В молодости П. играл на скрипке. "Однажды на ярмарке вместечке попросил у какого-то цыгана немного поиграть", Степанидастояла рядом и похвалила, он загорелся: куплю! Мечта заиметьсвою скрипку привела его уже на шестом десятке лет к еврею-торговцу, и червонец, который дала ему Степанида на покупку сапог,отдал за "красную блестящую скрипочку с черной декой и красивоизогнутыми вырезами по бокам", да еще два червонца остался должен. Жена всплеснула руками: "До скрипки ли теперь, когда не сегодня, так завтра придется свести в колхоз лошадь, ссыпать семена,отдать сбрую, сани, телегу...".
Было время, когда П. чувствовал себя хозяином Яхимовщипы,"одного скота здесь водилось более десятка голов: лошадь, молодаякобылка, две коровы... шесть или восемь овец. Ну и свиней, конечно,не менее двух". Хорошо или худо, но он "правил усадьбой". Хата,правда, "давно уже была не новая", но она еще постоит. "Крышу вконьке надо залатать... в истопке даже льет, в сильный дождь наглиняном полу образуется лужа". Но П. "не очень хотелось тащитьсвои кости по шаткой стремянке на крышу", а то "потревожишьгнилую солому, польет сильнее"."Самая, может, справная здесь постройка — это новая пуньказа хлевом". Ставили ее вдвоем с Федькой, думалось, если не самому,так, может, сгодится сыну". Отслужит в армии, женится и продолжитрод. "Но вот почти все подошло к нулю, только и забот, что коровка,малый кабанчик да этих девять куриц...
Дети, едва оперившись, рано выпорхнули из родительского гнезда, их не вернуть. А тут этавойна, наверное, она добьет окончательно". "Что теперь будет? Чегождать от немцев?.. И как жить дальше?".П., и в мыслях неспособный сделать никому зла, настраивалсебя на то, что "надо как-то переждать лихое время, затаиться,притихнуть, а там, глядишь, изменится все к лучшему. Не вечно жедлиться этой войне. Но, чтобы остеречься беды, надо вести себякак можно осмотрительней и тише". "...Коли к ним по-хорошему,то, может, и они... Не съедят, может...".Когда нагрянули полицаи — Гуж с Колонденком — П. засуетился, собирая нехитрую еду на стол, выпил вместе с ними, прикрикнул (когда такое было!) на строптивую Степаниду, боясь нестолько за себя, сколько за нее ("если разозлится, то никому не уступит, будь перед ней хоть сам господь Бог"; "конечно, он сволочь,бандюга, немецкий холуй, но ведь он власть!.. С волками жить — по-волчьи и выть").
Нет, "и в помине нет твердости, мужицкой самостоятельности,со всяким он готов согласиться, каждому поддакнуть", — неприязненно думает о П. жена. "Можно подумать, что людская покорностьделает кого-то добрее. Скорее наоборот". И в конечном счете правабудет она.Словно "незрячие" глаза немцев не видели, не замечали усилийП. Напротив, П. переживает не раз ужас смерти, чувствует ее холодное дыхание — когда офицер расстреливает газетный снимок Сталина,висевший на стене, стегает цепью Степаниду, убивает из пистолетане принесшую молока Бобовку.
Какое-то время П. с тихой завистью наблюдал за четким распорядком, существовавшим у немцев, неукоснительной дисциплиной.С готовностью играл он для них на скрипочке народные мелодии,забыв и про кур, и про жену. Скрипка П. — причуда и отрада егомолодых лет — сыграет, откупаясь, спасая, потешит чужое ухо. Нов ту же ночь немцы убили пастушонка Янку, слишком близко подошедшего к хутору: "свелся на нет и без того немногочисленный,горемычный род выселковских Гончариков".
Немцы вскоре выехали, и "свои" полицаи вновь почувствовалисебя хозяевами. От них ни спрятаться, ни убежать. Да и "куда былоубегать? Он прожил здесь половину жизни, вырастил двоих детей,познал столько забот, страха и горя, а может, немного и радости...Ведь у них сила, а что осталось у него? Пара натруженных рук, ревматизм в ногах и шестьдесят лет за плечами... Разве что малостьсхитрить, но и то с немцами, а... своих не обманешь".Проработав по приказу Гужа целый день на копке земли, П.понял, что второго такого дня ему не выдержать. Знал он и то, чтоот Гужа, как от немцев, скрипочкой не откупишься — нужен самогон. "Когда-то, еще до колхозов, П. предпринял не очень удачнуюпопытку изготовления самогона", но уполномоченные из округа,искавшие лен, наткнулись на самогонные инструменты в истопке — и тут же их и реквизировали. "Потом он платил штраф, натерпелсяпозора на собраниях и надолго проклял малопочтенное дело самогоноварения. Но это было давно. Петрок всем нутром чувствовал, чтоводка становится едва ли не единственной ценностью в жизни...".
И пошла скрипочка Тимке Рукатому в обмен на змеевик."Боже мой, — думал П., — глядя на суетливую пляску огненных языков по казану, — что делается на свете!.. Как жить с этимГужом, который видит тебя насквозь и еще таит зло за прошлое".Ему не жалко ни хлеба, ни трудов, лишь бы самогонкой залить егоненасытное горло.Для спасения варил П. это зелье, однако муки его из-за самогонаоказались напрасными. Ушли свои полицаи, пришли чужие, прослышав про "горелку", но той уже не было. Вызверившись, полицаиучинили над стариком расправу, один из них "пнул Петрока сапогомв грудь и за шиворот, словно щенка, поставил к стенке" и началстрелять. Степаниду еще раньше он ударил чем-то по голове, и табез сознания лежала в сенях. На какое-то время и П. потерял сознание. "Видно, вообще жизнь кончилась... они не дадут помереть по-человечески, своею смертью, они доконают насильно". Новый деньпринесет лишь "новые мучения, может, смерть даже, потому каксколько же они будут играть в убийство..."."Если нет иного спасения, то и самогон — не спасение".
