По словам Оболенского, Толстой пытался найти ответы на свои вопросы и у русских профессиональных философов, и у западноевропейских, но ни одна система его не удовлетворяла: «Он, как и все обыкновенные читатели, читал европейских мыслителей, чтобы от них узнать истину, услышать ответ на мучительные вопросы жизни и духа, читал, мучился, думал и не нашел» (С. 137). И как считает автор, в своей критике этих философий Толстой «на самом деле вовсе не критик, а просто жаждущий истины человек-художник, который нам передает свое личное субъективное впечатление от того, что он вынес из чтения или иного знакомства с философскими учениями запада» (С. 140). Нелегко еще потому, на взгляд Оболенского, что «великий художник идет не от теории к фактам, а от живой жизни к теориям, от этого-то трудно успокоить умной книжкой или хорошими словами без жизненной подкладки» (Там же). Отсутствием основы жизни критик и объясняет желание Толстого в какой-то момент покончить собой. Но спасла своими руками, точнее, своей головой, созданная философия. Или «вера», как называет ее сам творец. Оболенский поясняет, что ничего общего с религией это слово не имеет, это «общее миросозерцание и мораль», философия отличается от религии тем, что опирается не на «веру в мистическое откровение провозглашаемых истин», а на «опытные, по меньшей мере психологические познания» (С. 147). Делает замечание Оболенский и о толстовском Евангелие, считая его «посторонним наростом на системе» (С. 148), случайно образовавшимся «под влиянием споров и мнений, обусловленных встречами с расколоучителями и духовными лицами или же своего рода популярным изложением этой церковной книги «формой», предназначенной для публики» (Там же). Оболенский полагает, что Толстой преследовал цель лишь сделать Евангелие в форме «более понятной и убедительной в своей этике и социологии для наибольшей массы людей, т.е. и верующих» (Там же). Критик еще раз подчеркивает, что «система Толстого не религия и не богословие», а «экскурсии в эту область-случайность», «посторонний нарост», который можно «оставить в стороне» (С. 149).
Далее Оболенским прослеживается процесс становления особой философской системы Л.Н. Толстого. Он говорит, что путем слияния эволюционной теории и идеалистического учения. Толстой находит основу для своей морали: «Смысл жизни состоит в развитии и в содействии этому развитию» (С. 150). «Но религия прогресса, – констатирует критик, – удовлетворяла его только до тех пор, пока он сам, как организм, рос и развивался» (Там же). С приходом старости Оболенский связывает у Толстого наступающий кризис этой морали вечного прогресса, т.к. и яснополянский философ осознал, что после него ничего не останется. Удовлетворяясь некоторое время «бескорыстным служением будущему», он, полагает критик, приходит к мысли о невозможности вечного процесса и восклицает: «Ведь и человечество, и мир также состарится и умрут, как я? Стало быть, если я находил нелепым жить для себя, потому что моя короткая жизнь – нелепость, то еще смешнее работать для какого-то будущего прогресса, который также обратится в ничто и в котором также, стало быть, мало смысла, как в моей личной жизни» (С. 151). Эти слова Оболенский в качестве доказательства того, что Л.Н. Толстой опять оказался на распутье. Но полным желания дальнейшего поиска. И из-за этого обращается к двум методам познания бытия: «точная» или «ясная» наука и «ума зрительные познания», в разряд которых и попадает философия. Оболенский последовательно излагает логику размышлений Л.Н. Толстого, который приходит к выводу, что все пути, только по-разному, ведут к одному и тому же результату: либо все в жизни становится ясным, но «чем яснее, тем очевиднее, что дальше нет ничего <…> и надежды нет» (С. 153), либо состояние постоянной «смутной надежды что-то найти», которое длится веками без ответа или же дает их, но только «самые туманные, самые противоречивые и темные» (С. 154).
Это Толстого не успокоило, по замечанию Оболенского, и он совершил свой «новый гениальный шаг», в котором критик усматривает традиции европейцев, прежде всего Канта и английской психологической школы, но при этом утверждает, что, хотя Лев Толстой был знаком с учениями этих направлений, шел своим путем. Находит в проблематике и материале исследования, человек и смысл его жизни.
Рассмотрению толстовской теории познания Оболенский посвящает остальную часть статьи, полностью отдаваясь исследованию ломки взглядов Л.Н. Толстого, который находил ответы на свои вопросы путем наблюдения над исторической жизнью народа и посредством своего личного опыта.
