Дальнейшие жизненные неурядицы вновь пошатнули булгаковский ориентир на Бога, и в 20-е гг. он пишет серию повестей, впоследствии объединенных в сборник «Дьяволиада» (можно допустить, что веру в Бога у Булгакова подорвала капитуляция церкви). Советские люди изгнали из своих душ Бога, советской страной управляет могучая дьявольская сила – таков приговор Булгакова, такой лейтмотив сборника.
Не исключено, что потрясения конца 20-х гг, Великий перелом, запрет всех пьес отвратили Булгакова от Бога. В 1929г. он пишет повесть «Тайному другу», где именно дьявол спасает героя от самоубийства.
В 30-е гг. Булгаков начинает писать роман «Мастер и Маргарита». Какое настроение преобладает у писателя в этот период, каково его душевное и физическое состояние?
К началу 30-х гг. у Булгакова уже очень основательно расшатана нервная система, он ощущает себя слабым и нерешительным. 1936г. – подавленное состояние, усилилась боязнь ходить по улицам одному, хотя внешне он старается ее скрыть (его провожают в театр даже днем). В 1936-1937гг. в «Записках покойника» у М.А.Булгакова вновь появляется сцена самоубийства героя, и вновь спасителем выступает дьявол: «Я приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил собачку. В это же время снизу послышались очень знакомые мне звуки, сипло заиграл оркестр… «Батюшки! «Фауст»! – подумал я. - …подожду выхода Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда не услышу»… Тут грохот… Дверь распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, без всяких сомнений… передо мною стоял Мефистофель». [3,544-545]
1939г. – резь в глазах – признак начавшегося нефросклероза. Булгаков предчувствует смерть: «покойником пахнет». Февраль 1940г. – писатель окончательно ослеп. Болезнь писателя прогрессирует и как следствие – появление образа Воланда в «Мастере и Маргарите» (не надеясь на Бога, Булгаков обращается к Дьяволу).
В 1940-м, незадолго до смерти, писатель размышлял о «вечных вопросах» в беседах со своим другом С.А.Ермолинским. Со слов последнего мы знаем, что автор «Мастера и Маргариты» отвергает церковную веру, загробную жизнь и мистику. Посмертное воздаяние заботит его лишь в виде непреходящей славы. Булгаков, почти все произведения которого при жизни так и не были опубликованы, боялся, что после смерти его может ждать забвение, что им написанное так и не дойдет до людей.
Сомнения Булгакова приводят к тому, что в «Мастере и Маргарите» писатель решает вопрос, волновавший его с юности: Бог ли Христос или только человек? В романе проповедь Иешуа о добрых людях приводит Пилата сперва к казни проповедника, а затем к убийству доносчика Иуды. У Булгакова Иешуа принимают за безумца, а не носителя света жизни. Единственный убежденный проповедью Иешуа в романе – это Левий Матвей, который бросил свою должность сборщика податей и проклял деньги. Однако сам Булгаков фанатизму единственного ученика Иешуа явно не сочувствует, а писательская современность в романе – это Москва, где Бог умер (по Ницше). Доказательством подобного булгаковского отношения может служить и факт иерархического приравнивания Иешуа-Иисуса Воланду в романе: Булгаков заставляет в финале Левия Матвея явиться посланцем от Иешуа к Воланду и просить последнего наградить Мастера покоем. Хотя это равенство явно формальное – с точки зрения художественной выразительности и силы образ Иешуа бледнее образа Князя Тьмы, что прямо указывает на личные симпатии писателя.
Булгаков, под влиянием Ницше качнувшийся к неверию, после революции вновь вернувшийся к Богу, а в конце жизни опять отрицавший церковь, старцев, очевидно, считал фанатиками и в возрождение, через их подвижничество, христианского идеала не верил.
Таким образом, развитие дьявольской тематики в творчестве Булгакова от собирательного в «Дьяволиаде» до персонифицированного образа повелителя сил Зла в «Мастере и Маргарите» также подтверждает теорию Россолимо о прямой связи психического состояния писателя с тенденцией обращения к демонической тематике в своих произведениях (усиливается болезненное состояние М.А.Булгакова – ярче, жизненнее становится образ Сатаны).
Верил ли писатель, и если верил, то во что? Вопрос этот во многом остается открытым и сегодня. В 1967г. Е.С.Булгакова так отвечала на него: «Верил ли он? Верил но, конечно, не по-церковному, а по-своему. Во всяком случае, в последнее время, когда болел, верил – за это я могу поручиться». Булгаков, возможно, верил в Судьбу или Рок, но христианином уже явно не был. Об этом свидетельствует и изложенная в последнем булгаковском романе история Иешуа и Пилата, весьма далекая от канонических Евангелий, а сам Га-Ноцри наделен только человеческими, а не божественными чертами (даже чудесное исцеление Пилата находит свое рациональное объяснение).
