И к звукам он прислушивался только к таким , которые говорили о Ней ; все другие звуки казались ему докучливым шумом , мешающим слушать Её :
Кругом о злате иль о хлебе
Народы шумные кричат.
Но что ему до шумных народов! К людям он относился в то время не то что враждебно, но холодно. У него было стихотворение о том ,что он еле следит за их суетными мирскими делами – « средь видений , сновидений , голосов миров иных ». Вся жизнь человечества казалась ему « суетными мирскими делами »,от которых чем дальше , тем лучше. « Я к людям не выйду навстречу » , - говорил он в январе 1903 года. А когда однажды ему пришлось оторваться на миг от « видений , сновидений » и взглянуть на суетливые мирские дела , он увидел в них только бессмысленную боль , которую и отразил в конце книги.
Святость его возлюбленной была для него неприкасаемым догматом. Он так и назвал её святая.
« О ,святая , как ласковы свечи » , « В ризах целомудрия , о , святая , где ты ? ».
Её образ часто являлся ему в окружении церковных святынь и был связан с колокольным звоном , хорами , соборами. Замечательно ,что никогда он не чувствовал её слишком близкой к себе , а , напротив , ему неизменно казалось ,что она неблагосклонна и сурова ,ему чудилась в ней какая – то надменная строгость. Она была скорее зла ,чем добра. Она забыла о нём , но он медлит , прислушивается , шепчет : приди. Этим приди была охвачена вся его первая книга.
Ждать стало его многолетней привычкой. Вся его книга была книгой ожиданий , призывов , гаданий , сомнений , томлений , предчувствий:
Не замечу ль по былинкам
Потаенного следа ?
Только об этом он и пел – изо дня в день шесть лет : с 1898 – го по 1904 – й , и посвятил этой теме шестьсот восемьдесят семь стихотворений. Шестьсот восемьдесят семь стихотворений одной теме ! Этого , кажется , не было в русской , ни в какой другой литературе. Такая однострунность души !
В этой изумительной непрерывности творчества было его великое счастье. Выпадали такие блаженные дни ,когда он одно за другим писал по три ,по четыре стихотворения подряд. Раз возникнув ,лирические волны ,несущие его на себе ,не отхлынывали , а увлекали всё дальше. Отсюда слитность всех его стихотворений, их живая ,органическая цельность. Их нужно читать подряд ,потому что одно переливается в другое, одно как бы растёт из другого. Нет ,в сущности ,отдельных стихотворений Блока ,а есть одно сплошное , неделимое стихотворение всей жизни. Оно лилось , как река ,начавшись тонкой , еле примерной струёй и с каждым годом разливаясь всё шире. Именно как река , потому никому из поэтов не была в такой мере присуща влажность и длительная текучесть стиха. Его стихи были влага. Он не строил , не склевал их из твёрдых частиц ,как например , Иван Бунин , но давал им волю струиться. И долго казалось ,что этот поток сильнее его самого , что даже если бы он хотел , он мог бы ни остановить , ни направить его.
Все шесть лет – об одном. Ни разу за это время у него не нашлось ни единого слова – иного. Вокруг были улицы , женщины , рестораны , газеты , но ни к чему он не привязался , а так и прошёл серафимом мимо всей нашей человеческой сутолоки , без конца повторяя осанку. Ни слова не сказал он о нас , ни разу даже не посмотрел в нашу сторону , а туда – в голубое и розовое.
Если вчитаться в его первую книгу внимательно , видишь ,что это подлинная повесть о том , как один подросток столь восторженно влюбился в соседку , что создал из неё Лучезарную Деву и весь окружающий её деревенский пейзаж преобразил в неземные селения. Это было то самое ,что сделал Данте с дочерью соседа Партинари.
Когда читаешь в первой книге Блока о красных лампадах в терему у царевны , о голубях , которые слетаются к её узорчатой двери , о высоком горе ,на которой стоит её терем , и т. д. и т. д. , - за всеми этими торжественными образами угадываешь знакомое русское : помещичью усадьбу на холме , голубятню , речку , церковку , молодой березняк. Можно так расшифровать все самые выспренние образы стихов о « Прекрасной Даме » ,что получится бытовая ( и вполне реалистическая ) повесть.
Но если бы мы непременно захотели причислить поэта к какой – нибудь поэтической школе , нам пришлось бы ,мне кажется ,обратится в Германию ,на целое столетие вспять ,к так называемым иенским романтикам. Во многом между ними и Блоком сходство разительное: те же мысли ,те же приёмы ,те же образы.
Поэтика Блока есть поэтика тайны , но в чём же , как не в откровении тайн , видели сущность искусства молодые романтики Иены ? Блок отвергает земное во имя неземной длагодати , но разве не таково было отношение к земному у Вакенродера ,Тика , Новалиса ? Он видит в поэзии откровение бесконечного в конечном , но разве не такого же было отношение к поэзии у них ?
Он певец сновидений , но разве Новалис не был певцом сновидений ? На первых же страницах его « Офтердингена » такое количество снов ,что книга похожа на сонник. Бесформенность и путанность сонных видений была поэтическим каноном иенских романтиков и , как видели , стала каноном Блока.
