Пускай <...> посмотрит, как устроен свет, как живут люди и немного повеселится (Паустовский 1969:7:470) - так испокон веков рассуждали простые норвежцы в провинции, отправляя своих детей в столицу.
Но в жизни Дагни случилось чудо. Потрясение, испытанное от музыки великого Грига, изменило всю ее жизнь. Личностная направленность шедевра искусства сыграла при этом решающую роль. Ведь характер восприятия Дагни изменила уже короткая аннотация дирижером музыкальной пьесы:
Звучавшая симфоническая музыка “ вызывала у Дагни множество картин, похожих на сны. “(Паустовский 1969:7:472)
Но вот зазвучали звуки музыкальной пьесы, написанной Григом к ее восемнадцатилетию:
Сначала она ничего не слышала. Внутри у нее шумела буря. Потом она услышала, как поет ранним утром пастуший рожок ... Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер... Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки, и заставила себя успокоиться... Дагни плакала, не скрываясь, слезами благодарности... ( Паустовский 1969:7:473)
Подобное потрясение она испытала еще и потому, что перед ее глазами стоял образ Эдварда Грига, ее мимолетная встреча с ним и его обещание ей, исполненное столько лет спустя.
Художественная биография, не исключая подобного рода трактовки влияния произведения искусства на души людей (вспомним хотя бы случайных попутчиц Андерсена в “Ночном дилижансе”), вместе с тем углубляет ее, утверждая, что произведение искусства выполняет в данном случае лишь роль лакмусовой бумажки, выявляя порой подспудные черты характера личности. Волшебная сказка Аллана лишь усиливает корыстолюбие и алчность Грегори. (”Равнина под снегом”) Раздражительность священника еще более нарастает по ходу рассказа Андерсена. Подобные различия в жанровой природе произведений обуславливают особенности формирования “лирических кульминаций”. В портретной биографии лирическая кульминация создается целиком под воздействием желания, затаенной надежды людей пережить в своей, часто не баловавшей радостями жизни, небольшое чудо. Дымка рассеивается, и перед глазами слепого старика оживают незабываемые мгновения его далекой молодости, а изумленной Дагни открывается неведомый ей прежде, но такой прекрасный мир. “Лирические кульминации” в портретной биографии становятся символом осуществления извечного идеала романтизма: жар пламени человеческой души иссушает в них вязкое болото реальности:
“Слушай, жизнь, - тихо сказала Дагни, - я люблю тебя.” (Паустовский 1969:7:474)
Столь яркий, осязаемый почти телесно (“Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки...”(Паустовский 1969:7:473)) мир прекрасного отсутствует в художественно-биографическом жанре. Из окна своей избушки Аллан видит канувшие в лету события, он гасит свечу, вглядываясь в темноту. Но то всего лишь символизирующий кровавую историю Америки пират Блейк, оживленный воображением кудесника слова на потребу страждущего богатства Грегори:
Кого он преследует? Дым застилал волны. Да, конечно, это был Блейк, гость из прошлого века. Но почему же он идет от берега к дому Аллана, увязая в песке, и ветер треплет кружевные обшлага его камзола? Толстоносый Блейк с обожженым лицом. Разбойник и шутник, придумавший изобразить человеческую руку на флаге. “Мне будет легко сговориться с ним”, - сказал Аллан, закрыл глаза и положил голову на стол. (Паустовский 1969:7:386)
А священник и возница в ночном дилижансе, катящимся по дорогам Италии, ни на миг не дают героям целиком погрузиться в волшебный мир грез.