И как точно заметил Н.К.Гаврюшин: «Совершенно правомерно сравнение художественных приемов… Булгакова и Гоголя…, но считать писателя продолжателем той же духовной традиции, к которой принадлежал… автор «Рассуждений о Божественной Литургии» (т.е. Н.В.Гоголь), можно только по недоразумению… Основательно увязнув в сетях гностических построений, обессилев от литературной травли и тягот быта, Мастер вполне готов был подать руку Сатане – и увидеть в нем Спасителя». [26,34] И этот момент – как раз то, что отличает двух писателей.
2 ВЛИЯНИЕ ТВОРЧЕСТВА Н.В. ГОГОЛЯ НА ТВОРЧЕСТВО М.А. БУЛГАКОВА КАК ПРОБЛЕМА ЛИТЕРАТУРНЫХ ТРАДИЦИЙ
2.1 Гоголь как образец для творческого подражания Булгакова
Уже довольно долгое время литературоведы пытаются выявить причины преемственности литературных традиций, но однозначного решения этой проблемы не найдено. Для нас важно то, что данная связь реально ощутима – М.Шолохов писал: «Мы все связаны преемственностью художественного мышления и литературными традициями». [79,322–323]
На наш взгляд, причины преемственности литературных традиций можно найти именно в «художественном мышлении», т.е. в психологии самого писателя, отражающейся в психологии его творчества, его природе, генетике. И именно отсюда можно в творческой индивидуальности писателя «опознать» приметы его родословной, его национальных, культурных корней.
Проблему традиций Н.В.Гоголя в творчестве М.А.Булгакова в исследуемом нами аспекте можно смело назвать неисследованной. Некоторым критикам произведений М.А.Булгакова бросались в глаза явные приметы гоголевского творчества и даже личности самого Н.В.Гоголя. В качестве примера можно назвать имена следующих исследователей: В.Г.Боборыкин, З.Г.Галинская, М.Чудакова. Мы же решили раскрыть проблему традиций Н.В.Гоголя в творчестве М.А.Булгакова в новом ключе, точнее через психологическую гипотезу подражания.
Гипотеза о том, что подражание является основным механизмом формирования креативности, подразумевает, что для развития творческих способностей ребенка необходимо, чтобы был творческий человек, с которым бы ребенок себя идентифицировал. В качестве образца для ребенка могут выступать не родители, а «идеальный герой», обладающий творческими чертами в большей мере, чем родители. Идентификация и подражание креативному образцу выступают как формирующие воздействия на становление творческой личности.
Опираясь на биографические данные, мы можем предположить, что подобным творческим образцом для М.А.Булгакова был Н.В.Гоголь. Об этом свидетельствуют данные П.С.Попова, первого биографа М.А.Булгакова: «Михаил Афанасьевич с младенческих лет отдавался чтению и писательству. Первый рассказ «Похождение Светлана» был им написан, когда автору исполнилось всего семь лет. Девяти лет Булгаков зачитывался Гоголем, - писателем, которого он неизменно ставил себе за образец и… любил наибольше из всех классиков русской литературы».
Далее в гипотезе подражания указывается, что среди прочих факторов, во второй фазе развития креативности (подростковый и юношеский возраст) особо значимую роль играет профессиональный образец – личность профессионала, на которую ориентируется креатив. Но главное, что юноша определяет для себя «идеальный образец» творца, которому он стремится подражать (вплоть до отождествления). Здесь в качестве доказательства можно привести свидетельство сестры М.А.Булгакова Н.А.Земской, которая утверждала, что будущий писатель любил многих авторов, но «обожаемым» оставался Н.В.Гоголь.
Вторая фаза заканчиватся отрицанием собственной подражательной продукции и отрицательным отношением к бывшему идеалу (но, думается, этот последний момент не является абсолютно обязательным). Индивид либо задерживается на фазе подражания навсегда, либо переходит к оригинальному творчеству.
Фаза подражания может затянуться, но она неизбежно присутствует при становлении писателя. Подражание необходимо для овладения культурно закрепленным способом творческой деятельности.
Используя биографический метод исследования при анализе проявления способности к литературному творчеству, Е.А.Корсунский (1993г.) пришел к следующим выводам: подражание, конечно, является психологическим механизмом присвоения способностей (вторичной креативности), но базируется на изначально развитом воображении, речевых способностях и чувстве формы. [40,232]
Подражание как бы возводит индивида на последнюю ступеньку развития социокультурной среды, достигнутую людьми: дальше идет только неизвестное. Индивид должен и может шагнуть в неизвестное, лишь оттолкнувшись от предшествующей ступени развития культуры. Неслучайно заметил Ян Парандовский (1990): “Абсолютная творческая самобытность – миф и напоминает греческие сказания о людях, не имевших родителей и выросших из-под земли” (“Алхимия слова”).