Даже тяготение к бледно – синему цвету , к лазури ,которым отмечены первоначальные стихотворения Блока , даже оно отличало романтиков , ибо кто же знает , что именно романтики , как сказал Весёловский , « имели предилекцию » к этому цвету : к голубым далям, голубому цветку , голубому томлению.
Словом , можно легко доказать , что многими своими стихами Блок был продолжатель и как бы двойник тех немецких не слишком даровых писателей , которые в 1798 и 1799 годах жили на известковом берегу реки Заале. Можно проследить все их влияния , и написать весьма наукообразную книгу , в которой будет много эрудиции , но не будет одного – Блока.
Ибо Блок ,как и всякий поэт , есть явление единственное ,с душой ,не похожей ни чью, и если мы хотим понять его душу ,мы должны следить не за тем ,чем он случайно похож на других ,а лишь за тем ,чем он ни на кого не похож.
Поэзия существует не для того ,чтобы мы изучали её или критиковали её ,а для того, чтобы мы ею жили.
И какое мне дело ,был ли Блок символист ,акмеист или неоромантик ,если я хочу , чтобы его стихи волновали меня ,хочу позволить себе эту роскошь тревожится ими ,а не регистрировать их по заранее приготовленными рубрикам ? Что прибавится к нашему знанию о Блоке ,если нам будет указанно ,что с конца 1902 года на него ,кроме Соловьёва, Полонского ,Фета ,стали влиять модернисты ,что с тех пор он осознал себя как привержена символической школы ,что у него стали появляться стихи ,внушённые Бальмонтом и Брюсовым ? Разве мы не стремимся увидеть в нём именно то ,чего никто ,кроме него ,не имеет , то редкостное и странное нечто ,которое носит наивное имя: душа.
Знаю ,что критик должен говорить либо о течениях , направлениях , школах , либо о композиции , фонетике ,стилистике ,но что же делать ,если и в композиции ,и в фонетике ,и в стилистике Блока – душа !
Странная вещь - душа : в ней , только в ней одной все формы , все стили , все музыки , и нет такой техники , которая могла бы подделать её , потому что литературная техника есть тоже – душа.
Знаю ,что неуместно говорить о душе , пока существуют такие благополучные рубрики, как символизм , классицизм ,романтизм ,байронизм ,неоромантизм и прочее ,так как для классификации поэтов по выше - указанным рубрикам понятие о душе и о творческой личности не только излишне , но даже мешает ,нарушая стройность этих критико – бюрократических схем. Эта душа ускользает от всех скопцов – классификаторов … Блок всегда ревниво оберегал свою душу от них.
Молчите , проклятые книги !
Я вас писал никогда ! –
воскликнул он позднейших стихах, едва только ему представился тот внушительный труд, который благополучно напишет о его неблагополучно душе какой – нибудь учёный – историк :
Печальная доля – так сложно ,
Так трудно и празднично жить ,
И стать достоянием доцента ,
И критиков новых плодить.
Он заранее презирает того ,кто превратит его трудную и праздничную жизнь в мёртвый учебник словесности :
Вот только замучит , проклятый ,
Ни в чём не повинных ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных цитат.
Так защищал он свою душу от бездушных , которым ничего не стоит нагромоздить целую гору исследований о его стилистики и ритмике , о влиянии на него Фета , Жуковского , Лермонтова ,александрийских гностиков ,московских мистиков , иенских романтиков – обо всём , о чём угодно , только не о той « трудной и праздничной жизни » , без которой его книги были бы пылью и гнилью , а несущным хлебом для всего поколения.
Прекрасно говорит об этом сам Блок в одной из своих давних статей о поэзии :
« Группировка поэтов по школам ,по « мироотношению »,по « способам восприятия » труд праздный и неблагоприятный…Лирика нельзя покрыть крышкой , нельзя разграфить страничку и занести имена лириков в разные графы. Лирик , того и гляди , перескочит через несколько и займёт то место , которое разграфивший бумажку критик тщательно охранял от его вторжения ».
Словесный материал « Стихов о Прекрасной Даме » - небогат. Молодой поэт не выходит из круга образов и ритмов Фета,Полонского и Вл. Соловьёва. Его лирика природы продолжает традицию платонизирующей поэзии ,ищущей бесконечное в конечном и прозревающей за призрачной действительностью « очарованное там » ( слова Жуковского ) . Этот дуализм выражает во всех особенностях поэтической формы : разделение строф на две половины, параллелизм образов ,перекличка созвучий , антитезы словосочетаний. Поэт резко отделяет « грубую кору вещества » от таящегося под ней « сиянья Божества » ( выражение Вл. Соловьёва ) , противопоставляя их друг другу , как свет и тьму ,тепло и холод , тишину и бурю. Его любимые слова : ночь , тени , тьма ,мороз. Печальная земля тонет в тумане и мгле , по тёмному небу идут тучи ; холодный ветер гонит облака. Эти слова – символы повторяются с унылым одноообразием. По настоящим лейтмотивом в музыке туманов и снегов являются два слова : « сумерки » и « тени » : первое встречается тридцать один раз , второе – двадцать три раза ; и их упорное повторение приобретает гипнотическую силу : действительность развоплощяется , краски потухают ,предметы превращаются в тени ; свет и тьма сливаются в сумерки. Так истончается « кора вещества » , чтобы из – под неё могли брызнуть лучи потустароннего света.