Основу для нового видения мира Оболенский находил у Толстого в критике разума. Излагая путь духовного поиска художника-философа, он пишет, что Толстой «стал совершенно измученный сомнениями, завидовать тем людям, которые слепо, не раздумывая верили в особое высшее назначение своей жизни и в этой наивной, простой вере почерпали силу не только жить, но и переносить всякие страдания, лишения, невзгоды, покойно и даже с радостью ожидать смерть и не только не считать жизнь злом, но, наоборот, величайшим благом и даром небес» (С. 159). Оболенский обнаруживает, что для Толстого такими людьми стал народ, чью веру он попытался понять, осознать, осмыслить. Но для этого ему бы пришлось отказаться от разума. Отречься от разумного знания было невозможным для Толстого, поэтому его ждала только смерть. И критик с радостью обнаруживает, что из этой тупиковой ситуации Толстой находит выход для которого необходимо было лишь найти «разумное объяснение неразумному знанию» народа. С восхищением автор статьи говорит о писателе, постигнувшего столь трудную судьбу, о его силе, когда «при всем осознании нелепости собственной жизни что-то его толкало вперед на поиски средств сохранения жизни» (С. 160). Оболенский предполагает, что это «что-то неразумное, это сила самой жизни». Истина приходит к Толстому, по мнению критика, т.к. он начинает понимать, что искал вневременного смысла жизни, а рассматривал свою личную жизнь, т.е. «искал смысл жизни в условиях времени и пространства» (С. 161), который перед бесконечным является «ничто».
Продолжая, Оболенский говорит о новом толстовском понятии под названием «Бесконечное» и, обобщив все его рассуждения об этой категории, объявляет, что это «сама жизнь», «необходимость», это – «Бог», что без Бесконечного жизнь теряет смысл.
Далее речь заходит о методе познания Бесконечного. Оболенский раскрывает его принцип через положения Толстого о том, что бесконечное не может быть познано разумом, т.к. это «что-то сверхчувственное», «оно шире разума, а шире разума только жизнь, создавая разум» (С. 166). «Стало быть, – подводит итог критик, – вопроса о смысле жизни нужно искать у самой жизни <…> само собой разумеется, только у такой жизни, которая уже нашла, или имеет этот смысл, хотя бы и неразумным знанием нашла» (Там же).
Из всех этих толстовских умозаключений Оболенский выводит два возможных в таком случае способа познания жизни разумом и самой жизнью, где главный – последний. Разум ограничивает познание всего в целом (т.е. бесконечного) в рамках лишь некоторых элементов жизни, которая в абсолютном понимании значительно шире разумного постижения мира, но является лишь частью Бесконечного, собой выражая его сущность. Именно понятие Бесконечного, постигнутое неразумным знанием, по мнению критика, способно дать «веру, что наша жизнь и смерть имеют высшее значение» (Там же).
Но по Толстому, считает Оболенский, нужно еще стать человеком, обладающим знанием Бесконечного. В понимании критика это выглядит таким образом: необходимо очиститься от «нелепых и уродливых наслоений, чтобы стать способным принять смысл жизни, далее «начать жить именно так, как живут люди, узнавшие смысл жизни» (С. 167). Это не люди, которые через познание смысла уничтожают в себе «страх лишений, страданий и смерти». Оболенский объединяет все это в одну толстовскую фразу: «понять веру жизнью» (С. 167), т.е. народ, делая таким образом вывод, что образ жизни очень сильно влияет на духовное состояние человека. И критик цитирует строки откровения писателя по поводу собственной жизни, которая была полна «нелепых и уродливых наслоений»: «Я смутно понял, что и прежде истину закрывало от меня не столько заблуждение моей мысли, сколько самая жизнь в тех исключительных условиях эпикурейства, в которых я приводил ее» (С. 168).
Итогом толстовских размышлений Оболенский считает мысль, что «мало одного разума, чтобы понять, что жизнь не бессмысленна», что нужно «второе условие: чтобы жизнь не была бессмысленна и зла» (Там же). И именно в жизни с народом, как подчеркивает исследователь, Толстой видит «основную истинную сущность смысла этой жизни» – «любовь», «жертва во имя любви», «действие во имя любви». Отсюда, по Оболенскому, проистекает главный принцип Толстого – «жить по Божьему закону» и его стремление, «обязанность», как он говорит сам, «осторожно, внимательно рассмотреть это учение веры, которое одно дает надежду понять смысл жизни» (С. 169).