Еще труднее приходится Аллану, творчество которого так и не нашло признания среди его современников:
Усталое от дороги лицо молодой женщины, визг чайки над тусклой водой, фырканье лошадей, скрип песка под колесами - и потом, после нескольких его слов, мир каким-то чудом зацветет вокруг. Женщина поднимет глаза, улыбнется, и он заметит смятение на ее лице...Он знает, что она права, что он разрушил освященное годами течение жизни, что отныне ее комната с полосатыми обоями, голос мужа, треск кофейной мельницы и добропорядочные гости - все это покажется мертвым и скучным, как обыденный день, заполненный заботами свыше сил. (Паустовский 1969:7:376)
Сохраняя присущую портретной биографии схематичность образов, максимализм суждений и оценок героев, художественная биография, однако, излагает позиции не только поклонников, но и критиков гения. Автор не предлагает здесь готового ответа на непростые вопросы жизни. Терзается , но так и не решает их для себя Аллан:
Зачем отравлять сердца и рассказывать прекрасные небылицы? Для лишних слез? Для разочарований? Для чего? (Паустовский 1969:7:380)
Думает над этим и Андерсен и, как ему кажется, он находит решение:
“Мое единственное занятие - делать людям маленькие подарки и совершать легкомысленные поступки, лишь бы они радовали моих ближних... Сердце ( у них - ВП) не так легко очерствеет, как у тех, кто не пережил этой сказки.” (Паустовский 1973:61)
Но решения в художественной биографии редко носят универсальный характер, особенно, если речь идет о сложных аспектах человеческих отношений. Не только священник в карете, спутник Андерсена, но и случайная попутчица Аллана совсем иного мнения об этом:
Почему дрожит ее рука и губы силятся сказать: “Кто вы? Не надо было говорить мне этого.” (Паустовский 1969:7:376)
Художественная биография по природе своего жанра слишком правдива для того, чтобы скрывать от читателя обоснованность подобного рода оценок. Сказка и жизнь в ней редко целиком совместимы друг с другом и датский сказочник понимает это:
Он знал,что можно до боли в сердце любить каждое слово женщины, каждую ее потерянную ресницу, каждую пылинку на ее платье. Он понимал это. Он думал,что такую любовь, если он даст ей разгореться, не вместит сердце. Она принесет столько терзаний и радости, слез и смеха, что у него не хватит сил, чтобы перенести все ее перемены и неожиданности. И кто знает, может быть от этой любви померкнет, уйдет и никогда не вернется пестрый рой его сказок. Чего он будет стоить тогда! (Паустовский 1973:63)
Возникающий здесь аспект любви качественно меняет саму сущность отношений творца с окружающим его обществом. Любовь - особая сфера человеческих отношений, на ее терзания и радости, слезы и смех даже у гения может оказаться недостаточно сил.
“Оказывается, в своей жизни вы боитесь сказок, - говорит Елена Гвиччиоли Андерсену, - У вас не хватает силы и смелости даже для короткой любви.” “ Это мой тяжкий крест”, - сознался Андерсен. (Паустовский 1973:64)
Многое оценивая по-другому с высоты прожитых лет, он останется верен главному своему кредо: творец сталкивается в жизни с трудной дилеммой, но он должен выбирать. Пытавшийся же совместить волшебный мир своей фантазии с реальным суровым миром Аллан терпит неудачу: гибнет вверивший свою судьбу в его руки единственный его близкий человек - Вирджиния, умирает и сам Аллан.
Роль творца в романтизме не ограничивалась только его служением искусству. Отмеченный божественной искрой талант этих людей позволял им соприкасаться с высшими, астральными силами, обретать дар провидца. “Подлинный поэт - всеведущ... Художники через современность связывают мир прошедший с миром будущего.” “Было время когда поэт и пророк значили одно и то же. Я и теперь не считаю эту мысль устаревшей”, - утверждал Гофман.” (Ванслов 1966:169) Подобная способность героя особенно ярко раскрывается в биографических новеллах с сильным элементом социального романтизма:
“ Я предсказатель, -ответил, не задумываясь Андерсен. - Я умею угадывать будущее и видеть в темноте. Но я не шарлатан. И, пожалуй, я своего рода бедный принц из той страны, где некогда жил Гамлет...” Он сказал это и почувствовал, как у него холодеет лицо. Приближалось то состояние, какое он всякий раз испытывал, выдумывая свои поэмы и сказки. В этом состоянии соединялись легкая тревога, неизвестно откуда берущиеся потоки слов, внезапное ощущение своей власти над человеческим сердцем. (Паустовский 1973:56)
В новеллах Паустовского сказочники - особые люди, носители сокровенных тайн. “Они обладают глубинной мудростью, являются выразителями народной философии.”(Померанцева 1988:91)
Специфика жанра биографической новеллы, однако, обуславливала реалистичность мировидения даже самых романтичных ее персонажей.
