Сборник «Рассказы А. Печерского» вышел только в 1876, давно утратив актуальность. Однако в контексте 1850-х годов именно эти рассказы, по мнению критики, выдвинули имя Мельникова в первые ряды литературы. Публицисты «Современника» видели в нем обличителя и стремились переманить из «Русского вестника».
Н. Г. Чернышевский находил, что в «Пояркове» Мельников проявил больший талант, чем М. Е. Салтыков-Щедрин, и «должен быть причислен к даровитейшим нашим рассказчикам». Имена Мельникова и Салтыкова-Щедрина становятся неразлучны как эмблема «новой литературы», оттеснившей «изящную словесность» [Шешунова, 1994, с. 581].
Л. Н. Толстой писал в 1857 В. П. Боткину и И. С. Тургеневу: Некрасов и Панаев «сыплют золото Мельникову и Салтыкову», в то время как «все наши старые знакомые и ваш покорный слуга... имеют вид оплеванных». П. В. Анненков замечал, что такого рода «повествователи, как Щедрин и Печерский, обязаны подбавлять каждый раз жизненной мерзости ... для успеха» Сам Мельников заметил в дневнике 22—31 марта 1858: «Я с Салтыковым по одной дорожке иду: что Щедрину, то и Печерскому». При этом М. Е. Салтыков-Щедрин оценивал рассказы Мельникова как «псевдонародные... ухарские» [Шешунова, 1994, с. 581].
Своим лучшим произведением Мельников долго считал повесть «Старые годы» («Русский Вестник», 1857, № 7).В основе повести — восторженный рассказ старого слуги о буйствах и злодействах барина-самодура XVIII века. В «Старых годах» Мельников высказал, в сущности, все, что он думал о русском дворянстве. В других его произведениях о дворянской жизни только развивались и в чем-то дополнялись идеи, впервые высказанные в этой повести.
Повесть «Старые годы» была напечатана как раз в то время, когда все больше и больше обострялась борьба вокруг крестьянского вопроса. Защитники крепостничества, отстаивая свои «права» на владение собственностью, а явной несостоятельностью юридических и экономических доводов с удвоенной настойчивостью принялись оживлять старую легенду об исторических заслугах всего дворянства перед русским государством, перед русской культурой.
Вспоминали имена «птенцов гнезда Петрова», «екатерининских орлов», героев Отечественной войны 1812 года и заслуги этих людей приписывали всему дворянству. Передовая русская литература противопоставила этим легендам правду о крепостническом дворянстве. В те годы появились новые, наиболее беспощадные антидворянские стихи Н. А. Некрасова; И. А. Гончаров напечатал «Обломова», а Н. А. Добролюбов разъяснил общественное значение этого романа. Некрасов в своей «Железной дороге», А. Н. Островский в исторических драмах, несколько позднее Лев Толстой в «Войне и мире» показали великую роль народа в защите родной страны и в созидании всех ее богатств — народа, а не дворянства.
«Старые годы» написаны в иной тональности, чем рассказы Мельникова о чиновниках. Там господствует иронический тон, здесь — саркастический. Большая часть мельниковских чиновников — мелкая сошка, над которой в те годы потешались и на которую хотели свалить все беды и неустройства даже самые закоренелые ретрограды. Мельников обличал не столько их самих, сколько бюрократическую систему в целом. Князь Заборовский как личность — тоже совершеннейшее ничтожество, но в его руках сосредоточена огромная, самостоятельная, в сущности, почти неограниченная власть. В его карьере, в его привычках и желаниях, во всей его бесчеловечно-жестокой и чудовищно-бессмысленной жизни воплотилась норма дворянского бытия — от царских палат до мелкопоместной усадьбы. Князь Алексей Юрьевич был заметной фигурой при дворе. Там он прошел великолепную школу и тирании и холуйства. В своем Заборье он просто установил обычаи и нравы, господствовавшие при дворе. Потому-то главным образом все местные дворяне в этих обычаях и не видели ничего преступного. Мелко- и среднепоместные поспешили определиться в приживальщики со всеми «приличными» этому званию преимуществами и обязанностями, а губернатор и предводитель дворянства почитали за честь быть приглашенными к княжескому столу. Для них Заборовский — образцовый барин; любой из окружающего его «шляхетства» поступал бы в точности так же, если бы имел такое богатство и такие связи. Поэтому преступления князя Заборовского не исключение; они прямое следствие того положения, которое занимали русские дворяне в обществе.
Повесть П. И. Мельникова сразу привлекла сочувственное внимание демократических кругов. Некрасов сообщил о ней Тургеневу как о первостепенной литературной новости: «В «Русском вестнике»... появилась большая повесть Печерского «Старые годы»... интерес сильный и смелость небывалая. Выведен крупный русский барин во всей ширине и безобразии старой русской жизни — злодействующий над своими подвластными, закладывающий в стену людей...» И этот злодей, продолжал Некрасов, «всю жизнь пользовался покровительством законов и достиг «степеней известных». Здесь прежде всего необходимо обратить внимание на мысль о «смелости небывалой» [Некрасов, 1952, т. X, с. 355].
