Но «Записки на манжетах» и «Записки покойника» М.А.Булгакова близки и другому произведению Гоголя – «Театральному разъезду».
Первая проблема, которую ставит Гоголь в «Театральном разъезде» – это проблема «писатель и общество». Но намного глубже здесь звучит проблема восприятия художественного произведения, проблема автор и его читатель, зритель, вопрос, актуальный по сей день в нашей науке. «Театральный разъезд» – наглядное доказательство того, насколько разным может быть прочтение одного текста. Гоголь хотел решить для себя вопрос – почему не принят, не понят был его «Ревизор». На его взгляд «естественным чутьем», чувствованием произведения обладает простой человек из народа («двое в армяках» в «Театральном разъезде»), потому что «он не отуманен теориями и мыслями, надерганными из книг, а черплет их из самой природы человека». Те же, для кого писалась комедия – образованные люди, чиновники, правители, в чьих руках судьбы народные, чья обязанность, по Гоголю, честно служить на своем месте – они не восприняли призыв писателя, «не услышали могучей силы честного, благородного смеха». Лишний раз убеждается Гоголь: единичны «высоко самоотверженные» чиновники в России, да и те «забились в глушь», еще реже встречаются государственные мужи с благородными стремлениями; и с горечью писатель восклицает: «Боже! сколько приходит ежедневно людей, для которых нет вовсе высокого в мире! Все, что ни творилось вдохновением, для них пустяки и побасенки; созданья Шекспира для них побасенки; святые движения души – для них побасенки». [30,325]
Свои «Записки покойника» Булгаков начинает тем же приемом, который использует Гоголь в «Театральном разъезде»: отказ от авторства при явной, прослеживающейся в произведении автобиографичности. В примечании Гоголь пишет: «Само собой разумеется, что автор пьесы лицо идеальное. В нем изображено положение комика в обществе, комика, избравшего предметом осмеяние злоупотребление в кругу различных сословий и должностей.» Но ни у кого из читателей не вызывает сомнения, что мысли Автора пьесы – это мысли самого Гоголя и речь идет о его комедии «Ревизор». Также и М.А.Булгаков с первых строк романа спешит оговориться: «Предупреждаю читателей, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались при весьма странных и печальных обстоятельствах». И опять- таки слишком многое в личности и судьбе вымышленного Максудова указывает на самого Булгакова. Приведем наиболее яркие и бесспорные примеры.
Начнем с того, что герой характеризуется как страдающий неврастенией и «страхом смерти» - об обострении этой болезни у Булгакова к концу 30-х гг. (время написания романа) мы уже говорили выше, так же как о неоднократных попытках самоубийства. Горькие слова Максудова: «Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слова «интеллигент» по своему адресу», вызывают в памяти воспоминания Н.А.Земской по поводу закрепившегося за маленькими Булгаковыми звания «интеллигентских детей». [44,693] Практически идентичным является и творческий путь Максудова – от написания романа, переработки его в пьесу, до отношений с театром и лично с Иваном Васильевичем – напоминающий тот период биографии Булгакова, который связан с созданием романа «Белая гвардия», сочинением по нему «Дней Турбиных», тяжелыми взаимоотношениями со МХАТом и К.С.Станиславским, долгой, мучительной проволочкой постановки пьесы. То, что под максудовским «Черным снегом» Булгаков подразумевал свою «Белую гвардию», сомнения не вызывает, достаточно следующей зарисовки из романа в романе: «… зачем на страницах наступает зимняя ночь над Днепром, зачем выступают лошадиные морды, а над ними лица людей в папахах. И вижу я острые шашки, и слышу я душу терзающий свист.
Вот бежит, задыхаясь, человечек. Сквозь табачный дым я слежу за ним, я напрягаю зрение и вижу: сверкнуло сзади человечка, выстрел, он, охнув, падает навзничь, как будто острым ножом его спереди ударили в сердце. Он неподвижно лежит, и от головы растекается черная лужица. А в высоте луна, а в дали цепочкой грустные, красноватые огоньки в селении».[3, 569]
И дальше: «Я вижу вечер горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют «Фауста». Вдруг «Фауст» смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вон он выходит из дверей гитарой…» Не остается ни тени сомнения, что здесь перед нами дорогой Булгакову Дом – Дом Турбиных, за стенами которого кипят революционные бури. Хронология событий Булгаковым также сохранена. Как и пьеса Максудова, «Дни Турбиных» были поставлены через год после опубликования романа. В том же году, позднее, ставится «Зойкина квартира» М.А.Булгакова – и ее корни можно найти в «Записках покойника»: «Однако из-под полу по вечерам доносился вальс, один и тот же…, и вальс этот порождал картинки в коробочке, довольно странные и редкие. Так, например, мне казалось, что внизу притон курильщиков опиума, и даже складывалось нечто, что я развязно мысленно называл – «третьим действием». Именно сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови. Бред, как видите!» [ 3,659]
Дальнейшие переклички «Записок покойника» («Театрального романа») с «Театральным разъездом» также четко прослеживаются. Автор пьесы у Гоголя прячется в сенях, чтобы услышать отзывы о своем произведении. Первые же разговоры, которые удается ему подслушать у выходящих из театра зрителей вообще не имеют отношения к его пьесе: «прилично одетые» господа обсуждают между собой прелести молоденькой актрисы, новый ресторан, работу портного, который «претесно сделал панталоны» и т.д. На конкретный вопрос о комедии последовал невнятный ответ: «Да, конечно, нельзя сказать, чтоб не было того… в своем роде… Ну конечно, кто ж против этого и стоит, чтоб опять не было и… где ж, так сказать… а впрочем… (Утвердительно сжимая губами) Да, да».
