И «Тихий Дон», и «Русский лес» - русские национальные романы, с их обостренным интересом к национальной проблематике, русскому национальному характеру, к проблеме национальной идентификации героев. У обоих писателей есть много общего, но имеются и существенные различия в подходах, художественных концепциях, образных решениях. В романе Шолохова Бунчук сначала с большой настороженностью относится к Анне Погудко, прежде всего потому, что, как он сам объясняет, «...за евреями упрочилась слава <...> что евреи только направляют, а сами под огонь не идут» [10]. Однако Бунчук, все более узнавая Анну, меняет свое настороженное отношение к ней, испытывает искреннее чувство. По мысли автора, своим поведением, геройской смертью в бою с беляками Погудко опровергает дурную славу о евреях...
Леонов, словно подхватывая эту тему, показывает Грацианского, который как раз относится к числу тех, кто только «направляет», а сам «под огонь» не идет, тем самым как бы заново подтверждая то, что опровергла Анна Погудко. Как известно, на Леонова за Грацианского некоторые «обиделись», увидев в позиции писателя проявление юдофобства, русского национализма. Между тем мысль Леонова, как и Шолохова, состоит в том, что каждый человек - будь то русский или еврей - отвечает не только за себя, но за свой народ, каждый должен снова и снова подтверждать (или опровергать) «славу» о своем народе. Леонов заострил эту проблему ответственности индивида за национальную общность, не побоялся сказать о ней прямо и открыто. Разумеется, и русские люди не одни герои и правдолюбцы, и среди них есть эгоисты, карьеристы и трусы - в книгах Шолохова и Леонова таких тоже немало. Но именно правдивое, в том числе критическое отношение к своему народу дает право этим глубоко русским писателям говорить такую же правду и о других.
Шолохова и Леонова также сближает их острое чувство природы, умение осмыслить ее в единстве и неразрывности с человеком, человеческой историей. При этом у каждого из писателей это чувство проявляется в разной форме, в разной стилистике, но одинаково выразительно и символично. Одна из ведущих тем романа Л. Леонова - тема русского леса - вызревала у писателя давно, ее можно найти в его ранних произведениях («Соть», «Половчанские сады» и др.). Она приобретает символическое звучание, тесно связана с широкой, разветвленной проблематикой всего произведения. В знаменитой лекции Вихрова звучит тревога не только о лесах, которые вырубают с давних пор на Руси, но и о будущем страны, народа. Так тема леса превращается в тему России, тему патриотизма. В романе Шолохова нет лекции о тихом Доне, но образ этой прекрасной русской реки звучит не менее ярко и символично.
Как отмечали большинство исследователей творчества Л. Леонова, «Русский лес» написан ярким, образным языком. Автор широко пользуется разговорной речью, черпает языковые богатства из фольклора. Языковой рисунок романа органично отражает как индивидуальные особенности писательской манеры, так и конкретные художественные задачи, которые художник перед собой ставил. Характеризуя стилистическое и языковое своеобразие Л. Леонова, Ф. Бирюков, в частности, справедливо писал о «его петлистой, узловатой, заторможенной, “трудной”, громоздкой фразе с оригинальным сближением “чистой” поэтической речи и научной», о фразе «подчеркнуто инверсированной, афористичной - и плавно закругленной», а также о сочетании «словесных форм высокой стилистической окраски - и просторечия» [11].
У Леонова, как и у Шолохова, необычайно высока плотность художественного образа, метафоры, неожиданного сравнения, всего текста. Для обоих писателей характерна постоянная, кропотливая работа над словом, языковой эксперимент. В целях наибольшей выразительности они упорно ищут и находят все новые краски для своей художественной палитры.
«Тихий Дон» и «Русский лес» - эпические произведения, но в них сильно личностное, авторское начало; иногда голос автора звучит в них прямо и непосредственно, вмешиваясь в события, дополняя характеристику персонажей. Вот в «Тихом Доне» возвращаются с фронта в родной дом казаки - и мы слышим прямое обращение автора к матери, лирическое и пафосное одновременно: «Рви, родимая, на себе ворот последней рубахи! Рви жидкие от безрадостной, тяжкой жизни волосы, кусай свои в кровь искусанные губы, ломай изуродованные работой руки и бейся на земле у порога пустого куреня» [12]. Здесь невольно вспоминается, с одной стороны, Н. Гоголь с его «Тарасом Бульбой», а с другой - «Молодая гвардия» А. Фадеева; Шолохов оказывается связующим звеном в этой цепи. На той же линии преемственности традиций русской литературы находится и творчество Л. Леонова. В его прозе сильны лирические, а также публицистические моменты.