Эта ночь что-то сдвинула в сознании П., "безнадежно сломила,сбила ход его мыслей с привычного круга". "С самогоном все кончено.Он старался, чтобы получше выгнать. Кому? О ком заботился, дурень?.. Но и он не дурак... он не позволит им оседлать себя и ездитькак им захочется, он еще постоит за себя". Страх постепенно истаивает в душе П., власть инстинкта самосохранения отступает передчеловеческим достоинством.Откопав в лесу заветную бутылочку, сбереженную для себяи тяжко раненной Степаниды, П. не донес ее до хаты: там его ужеждали Гуж с Колонденком. Он успел только выбросить бутылку состатками самогонки, как засвистели пули, посыпались удары жердью, сапогами...
Они поволокли П. через огород, а "он думал только:что еще сказать этим сволочам?". "В нем снова поднялась и подхватилаего гневная волна обиды и отчаянья, она придала силы, и он решилне сдаваться". "Он думал, что милости у них не попросит, как быни довелось ему худо. Только бы выдержать".Полицаи связали ему руки, вожжами, найденными в истопке,"с другим концом в руках полицай взобрался на лошадь". П. "вынужден был побежать за Колонденком, который ногами пинал в бокалошадь, а Гуж размахивая прутом, погоня его сзади". П. "не успевал,спотыкался, едва не падал... лицо его снова стало мокрым о слез".Это был конец. П. "пропал, исчез с этого света, как и для него пропали хутор, жена Степанида, Голгофа, пропал целый мир".
СТЕПАНИДА БОГАТЬКА, пятидесяти лет от роду, родиласьи до замужества жила в Выселках. Молодой девкой она четыре годабыла батрачкой у старого пана Яхимовского. "Не мед был тот хутор,но что она могла без земли, без приданого, бедная приживалка внеласковой и малоземельной семье старшего брата...?". Каждыйдень ходила она в Яхимовщину, "вставала раненько, на заре, и черезболыпак бежала на хутор. Надо было подоить и выгнать на пастбищедвух коров, заготовить корм для свиней и гусей — тех и других было немалое стадо". "Ей хватало хуторской усадьбы, огорода, скотины,не дававшей передыху ни зимой, ни летом". "За все годы службы вЯхимовщине... через нужду и бедность берегла свою честь, старалась, чтоб никто, никогда и ни в чем не упрекнул ее. А ведь она могла бы и взять, не спрашивая, в ее руках было многое, считай, всехозяйство". Пан Адоля "был неплохой человек", он ценил в ней"старательную работницу и еще больше уважал за добросовестность".
Несколько месяцев прождала С. сватов от вдовца Корпилы,но тот, хотя и сделал, вроде бы, ей предложение, сватов так и непослал. Обвенчалась С. с выселковским Петроком. В Петроковой семье им скоро стало невмочь, С. сразу не поладила со свекровью и попросилась у пана Яхимовского в "истопку", все равно все хозяйство его было на ней, "а новый батрак Петрок будет ей в помощь, куда же деваться им без хаты, без своей земли и хозяйства". Яхимовский согласился. То была "первая весна их совместной с Петроком жизни, пускай не на своей земле, в чужой хате, зато в любви, мире и согласии. Она уже ходила с зарождающейся жизнью под сердцем...".
Вся жизнь С. и ее семьи проходит по крутым вехам судьбы. И первой такой вехой стала экспроприация Яхимовского хутора и земли. С., как и остальные батраки и безземельные, получила свои две десятины. "Она готова была плясать от радости: это же подумать, они заимеют землю — без денег, без ссоры, без судов и прошений". Но увидев старого пана Адольфа, ей стало неловко, наступившая бессонная ночь "была полна размышлений, тревог, колебаний", оба они так и не придумали "чем успокоить совесть". "Ей было жаль его, и эта жалость сильно омрачала их большую радость начала хозяйствования на собственной земле", счастливое сознание того, что и вороная кобылка, и пегая корова, а потом, после гибели пана, не вынесшего потери имения, почти вся усадьба — их.
"Впереди была вольная жизнь со множеством забот, тяжелым трудом, но без принуждения, жизнь, где все, плохое и хорошее, будет зависеть только от них двоих и ни от кого более. Это было счастье, возносившее их под самое небо, удача, которую можно было разве что увидеть во сне". "Сначала зажили, и неплохо, вволю наелись своего, а не панского хлеба, обзавелись скотиной, лошадью". Когда родилась Феня, С. не убереглась со здоровьем, Петрок вынужден был тянуть за двоих и надорвался. Стало ясно, что одним свою "Голгофу" не потянуть. "Колхоз так колхоз, сказала она себе, как бы там ни было, а хуже не будет, авось не пропадем и в колхозе". За себя С. не очень боялась, она как все, а если шла добровольно первой, так, верно, потому, что в случае неудачи теряла немного — была беднячкой и полной мерой познала нужду на двух десятинах суглинка, хотя и страшновато было. Деятельная и решительная, С. становится членом комбеда, ходит на собрания правления. Она "привыкла судить о большом по малому, о мире — по своей деревне", и не ошибалась.