В отличие от ваккенродеровского перечисления реальных примет старины и конкретных имен, в гофмановском изъявлении любви к Нюрнбергу гораздо больше абстракций и неуловимых случайностей. Словно внасмешку перечисляются одна за другой такие черты старинного быта, которые явно снижают пафос восторженного повествователя. Сюжет новеллы разворачивается словно в окружении тщательно выписанных театральных декораций. Славный Нюрнберг населен простоватыми, но исполненными чувства достоинства и даже кичливости бюргерами, с истинно немецкой педантичностью организованными в свои цехи по ремеслам и сопротивляющимися малейшим попыткам разрушить эти перегородки, перешагнуть через сословные предубеждения.
У Ваккенродера описываются общественные здания города, храмы и хранилища мудрости, у Гофмана - бюргерские дома, образцы житейского уюта и хозяйственной рачительности и аккуратности. У Ваккенродера перечисляются алтарные сцены, витражи зданий, возвышенное пространство церквей, у Гофмана - выскобленный стол с раскрытой Библией, которую еще недавно "читал отец семейства", натянутая на стене "богатая пестрая ткань, над которой трудилась хозяйка", расставленные "в красивых шкафах" многочисленные безделушки, "драгоценные подарки, полученные в торжественные дни, создания искусного ремесла" [5, c.504]. Мы знаем, что Гофман, несчастный скиталец, лишенный большую часть жизни домашнего уюта, научился презирать его; как юрист, ежедневно разбирающий в присутственном месте мелочные тяжбы и бесчисленные прегрешения человечества, он вправе был усомниться в воспитующем воздействии библейской морали; наконец, вспомним и о том, что друзья - "серапионы" из обрамляющего новеллы повествования также презирают быт и ведут своеобразную войну с пошлыми идеалами бюргерского семейного очага, их объединяет с автором именно неприятие окружающей жизни со всеми ее проявлениями и мелочами. Все это заставляет усомниться в серьезности авторской позиции в отношении традиционного романтического культа Нюрнберга.
Романтики, как ранние, так и поздние, почитая мейстерзингеров, однако же критически оценивали их склонность к морализаторству; Ваккенродер в наброске о драматических сочинениях Сакса прямо связывал кризис позднесредневековой культуры с излишним морализаторством как разрушающей искусство тенденцией [17, c.96-98]. Гофман, воспринимавший филистерский прагматизм немецкого общества своего времени болезненно остро, либо доводит свою иронию во вступительной части новеллы до сарказма, цитируя Розенплюта, либо же, демонстрируя свою эрудицию, как бы "поправляет" предшественников: романтическое "средневековье" должно и впрямь быть Средневековьем, а для этого Ганса Сакса, современника Дюрере и Лютера, должен заменить Ганс Розенплют, современник Николая Кузанского и Конрада Цельтиса.
Исследователями не раз отмечалась двусмысленность гофмановских суждений и оценок, возникающая либо от недосказанности, смысловой незавершенности ситуации, либо же от явной иллюзорности предложенного решения проблемы. При этом автор и повествователь порой расходятся в своих позициях значительно. Герой-повествователь своими заблуждениями в отношении рода людского изображается зачастую наивным чудаком, неким "энтузиастом"; тип "энтузиаста", главного хранителя добра и красоты, весьма характерен для новелл писателя. Во вступлении к новелле о мастере Мартине и предстает такой повествователь, сохраняющий в своем сердце остатки романтической веры и потому искренне преклоняющийся перед суровой простотой жизни предков. Автор же снисходителен к добрым, но ограниченным в своем цеховом тщеславии нюрнбергским бюргерам. Ирония обращена не только на героев, но и на повествователя, сентиментального и несколько старомодного в своих эстетических пристрастиях. Гофман заявляет: "Тот, кто пишет для тебя, любезный читатель, эти страницы, испытывал подобные чувства всякий раз, как путь его лежал через славный город Нюрнберг..." [5, c.504].
Любопытно, что ни в дневниках писателя, ни в обширной мемуарной литературе нет упоминаний о посещении Гофманом Нюрнберга и притом неоднократного [12, 27] - очевидно, писатель фантазирует, моделирует традиционно романтическую ситуацию "паломничества" в город, "бывший некогда украшением Германии, более того, Европы" [25, c.53]. Романтический культ старины не разрушается окончательно, но лишь трансформируется; в который раз в новеллах Гофмана все обрывается двусмысленным переходом к новой теме и иным мотивам.
В пору, когда создавались "Серапионовы братья", писатель вступал в последний, трагический этап своей войны с филистерством и прусской бюрократической системой. Жизненные идеалы Гофмана не имели ничего общего с идеалами размеренного благочестивого бытия почтенных семейств нюрнбергских обывателей в прошлом; романтическая традиция - идеализация национального прошлого - уже не могла восприниматься им всерьез.