После этого Мельников ненадолго перешел в усердно звавший его «Современник», где опубликовал «Бабушкины россказни» — рассказывающие о быте и нравах 18 века (1858, № 8,10). «Бабушкины россказни», — это нечто вроде варианта «Старых годов», исполненного в обычной для Мельникова иронической манере. Главная героиня - Прасковья Петровна Печерская, хоть и не очень богатая дворянка, была, однако, своим человеком и в верхнем губернском и в придворном кругах, а ее мораль, ее взгляды на жизненные ценности ничем не отличаются от взглядов темного княжеского холопа Прокофьича.
Есть в «Бабушкиных россказнях» как будто бы проходной, но на самом деле весьма многозначительный диалог о «бесподобном» французском короле — Людовике XVI, который всегда с таким глубоким уважением и с такой почтительностью говорил о Екатерине II и которого «tue» на эшафоте. Конечно же, Мельников смотрел на это историческое событие иначе, чем бабушка Андрея Печерского, и напомнил он о нем неспроста. Общественная борьба, развернувшаяся в те годы в России, могла, по его убеждению, привести к тем же, что и во Франции конца XVIII века, последствиям, если единомышленники бабушки будут упорствовать в защите своих привилегий.
В 50—60 годах с наибольшей силой и резкостью обнаружилась противоречивость мировоззрения Мельникова. Он был убежден в необходимости и неизбежности переустройства общественных порядков в России. Однако, кроме правительства, он не видел в России иной силы, которая могла бы возглавить и осуществить дело такого переустройства
Все надежды возлагались на царя. Но эти надежды были шаткими. «Темная партия сетьми опутывает государя. Доброго что-то не предвещает настоящее», — писал Мельников в своем дневнике за 1858 год. Для его тогдашних настроений чрезвычайно характерна дневниковая запись от 22 марта 1858 года: «...Встретился с Сергеем Васильевичем Шереметьевым и ходил с ним по Невскому и по Литейной более двух часов... Он, разумеется, против освобождения... Шереметьев сказал, между прочим, что еще будут перемены в этом деле, но какие, не говорил. Он в связях и родстве с великими мира сего и, конечно, говорит не без основания. Что же это будет? Народу обещали свободу, назначили срок и правила; народ ждет; везде тихо, спокойно, несравненно спокойнее, чем прежде, и вдруг, если Шереметьев правду говорит, пойдет дело в оттяжку. Таких дел откладывать нельзя, а то, чего доброго, и за топоры примутся» [Еремин, 1976, с. 19].
Хотя Мельников никогда не считал себя единомышленником либералов 50—60-х годов, его позиция в общественной борьбе того времени в главном и существенном совпадала с их позицией. Однако было бы ошибочно думать, что Мельников теперь отказался от своих просветительских убеждений. Они неизбежно прорывались в его действиях и поступках. И это хорошо понимали вчерашние его противники: ревностные охранители самодержавно-крепостнического режима не могли забыть и простить рассказов и повестей Печерского и не считали Мельникова «своим человеком». Да он и сам в эти годы был далек от уверенности в правоте своей общественной позиции. Только этим и можно объяснить новое, третье молчание Мельникова-беллетриста, на этот раз продолжавшееся около восьми лет (1860—1868 гг.).
Написанная почти одновременно с «Бабушкиными россказнями», повесть «Гриша» («Современник», 1861, № 3) — о юноше-старообрядце, алчущем подвигов и ставшем во имя святости соучастником преступления. Повесть П. И. Мельникова носит подзаголовок «из раскольничьего быта», но, безусловно, она выходит за рамки бытописания. Подчас творчество Печерского воспринимается только в этом аспекте, а глубина духовных исканий и художественная самобытность писателя остается в тени.
Героем повести становится мальчик-сирота Гриша, взятый в дом богатой добродетельной вдовы, которая исповедует старую веру, взят для того, чтобы служить странникам, находящим приют у вдовы. Весь Божий мир проходит перед героем, разнообразные люди появляются в его келейке. Это и девушка Дуняша, которая пытается искусить юного героя, и два странника Мардарий и Варлаам, грешные люди, мечты которых состоят в том, чтобы сладко поесть да попить. Но для Гриши встреча с земным, грешным миром пробуждает особые мысли и чувства: «Где же правая вера, где истинное учение Христово?» — задает герой вопрос [Прокофьева, 1999, с. 21-22].
Наконец перед Гришей появляется настоящий праведник, старец Досифей. Внешний облик этого героя нарисован в иконографической традиции, он высок, сгорблен, пожелтевшие волосы всклокоченными прядями висят из-под шапочки, его протоптанные корцовые лапти говорят о том, что пришел Досифей издалека.
Но Досифею не удается передать Грише свои человечные представления о жизни, его убеждения остались не поняты героем. «"Сам Господь да просветит ум твой и да очистит сердце твое любовью", — сказал старец заклинавшему бесов келейнику и тихо вышел из кельи» [Мельников, 1960, с. 154].