Романы «Тихий Дон» и «Русский лес», каждый по-своему, стали этапными, рубежными произведениями не только в творчестве самих писателей, но и в русской литературе своего времени в целом. «Тихий Дон» на долгие годы определил магистральное направление русской литературы XX века, показал неисчерпаемость романной формы, о кризисе которой говорили многие, в «старые меха» влил новое вино. Художественный опыт Шолохова не мог не учитывать Л. Леонов, хотя у него, конечно, свой самостоятельный путь в русской литературе. В свою очередь, роман «Русский лес», все творчество его создателя оказалось востребованным следующим за ним поколением русских писателей, дало импульсы литературе 50-70-х годов. Произведения Леонида Леонова открыли «горизонты “деревенской прозы”, они готовили почву для того взлета русской литературы, который она переживает сегодня», - отмечала, в частности, Н. Грознова в 1981 году [13]. В этой эстафете Шолохов и Леонов - партнеры и союзники в борьбе за гуманистическое содержание литературы, ее реалистические традиции, и это сотрудничество как никогда актуально в наше время. В конечном же счете художественные искания и М. Шолохова, и Л. Леонова направлены, по сути, к одному и тому же - как можно глубже осмыслить «русский дух», национальную идею в ее историческом развитии, как можно ярче запечатлеть ее в художественных образах и символах. И каждый из них по-своему реализовал этот замысел.
5
До сих пор речь шла о притяжении, сближении на основе типологического сходства. Но не менее интересно и сближение на основе типологического несходства. Отталкивание - тоже своеобразная форма притяжения. Именно этот принцип лежит в основе взаимодействия силового поля «Тихого Дона», всего художественного мира М. Шолохова с «социально», творчески «неблизкими» ему художниками - такими, в частности, как В. Набоков, Б. Пастернак, А. Солженицын.
Внешне автобиографическая книга В. Набокова «Другие берега» (1953) не имеет никаких точек соприкосновения с эпопеей М. Шолохова. Свою задачу автор «Других берегов» видит в том, чтобы «описать прошлое с предельной точностью и отыскать в нем полнозначные очертания, а именно: развитие и повторение тайных тем в явной судьбе» [14]. Однако более внимательное чтение книги Набокова позволяет выявить нам если не точки соприкосновения, то точки пересечения, столкновения - это касается и самого материала, и авторского подхода к изображаемому, и концептуального каркаса обоих произведений.
В самом деле, «Другие берега», при всем их монологизме, сосредоточенности на биографическом элементе, на субъективном восприятии и воспроизведении окружающего мира, вбирают в себя и немалый объективный, исторически осмысленный, актуальный материал. Книга охватывает почти сорок лет - с начала века и до Второй мировой войны. Автору присуще стремление философски осмыслить фундаментальные понятия жизни и смерти человека, смысла существования, законов исторического бытия, наконец, - последнее по месту, но не последнее по значению - по-своему понять суть революционного катаклизма в России. Вся эта проблематика, как и многое другое, поневоле перекликается с проблематикой «Тихого Дона» М. Шолохова. Судьба героя «Других берегов», как и судьба героев «Тихого Дона», оказывается тесно связанной с исторической судьбой России.
В. Набоков постоянно стремится «расставить» во времени свои воспоминания, чувство времени, образ времени - один из центральных в его книге. Осмыслить, запечатлеть время, остановить мгновение - вот одна из задач писателя, одна из коренных целей всего искусства, по мысли Набокова. Он восстанавливает свою жизненную хронологию как историк, по обрывкам сохранившихся воспоминаний, на ощупь, во многом интуитивно, постоянно сверяя свои давние ощущения с более поздними, взрослыми. В его памяти порой на одной полке помещаются и сугубо детские, мелкие, частные ощущения и открытия мира (диван как «первобытная пещера»; детские игры и т. д.), и события большого мира, исторические (такие, как русско-японская война). Особенно занимает писателя желание проследить некоторые, как ему кажется, магические узлы его жизни, мотивы, в которых переплетается узко личное, случайное - с судьбоносным, неотвратимым не только для него лично, но и для России, всего мира. «Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть, думается мне, главная задача мемуариста» [15], вновь уточняет он замысел своей книги. Собственно, в этом без особого труда распознается принцип осознания героя через историю, истории - через «частного» человека, личность художника. Подобные «узоры», узлы жизни Григория Мелехова, других героев романа составляют самое содержание романа «Тихий Дон».
Действие в «Других берегах» движется как бы толчками, от одного эпизода к другому; иногда последовательность хронологии нарушается, в детские впечатления вторгаются более взрослые, осознанные. Однако это не мешает сохранению не внешней, а некоей внутренней последовательности, сцепленности частей в единое целое. Жизнь перемешивает высокое с низким, мелкое, незначительное - с важным; таков стиль современной автору жизни, но таков же, по сути, и стиль самого писателя - это своеобразный эклектизм, природная, органичная неразличимость, то высшее «равнодушие», в основе которого - доверие к жизни как таковой, к впечатлению, отдельному факту. В конечном же счете все это должно обрести свой сокровенный смысл, вплестись в «узор», в один из определяющих мотивов его жизни как бы само по себе, без особых авторских усилий. И это во многом объединяет творческий метод Набокова и Шолохова. Разумеется, жанрово-композиционная природа книги воспоминаний В. Набокова иная, чем у романа Шолохова; однако бесспорно и то, что «Другие берега» написаны больше по законам романной прозы, чем собственно мемуарной. Скрепляющим началом у Набокова, как и в «Тихом Доне», служит тема судьбы человека во времени, в истории.