Те же невнятные характеристики своего романа услышал и Максудов, при этом «жены… осовели от чтения», «журналисты ничего не сказали, но сочувственно кивнули, выпили», а «дамы не кивали, не говорили, начисто отказались от купленного специально для них портвейна и выпили водки». [16,539] Не на высоте оказались и литераторы в обоих произведениях. Подслушивая, как гоголевский Автор, Максудов в реакции «друзей»-писателей на афишу своим именем обнаружил только обидную зависть и злость: «Вдруг Ликоспастов стал бледен и как-то сразу постарел. На лице его выразился неподдельный ужас. Агапенов прочитал, сказал: «Гм…» Толстый неизвестный заморгал глазами…» [16,587]
Проблема судьбы талантливого писателя в Советской стране не раз поднималась Булгаковым. Михаил Афанасьевич, выбрав для себя путь творчества, часто задавался вопросом: «Как существовать при помощи литературы» в новообразовавшемся государстве? Этот вопрос он решал всю жизнь, пытаясь найти ответ на него в своих произведениях: «Записках на манжетах», «Богеме», «Записках покойника», «Мастере и Маргарите».
Очень ярко изобразил Булгаков писательский мир уже в раннем произведении «Записках на манжетах». Галерею открывает поэтесса : «Черный берет. Юбка на боку застегнута, и чулки винтом. Стихи принесла.
Та, та, там, там.
В сердце бьется динамо-снаряд.
Та, та, там.» [15,38]
Затем идет цех местных поэтов: «юноша в синих студенческих брюках; да, с динамо-снарядом в сердце, дремучий старик, на шестидесятом году начавший писать стихи, и еще несколько человек». Потом был еще один – «явление из Тифлиса»: «молодой человек, весь поломанный и развинченный, со старушечьим морщинистым лицом, приехал и отрекомендовался: дебошир в поэзии. Привез маленькую книжечку, похожую на прейскурант вин. В книжечке – его стихи:
Ландыш. Рифма: гадыш.
С ума сойду я, вот что!..» [15,39]
Как ни абсурдно, именно такие бесталанные личности неплохо себя чувствовали в литературе, а талантливые писатели, чтобы прожить, должны были сочинять «революционные пьесы из туземной жизни»: «Через семь дней трехактная пьеса была готова. Когда я перечитал ее у себя, в нетопленой комнате, ночью, я, не стыжусь признаться, заплакал! В смысле бездарности это было нечто совершенно особенное, потрясающее». Получив за это сочинение 200 тысяч, сгорая от стыда за него, автор бежит, бежит домой: «…Вы, беллетристы, драматурги в Париже, в Берлине, попробуйте1 Попробуйте, потехи ради, написать что-нибудь хуже! Будьте вы так способны, как Куприн, Бунин или Горький, вам это не удастся. Рекорд побил я. В коллективном творчестве. Писали же втроем: я, помощник поверенного и голодуха. В 21-м году, в его начале…» [15,46-47]
В "Жизни господина де Мольера" и "Театральном романе" у Булгакова появляется столь любимый Гоголем читатель-собеседник. Рисуя портрет молодого Мольера, Булгаков замечает: "О, поверьте мне, при этих условиях у него будет трудная жизнь, и он наживет себе много врагов!" В "Театральном романе" автор прямо обращается к аудитории: "Ничего нет хуже, товарищи, чем малодушие и неуверенность в себе".
В "Театральном романе" автор делает отступление, напоминающее гоголевские лирические с их точностью наблюдения и социального анализа. Причем в отступлении о "молодых людях" Булгаков не маскирует их родословной от мастерски описанных Гоголем офицеров, представляющих в Петербурге какой-то средний класс общества: "Они любят потолковать о литературе... Они не пропускают ни одной публичной лекции, будь она о бухгалтерии или даже о лесоводстве. В театре, какая бы ни была пьеса, вы всегда найдете одного из них..."
Сравним у Булгакова: "Существуют такие молодые люди, и вы их, конечно, встречали в Москве. Эти молодые люди бывают в редакциях журналов в момент выхода номера, но они не писатели. Они видны бывают на всех генеральных репетициях, во всех театрах, хотя они не актеры, они бывают на выставках художников, но сами не пишут. Оперных примадонн они называют по имени и отчеству, по имени же и отчеству называют лиц, занимающих ответственные должности, хотя с ними лично и незнакомы. В Большом театре на премьере они, протискиваясь между седьмым и восьмым рядами, машут ручкой кому-то в бельэтаже, в "Метрополе" они сидят за столиком у самого фонтана, и разноцветные лампочки освещают их штаны с раструбами". [3,565]