Толчком к событиям, составившим “лирическую кульминацию” художественно-биографических новелл, и явилось стремление героев доказать всю несостоятельность чуждого им мировоззрения. Так, например, Аллана к сочинению легенды подтолкнула следующая тирада Грегори:
”Все равно у вас нет выбора собеседников. Чему я помешал? Изобретению философского камня? Или элексира молодости?” (Паустовский 1969:7:382)
Под чарами Аллана листок из школьной тетради с нерешенным уравнением превращается в исторический документ - завещание пирата Блейка, своего рода столь желанный для Грегори философский камень. И Андерсен своим рассказом всего лишь принимает вызов возницы, давшего ему емкую и не во всем несправедливую характеристику. Андерсен принимает в целом ее первую часть:
“Благодарите мадонну, что вам попался этот иностранный принц,который привык сорить деньгами“ (Паустовский 1973:55) и чуть позднее сам признается: “Пожалуй, я своего рода бедный принц из той страны, где некогда жил Гамлет.”(Паустовский 1973:56)
Он,однако, стремится всеми силами опровергнуть вторую, видимо, глубоко уязвившую его:
“Он просто не хочет задерживать из-за вас дилижанс. А вы-то сами ему нужны, как прошлогодние макароны.” (Паустовский 1973:55)
“Лирическая кульминация”, как видим, глубоко различна по характеру своего проявления в портретно-биографическом и художественно-биографическом жанрах. Отсюда и их неодинаковое место в структуре произведения. В портретной биографии новелла и написана лишь для того, чтобы поведать нам о событии, лежащем в основе “лирической кульминации”. Иное дело в художественной биографии. Жизненный материал здесь не стягивается в узел одного события, а драматизм действия держит читателя в напряжении до последних строчек произведения. Так, например в новелле “Равнина под снегом” перед читателем проходит целая вереница событий из трагичной жизни Аллана: встреча с лесорубом, его быстротечная любовь к Вирджинии, визит Грегори, смерть Аллана, месть Грегори. Каждое из вышеперечисленных событий по-своему драматично. Только необыкновенный лиризм повествования придает особую значимость эпизоду с визитом к Аллану доктора Грегори. Последний дает себя убедить в существовании мифического клада и тем самым невольно подтверждает правоту Аллана. Роль этого эпизода еще более призвана оттенить эпилог новеллы, в котором событие, бывшее в центре “лирической кульминации”, обретает и свою смысловую завершенность:
Через год после его смерти, в бурную и холодную ночь, к могиле подъехал на старом верховом коне доктор Грегори. Он соскочил с коня, оглянулся, подошел к могиле, быстро вынул из-под плаща тяжелый молоток и со всего размаху ударил им по могильной плите. Плита раскололась на несколько частей... Весной из трещин могильной плиты потянулись ростки троицына цвета, и вскоре вся плита покрылась тесной толпой этих легких цветов. (Паустовский 1969:7:387)
“Троицыным цветом” когда-то ласково звали саму Вирджинию и подобная концовка призвана подчеркнуть неподвластность времени извечных романтических ценностей и идеалов.
7.2 Напряженный лиризм романтического образа
Лиризм - одна из важнейших отличительных черт романтической кульминации с ее неизменным стремлением к воплощению мечты, какой бы грандиозной, трепетной и миражной она ни была. Новеллы об искусстве служат ярким примером этого. Ведь искусство в романтической трактовке - сила могучая, вдохновляющая и преобразующая мир.Только в искусстве, думали романтики, полностью раскрываются творческие способности человека. И потому они проповедовали абсолютную свободу художника, горячо отстаивали его независимость от власти, от невежественного суда презренной толпы. Романтики были убеждены, что вдохновение и творчество не укладываются в заранее установленные рамки, не могут быть ничем ограничены, а всякий настоящий художник создает свои собственные правила. Произведение искусства как никакое другое творение человеческих рук одновременно и создает эмоциональное ощущение красоты и в то же время показывает ее неосуществленность в реальной жизни, ставя тем самым цель, к которой нужно стремиться. М. Щеглов считал, что повышенную лиричность повествованию в очень большой степени придает “своеобразие художественной детали, <...> вкрапление в сюжетику персонажей, предметов, имеющих отношение к искусству (стеклянный рояль, стихотворение гениального поэта или легенды о великих артистах) - вообще обилие искусства, культ его.”(Алексанян 1969:133) Аура искусства полна загадки и таинственности, отчего все происходящее вокруг обретает полусказочный характер, создается ощущение столь любимой романтиками близкой дали. Это чувство усиливают давность происходивших событий, необычность ситуации, гиперболичность образов, исключительность героя. В новелле “Старый повар” перед нами убогое жилище умирающего повара. Простая сторожка в саду, в ней простой грубый стол, простая фаянсовая посуда. Все обыкновенно в бедной сторожке. Однако новелла построена на особо подчеркнутом, специально акцентируемом контрастном сочетании простоты и необыкновенности:
Все убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин - единственное богатство Марии. (Паустовский 1969:6:535)
Клавесин, символ красоты, придает повествованию атмосферу необычности. Случайный уличный незнакомец заходит в сторожку и садится за клавесин. В столь же простой лесной избушке, сев за рояль, приступает к сочинению музыки для Дагни Педерсен Григ. Подобное совпадение места и характера действий героев глубоко символично. Таким путем в портретной биографии типизируется идеал облагораживающего и очаровывающего воздействия искусства, связанного с простой жизнью, на человеческую душу. Единство земного и духовного, простого и возвышенного. То, что так характерно для легенды. Легендарность проявляется здесь как характерная черта портретной биографии, ее дымка окутывает происходящее в новелле. Простой старый повар, всегда не любивший священников, выражает вдруг желание исповедаться любому прохожему. Как сказочный принц, появляется в сторожке молодой незнакомец в своем изысканном простом костюме. Необычная просьба старика не вызывает у него ни малейшего удивления:
“Хорошо, - сказал человек спокойно, - хотя я не священник, но это все равно. Пойдемте.” (Паустовский 1969:6:536)