Аникин А.А.
Жанр сатирической сказки был, очевидно, близок гению М.Е.Салтыкова-Щедрина изначально и органически. Хотя цикл сказок является одним из позднейших его произведений – последняя сказка "Ворон-челобитчик" была опубликована автором в 1889 году, - первые опыты в этом жанре появились еще в 1860-м: в очерке "Скрежет зубовный" есть фрагмент "Сон", созданный вполне в сказочном ключе.
Из ставшего классическим цикла щедринских сказок первые были созданы в 1869 году: "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил", "Пропала совесть" и "Дикий помещик". С 1880 года писатель обратился уже к развитию цикла, и основной массив текстов был опубликован в периодике с 1882 по 1889 год, чаще в журнале, который и редактировал Щедрин, - в "Отечественных записках".
Эзопов язык щедринской сатиры оказался вполне понятным – и не исключая читателей-цензоров. Когда-то грибоедовский Загорецкий предлагал особенно налечь цензорам на басни, так теперь изрядно налегли на близкие по эзоповой манере сказки. Снимались из номеров "Отечественных записок" сказки, не столь уж опасные с политической точки зрения, – "Премудрый пискарь", "Самоотверженный заяц", "Вяленая вобла"… Изымались и более опасные для общественного мнения - "Медведь на воеводстве", "Обманщик-газетчик и легковерный читатель". Наконец, само закрытие щедринского журнала – правительственным распоряжением в 1884 году – тоже надо связать с судьбой сказок…
Некоторые сказки выпускались подпольно из-за запретов цензуры. Так и было использовано ставшее афористически известным заглавие – "Сказки для детей изрядного возраста": московское нелегальное издание 1884 года.
Известные, ставшие хрестоматийными сказки "Медведь на воеводстве", "Орел-меценат", "Вяленая вобла" легально были опубликованы впервые только в 1906 году, много лет спустя после смерти автора. А сказка "Богатырь" была обнаружена в рукописи еще позднее и опубликована лишь в 1922 году.
Так или иначе, перед нами теперь сложившийся цикл сказок, состоящий из 32 произведений и воспринимающийся почти как единое целое. Так сказки и печатаются в нашем издании, несмотря на то, что не все они представлены в школьной программе: чаще и в прежних изданиях "Школьной библиотеки" делался не всегда оправданный отбор лишь совершенно хрестоматийных текстов.
Возможно, не все сказки в равной мере являются шедеврами щедринского пера. Иногда заметно однообразие даже в самой внешне столь яркой стилистике, иногда авторский замысел выглядит надуманным или громоздким. Так, возвращение Щедрина к жанру в 1880-м году началось со сказки "Игрушечного дела людишки" - произведения громоздкого, растянутого и однообразного, изобилующего нравоучениями. Вскоре щедринский стиль преодолел художественные затруднения, автор пришел к лаконичной и емкой манере в создании образов и сюжетов, в языке сказок, став подлинным классиком жанра, развив и традицию фольклорного повествования, и богатую традицию своих литературных предшественников, – от лубочной "Повести о Ерше Ершовиче", от баснописцев И.И.Дмитриева, И.А.Крылова до гениальных и насыщенных сатирой сказок А.С.Пушкина.
Вместе с тем мы предлагаем в составе школьной библиотеки и сказки, редко издававшиеся в этой рубрике. Это сказки, насыщенные христианскими мотивами, - "Дурак", "Рождественская сказка", "Христова ночь". Это уникальное завершение цикла, что позволяет уточнить многое в самом характере щедринского творчества. Да и само создание художественного образа явившегося вновь людям Христа ("Христова ночь") – уникальный мотив в русской классике 19-го века: где еще мы видим образ Христа? У Достоевского? У Тургенева? И вот – в творчестве писателя, связавшего свой труд с сатирой…
Да, исполненные едкой, убийственной сатиры сказки оказались более востребованными в насыщенную революционной борьбой эпоху, которая приняла Щедрина как своего глашатая в борьбе с общественным строем царской России. Но вот читатели следующего рубежа веков – начала 21 столетия - видят перед собой и вечных либералов и медведей на воеводстве, но видят и все более очевидное могущество христианского духа. А слово Щедрина передает веру в торжество Христа с редкой для сатирика строгостью, простотой и убедительностью. Не станет ли и история Порфирия Головлева теперь все более ясно восприниматься как христианский сюжет – от падения грешника к тяжкому, позднему покаянию (см. работы И.А.Есаулова о соборности в русской литературе)? Даже и в самой поздней у Щедрина "Пошехонской старине" будет этот мотив просветленной евангельской притчи: "Таким животворным лучом было для меня Евангелие".
Это движение к Христу составляет по-своему величественный сюжет внутри сказочного цикла.
