые б
ездельницы
Правда, президент Кулидж даже в своей поездке
ежечасно получает телеграфные реляции о ходе состязаний между питсбургской командой и вашингтонской командой «сенаторов»; правда, перед вывешенными бюллетенями
футбольных состязаний народу больше, чем в другой стране перед картой военных действий только что начавшейся войны, — но это не интерес спортсменов, это — хилый интерес азартного, поставившего на пари свои доллары за другую команду.
И если рослы и здоровы футболисты, на которых
глядят тысяч семьдесят человек огромного ньюйоркского цирка, то семьдесят тысяч зрителей
это — в большинстве тщедушные и хилые люди, среди которых я кажусь Голиафом.
Такое же впечатление оставляют и американские солдаты, кроме вербовщиков, выхваляющих
плакатами привольную солдатскую жизнь. Недаром эти холеные молодцы в минувшую войну
отказывались влезть во французский товарный
вагон (40 человек или 8 лошадей) и требовали,
мягкий, классный.
Автомобилисты и из пешеходов побогаче и
поизысканее в 5 часов гонят на светский или
полусветский файф-о-клок.
Хозяин запасся бутылками матросского «джина»
и лимонада «Джиннер Эйл», и эта помесь дает
американское шампанское эпохи прогибишена.
Приходят девицы с завороченными чулками,
стенографистки и модели.
Вошедшие молодые люди и хозяин, влекомые
жаждой лирики, но мало разбирающиеся в ее тонкостях, острят так, что покраснеют и пунцо
вые пасхальные яйца, а потеряв нить разговора,
похлопываютппппохлопывают даму по ляжке с той непосредственностью, с которой, потеряв мысль, докладчик
постукивает папиросой о портсигар.
Дамы показывают колени мысленно прикидывают, сколько стоит этот человек.
Потом разъезжаются по домам. Переодевшись,
направляются обедать.
Люди победнее (не бедные, а победнее) едят
получше, богатые — похуже. Победнее едят дома
свежекупленную еду, едят при электричестве,
точно давая себе отчет в проглачиваемом.
Побогаче — едят в дорогих ресторанах попер-
ченную портящуюся или консервную заваль, едят
в полутьме потому, что любят не электричество,
а свечи.
Эти свечи меня смешат.
Все электричество принадлежит буржуазии, а она
ест при огарках.
Она неосознанно боится своего электричества.
Она смущена волшебником, вызвавшим духов и не умеющим с ними справиться.
Такое же отношение большинства и к остальной
технике.
Создав граммофон и радио, они откидывают его
плебсу, говорят с презрением, а сами слушают
Рахманинова, чаще не понимают, но делают его
почетным гражданином какого-то города и препо-
дносят в золотом ларце — канализационных
акций на сорок тысяч долларов.
Создав кино, они отшвыривают его демосу, а сами гонятся за оперными абонементами в опере,
где жена фабриканта Мак-Кормик, обладающая
достаточным количеством долларов, чтобы делать
всевввсе, что ей угодно, ревет белугой, раздирая вам
уши. А в случае неосмотрительности капельдине-
ровввввввувров, закидывается гнилым яблоком и тухлым яйцом.
И даже, когда человек «света» идет в кино, он бессовестно врет
бвам, что бьл в балете или в голом ревю.
Миллиардеры бегут с зашумевшей машинами,
громимой толпами 5-й авеню, бегут за город в пока еще тихие дачные углы.
«— Не могу же я здесь жить, — капризно сказала мисс Вандербильд, продавая за 6000000 долларов свой дворец на углу 5-й авеню и 53-й улицы, — не могу я здесь жить, когда напротив Чайльдс, справа —
булочник, а слева — парикмахер.
Парам победнее — многоместный автобус на
»Кони-Айланд» — Остров Увеселений. После дол
гой езды вы попадаете в сплошные русские (у нас
американские) горы, высоченные колеса, вздымаю
щие кабины, таитянские киоски, с танцами и фо-
ном — фотографией острова, — чортовы колеса,
раскидывающие ступивших, бассейны для купаю
щихся, катание на осликах, — и все это в таком
электричестве, до которого не доплюнуть и ярчай-
шей международной парижской выставке».
В отдельных киосках собраны все отвратительнейшие уроды мира, — женщина с бородой,
человек-птица, женщина на трех ногах и т. п.,—
существа, вызывающие неподдельный восторг американцев.
Здесь же постоянно меняющиеся, за грош нанимаемые голодные женщины, которых засовывают в ящик, демонстрируя безболезненное
прокалывание шпагами; других сажают на стул с рычагами и электрифицируют, пока от их прикосновения к другому не посыплются искры.
Никогда не видел, чтобы такая гадость вызывала
бы такую радость.
Кони-Айленд — приманка американского девичества.
Скупые? Нет. Страна, съедающая в год одного
мороженого на миллион долларов, может приобрести себе и другие эпитеты.
Бог — доллар, доллар — отец, доллар — дух святой.
Но это не грошовое скопидомство людей, только
мирящихся с необходимостью иметь деньги, решив-
ших накопить суммочку, чтобы после бросить
наживу и сажать в саду маргаритки да проводить
электрическое освещение в курятники любимых
наседок. И до сих пор ньюйоркцы с удовольствием
рассказывают историю, 11-го года о ковбое Дай
монд Джиме.
Получив наследство в 250 000 долларов, он нанял
целый мягкий поезд, уставил его вином и всеми
своими друзьями и родственниками, приехал
в Нью-Йорк, пошел обходить все кабаки Бродвея, спустил в два дня добрых полмиллиона рублей и уехал к своим мустангам без единого цента
на грязной подножке товарного поезда.