Уничтожающая ирония рождалась не только от сознания возраста, тяжко прожитых лет противостояния всеобщей пошлости. Годы изменили облик Германии и проблемы, волнующие общество. Опора на отечественую историю, пример предков уже не были первостепенными идеалами для национального самосознания и развития страны. Культ германского средневековья, составляющий основу эстетической программы раннего романтизма, воспринятый романтиками последующего этапа и превращенный ими в некую сумму традиционных, почти обязательных мотивов, для Гофмана мог стать только предметом иронической полемики.
Итак, Гофман во вступлении к новелле "Мастер Мартин-бочар и его подмастерья" ограничивается созданием некоей нарочитой по своей иллюзорности зарисовки, идеализирующей благополучный быт и душевное спокойствие обитателей средневекового Нюрнберга. Созданная им картина великолепна по исполнению, но читатель вероятнее всего ощутит себя присутствующим на представлении кукольного балагана - подобное сравнение, думается, не умалит характеров героев новеллы, вспомним гетевского Вильгельма Мейстера, пораженного бабушкиным кукольным действом ("Театральное призвание Вильгельма Мейстера", главы 2-3). Как известно, Гофман и сам всю жизнь увлечен был театром, причем и тут его собственные опыты были отмечены печатью самоиронии - истинный смысл вступления к новелле о мастере Мартине проясняется именно этим налетом театральности. Ваккенродеровские восторженные эмоции и педантично воспроизведенные Тиком восторги окончательно уступают место стилизации, пронизанной у Гофмана грустными нотками всеохватывающего разочарования. Цельный идеальный образ позднесредневекового Нюрнберга распадается на ряд разрозненных беглых зарисовок из прошлого. Вместо величественных фигур "достопочтенных предков" Нюрнберг заполняют добрые и смешные фигурки, над которыми, несомненно, возвышается загадочный и ироничный Кукловод.
Обращение к небольшому фрагменту новеллы Гофмана, содержащему, на первый взгляд, случайные и гипотетичные, с точки зрения исследователя, реминисценции, подтверждает, однако, мнение о разрушении традиционных романтических принципов в эволюционирующем методе Гофмана. Писатель болезненно переживал крушение романтических идеалов: особая атмосфера Нюрнберга, его культурное наследие еще способны пробудить в нем сильное чувство ностальгии по прошлому, но его патриотизм более критичен, нежели настроения предшественников и многих современников. Устраняется обостренно полемическая направленность раннеромантического преклонения перед стариной; отдельные аспекты этого культа, имевшие для ранних романтиков эстетический и идеологический смысл, превращаются в систему художественных средств, обрамляющих красивую сказку-притчу о всепобеждающей любви и всевластной человеческой судьбе. Гофмановская ирония освобождает авторскую концепцию от всевозможных упреков в консерватизме. Приметы старины органично вплетены в художественную ткань поэтичного создания Гофмана, но настроения автора, выраженные устами чудака-повествователя, несомненно, результат стилизации. И ваккенродеровские очерки - один из возможных источников реминисценций, а их идеи и атмосфера патриотической ностальгии - объект полемики и своеобразного пародирования.
Список литературы
[1] Бент М.И. Немецкая романтическая новелла и проблемы ее изучения // Филологические науки. 1989. N.1. C.27.
[2] Берновская Н.М. Об иронии Гофмана // Художественный мир Э.Т.А.Гофмана. М., 1982. С.218-234.
[3] Bänsch D. Zum Dürerbild der Literarischen Romantik // Zur Modernität der Romantik / Hrsg. von D. Bänsch. Stuttgart, 1977. S.61-86.
[4] Burger F., Schmitz H. Die deutsche Malerei vom ausgehenden Mittelalter bis zum Ende der Renaissance. Brl. 1913.
[5] Гофман Э.Т.А. Избр. произведения. М., 1962. Т.1. С.451-510.
[6]Geschichte der deutsche Literatur. Von den Arfängen bis zur Gegen vart / Hrsg. von H.Thalheim. Bd.7. Brl.1979. S.82-100.151-179.
[7] Grote L. Die romantische Entdeckung Nürnbergs// München, 1967.
[8] Демченко В.Д. Немецкая романтическая новелла первой четверти XIXв. Днепропетровск, 1975. С.44-54.
[9] Deutsche Literatur: Eine sozialgeschichte / Hrsg. von H.Glaser. Bd.5. Reinbek bei Hamburg.1980.S.112-142.
[10] Crisman W. E.T.A.Hoffmann's "Einsiedler Serapion" and "Rat Krespel" as models of reading // J. of Engl. a. Germ. philology. Champaign. 1986. V.85. N.1. P.50-69.