Первые сказки – о звероподобии человека, о потере духовного обличия. И это верный ключ к дальнейшему пониманию сказок, где героями станут якобы сами животные, – от незаметных глазу пескарей до парящих в поднебесье орлов, от могучих львов до ничтожных зайцев и омерзительных гиен. Метафора здесь вполне очевидная, и вспомним вновь грибоедовского героя: пусть львы, а все-таки цари… Действительно, люди и звания вполне узнаваемы. Пресловутый эзопов язык едва ли служил собственно цели скрыть значение и злободневность сказок, скорее, наоборот, иносказательная манера только усиливала эффект узнавания, обнажая к тому же и саму невозможность открыто и свободно говорить о болях своего времени.
Кстати, ведь опубликована была сразу самая откровенная сказка – "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил" (1869). Найдись-ка сейчас смельчак, который не то что опубликует, а хотя бы в черновике начнет писать: "Жили да были два генерала… Служили генералы в какой-то регистратуре, ничего не понимали, даже слов никаких не знали…"? Не напишет – конечно, потому, что таких генералов сейчас нет и быть не может. Но вот сказку Щедрина мы прочтем не без некоторого удовлетворения. А генералов таких нет потому, что нет жуткой петровской Табели о рангах, по которой штатское звание действительного статского советника приравнивалось к воинскому - генеральскому… Да, о конкретном генерале напишут и сейчас, особенно если кто-то даст газетчику приказ, но чтобы создать такое обобщение, чтобы, стало быть, всех генералов вот так, по-щедрински – нет, не те времена…
У Щедрина генералы – не военные. Но – вполне воинственные, даже до озверения: "Вдруг оба генерала взглянули друг на друга: в глазах их светился зловещий огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье". Вот он, один шаг от человеческого до звериного, и он уже сделан. Генералы уже озверели, когда годами заботились только о чреве своем, когда уродовали и теряли свою, каждому от рождения данную Божескую душу.
"С нами крестная сила! – сказали оба разом: - ведь этак мы друг друга съедим!" Да, уже и здесь у Щедрина "по-эзоповски", неприметно, но очевидно возвращает к человеческому облику, хоть на небольшой шаг, именно Крестная Сила! Именно – Христос…
Вот в этом и заложен внутренний сюжет цикла: от одичания – к Христу, от "Дикого помещика" - к "Христовой ночи". Сюжет напряженный и трагический – не до смеха, или – и здесь, как привычно в русской сатире: смех сквозь слезы, горький смех от великой тоски по открытому с рождения человеческому идеалу, идеалу Христа. Поэтому у нас и комедия – христианская: "Горе от ума", "Ревизор", "Вишневый сад".
Озверение станет реализованной метафорой в "Диком помещике": "Весь он, с головы до ног, оброс волосами, как древний Исав, а ногти у него сделались как железные. Сморкаться уж он давно перестал, ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что такой способ прогулки есть самый приличный и самый удобный. Утратил даже способность произносить членораздельные звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клик, среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрел". (В скобках – вопросы и задания к уроку: А как вам, дети, удобнее – на четвереньках ходить или в полный рост? Голоса каких ваших знакомых напоминают рявканье и шипенье? Действительно ли, что у человека нет хвоста?)
Да, нежная любовь к своему телу и всему телесному так почти и сгубила помещика Урус-Кучум-Кильдибаева, дворянина и даже князя, с такой почему-то отчетливо неславянской фамилией. Щедрин видит, что озверение проистекает не только от грубости, но вообще от всякой потери духовности. Князь все нежит свое тело рыхлое, белое, рассыпчатое, не терпит сермяжного даже запаха с политой трудовым потом земли, а через эту изнеженность и проступает уродливое, неестественное звериное обличье. А еще поспособствовала одичанию любовь к газетам! Только помня Щедрина, ты оценишь верные строки Марины Ивановны Цветаевой: Читатели газет, глотатели пустот… Помещик наглотался какой-то глупости, очевидно, пропаганды до того, что все у него пошло не в лад, всякую человеческую логику потерял: нежит свое тело, а кормильца-мужика возненавидел, решил как бы раскрестьянить мужика, чистую цивилизацию увидел… "Да ведь жрешь же ты что-нибудь сам-то?" - звучит справедливый вопрос. Но совсем отказал разум помещику: "Глупый же ты помещик!"
Вот так, с глупости, начинается обращение человека в зверя.
А можно сказать и другим словом: "Пропала совесть" - так называется тоже одна из первых сказок Щедрина. Совесть – самое сокровенное слово для выражения нашей души: ведение, знание и выполнение общих, совместных, заповедей жизни.
Итак, совесть потеряна, и "многие начали даже себя чувствовать бодрее и свободнее. Легче сделался ход человека; ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. Всякую болесть вдруг как рукой сняло". Рука, верно, подразумевалась прямо дьявольская, потому что чем легче, тем дальше мы от Христова пути, когда Спаситель не легкости искал, а лишь приближался к пределу страданий…