Андерсен берется предсказывать будущее, но он не в силах что-либо изменить в нем, и потому потаенные желания его случайных попутчиц, в глубине души верящих именно в это, исполняются лишь частично. Андерсен не сулит им ни безмятежной жизни, ни богатства. Правда жизни оказывается сильнее самых притягательных романтических мечтаний, и обещать своим героиням легкой судьбы Андерсен не может:
“ Вы очень много хотите получить от жизни, хотя вы и простая крестьянская девушка. Поэтому вам нелегко быть счастливой. Но вы встретите в своей жизни человека, достойного вашего требовательного сердца. Ваш избранник должен быть, конечно, человеком замечательным. Может быть, это будет живописец, поэт, борец за свободу Италии... А может быть, это будет простой пастух или матрос, но с большой душой. Это, в конце концов, все равно.”(Паустовский 1973:59)
В будущем другой героини Андерсен угадывает судьбу “или очень печальную, или очень счастливую.”(Паустовский 1973:58) И на сей раз он не в силах повлиять на рок судьбы. Это не в его силах. Единственное, что он может, так это сделать окружающих его людей чуть добрее, ведь сердце их “не так легко зачерствеет, как у тех, кто не пережил этой сказки.”(Паустовский 1973:61)
Выбор героев автором становится при этом отражением своеобразной иерархии романтического образа. Чем более крылатым и образным становился язык искусства, тем более оно ценилось в романтизме. Потому устное слово всегда было предпочтительней письменного, а поэзия выгодно отличалась от прозы. Весомость устного слова, его побудительные, призывные функции еще более возрастали благодаря усилению в нем элементов драматизации. Театральное действо как никакой другой вид искусства помогало слову обрести необходимую пластическую образность. Актер в романтизме - культовая фигура, обладающая “колдовской”, магической властью над людьми:
Дагни часто ходила в театр. Это было увлекательное занятие. Но после спектаклей Дагни долго не засыпала и даже плакала иногда у себя в постели. (Паустовский 1969:7:771).
Соединяя малое и необозримое, веселое и сакрально-таинственное, театр становился художественно-убедительной метафорой реального мира. Поэтому театральное действо выполняет для Дагни роль прелюдии к еще более сильному чувству. Препочтение устного слова в романтизме письменному обусловило то, что в новеллах Аллан и Андерсен предстают в роли сказителей, а не писателей, каковыми в действительности они были. Устами же других людей называется истинная природа их творчества. В коротком предисловии к новелле об этом пишет и сам автор: “Я написал...рассказ о поэте Андерсене. Мне кажется, что он даст... более ясное представление о воображении.”(Паустовский 1967:43)
“Я узнала, кто вы,- глядя ему в глаза, сказала Елена Гвиччиоли. - Вы знаменитый сказочник и поэт.”(Паустовский 1973:64)
Но то, что для одних представляется редким природным даром, для других становится объектом злобы и ненависти:
Как смеет этот нищий поэт разрушать своим острым и сверкающим словом добропорядочность и твердые понятия и преврашать трезвый мир в чучело для насмешек!(Паустовский 1967:7:379)
Возникающий здесь социальный мотив новеллы далеко не случаен. Сказитель, поэт традиционно олицетворяли в романтизме мотив страдания. Характер творчества обрекал их на стремление к признанию таланта, а так бывало далеко не всегда. Потому высшую ступень в иерархии художественных образов романтизм отводил музыканту. Музыкальное сочинение является результатом вдохновения творца, свободного от общественных настроений и поклоняющегося лишь музе искусства. Невзирающий на капризы переменчивой моды, такой герой сполна соответствует требованиям портретной биографии с ее ярко выраженной идеализированностью сюжета. Его музыкальное сочинение непереложимо не только на словесный : ”...невозможно, конечно, передать музыку словами, как бы ни был богат наш язык”(Паустовский 1969:7:469), но и на нотный текст. Исполнение такой музыки - всегда результат экспромта и вдохновления. Под чарующим действием этих сил играет на клавесине Моцарт. Преисполнены вдохновления и музыканты оркестра, исполняющего музыку Грига в городском парке Христиании, Искусство гибнет от попыток объяснить его, и потому оркестранты не заглядывают в нотные записи концерта:
Несмотря на вечер, ни дирижер, ни оркестранты не включили лампоче над пультами. Вечер был настолько светлый, что фонари, горевшие в листве лип, были зажжены, очевидно, только для того, чтобы придать нарядность концерту.(Паустовский 1969:7:472)
Не знает и Андерсен, как точнее передать свое поэтическое состояние: