Еще разговор о Божественном промысле - как и прежние, совершенно несуразный, никак не сообразующийся с развитием действия:
Расплюев. Э... э... Капитан - зарапортовался. Ни, ни. Воспрещено и воспрещаю!.. Волосы и зубы в паспорте стоят, их, брат, колом не выворотишь - а Антиох Елпидифорыч так говорит: их и Царь не дает - их, говорит, дает Природа... Да...
Тарелкин (берет его за руку). Прекрасно сказано!..
Кланяются и жмут руки.
Скажу более: их дает Бог!..
Расплюев (в форсе). Го, го, го - (поднимает палец) высоко пошло!
Высоко? Что ж, пожалуй. Невнятица с пошловатой претензией на глубокомыслие - и в самом деле те предельные высоты, до которых способны воспарить обитатели ада, не стукнувшись о каменный свод.
Для уравнивания в правах вымысла и действительности, неразличения того, что есть и что лишь могло бы быть, Кобылин берет и другие средства. В самом начале пьесы звучат расплюевские слова: "Так! Это мое правило: всему верь, ибо все возможно!" Жутковатую реальность фантастическим образам придает безусловная в них вера персонажей.
Собственно, о вере в ее настоящем значении говорить не приходится - как можно верить или не верить в то, что видишь воочию и считаешь несомненно существующим? Вот в казенном доме разговор о пойманном вампире.
Ох. Стало, Сверхъестественное, Ваше Превосходительство, ведь бывает?
Варравин (утвердительно). И, скажу вам, часто бывает. Вот теперь касательно оборотней и вуйдалаков, это несомненно. С ними одна трудность - это его схватить да взять.
Итак, сверхъестественное бывает, и бывает часто - такое сочетание уже само по себе обесценивает понятие сверхъестественного. Оборотень примечателен в первую очередь тем, что его трудно взять.
"Славный был человек Хома! - сказал звонарь /... / - Знатный был человек! А пропал ни за что.
- А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, - все ведьмы".
(Дорош с Явтухом в том же "Вие" резюмируют еще короче: "Когда стара баба, то и ведьма".)
Такая игра обычна и для Сухово-Кобылина; как философ Тиберий Горобец из бытового сравнения старой и сварливой тетки с ведьмой выводит свое обобщение: все бабы - ведьмы, и тем самым загадочно-зловещий образ панночки, сгубившей Брута, делает чем-то заурядным, поскольку ведьм, оказывается, полон базар, - так и Кобылин, говоря о "волчьем сердце" людей, вообще о сверхъестественном, которое "бывает, и бывает часто", как бы тиражирует и опошляет чудесное явление, начисто лишая его уникальности.
Кажется, что и героям Сухово-Кобылина стоит лишь окститься, опомниться, плюнуть - "то и ничего бы не было", все дело бы растаяло как дым. Но убежденность персонажей спасает интригу от гибели, скрепляя дело прочней цемента. Не пропадает ни одна глупость, ни одна оговорка свидетелей, всякое лыко идет в строку, сопровождаемое неизменным рефреном "прикажите записать" - и бредовые образы начинают жить самостоятельной жизнью. Слово "мцырь", брошенное Варравиным вместе с "вуйдалаком" и "упырем" то ли по собственному невежеству, то ли в издевку над Расплюевым (чем Лермонтов-то виноват?), никуда не девается, лейтмотивом проходит через все допросы, и в конце концов Тарелкин вынужден признаться и в этом, окончательно закрепив за "мцырем" статус действительного явления.
Тарелкин. Да дайте мне воды; ну я что хотите скажу, только воды...
Расплюев. Говори, ты мцырь.
Тарелкин. Ну, мцырь.
Расплюев. Ты вуйдалак, упырь.
Тарелкин. Да, да... ох...
Любое показание Тарелкина немедленно становится руководством к действию.
Ох. Ну, - ты его допрашивал?
Расплюев. Упражнялся.
Ох. Ну что ж?
Расплюев. Сначала вертелся - а потом и сознался. Умер, говорит, а теперь опять живу. Потом опять говорит - умереть рад, но не могу. \.... \ Наконец показал, что их целая шайка.
Ох. Стало, заговор.
Выводы делаются незамедлительно:
Расплюев. Я вам докладывал и теперь докладываю: меры строгости потребны; хватать надо.
(К слову - расплюевский клич: "Цепей и кандалов!", который вырывается у него под впечатлением первой встречи с "мцырем", своей характерностью и гениальной емкостью единым махом - "одной негаданной чертой", по слову Блока - перекрывает, кажется, все когда-либо написанное на тему Салтыковым-Щедриным. Насчет "в прах полетевших цепей" Тарелкин радовался рано).
И начинается поиск заговорщиков, хватают, действительно, всех подряд - просто-напросто арестовывают одного за другим всех свидетелей. Вот Тарелкин дал показания против генерала Варравина, надеясь хоть как-то ему отомстить. И эта его выдумка уже грозит конкретными последствиями.
Расплюев. Однако, - когда сам арестант показывает: целая, говорит, партия - будто и генерал Варравин тоже из оборотней.
Ох. Что ты говоришь!
Расплюев. Ей-ей показывает. Был, говорит, змеею. Жало при себе имеет и яд жесточайшей силы. Вы, говорит, его освидетельствуйте, - генерала-то...
Ох. Ну что же?
Расплюев. Будем свидетельствовать, ха, ха, ха!
Оба хохочут.
Скажет ли Варравин про хобот, который "как жало скорпиона, и крепости адамантовой" (каков штиль! Вот где Апокалипсис), и этого не забудет Расплюев, готовый теперь свидетельствовать на предмет хоботов и жал "всю Россию".
Расплюев. Да-с. Правительству вкатить предложение: так, мол, и так, учинить в отечестве нашем проверку всех лиц: кто они таковы? Откуда? Не оборачивались ли? Нет ли при них жал или ядов. Нет ли таких, которые живут, а собственно уже умерли, или таких, которые умерли, а между тем в противность закону живут.
Ох. Пожалуй, и оказалось бы.
Расплюев. Вот так пошла бы ловля!..
Вера в силу слова у персонажей "Смерти..." прямо-таки библейская: "Слово плоть бысть" (впрочем, лучше здесь подойдет версия, предложенная Павичем для перевода тех же слов с латыни "verbum caro factum est" - "слово стало мясом"), и еще - "По вере вашей да будет вам". Стоит ли удивляться, что комедию столько раз запрещали... Вряд ли, конечно, средний чиновник мог внятно объяснить, в чем заключается ее крамольность (изображение полицейских злоупотреблений, думается, - только отговорки для себя самого, рационализация); однако цензора, изучавшие - в отличие от нас - Закон Божий, какой-то непорядок должны были чувствовать нутром.
Слово в "Тарелкине" творит действительность, в особенности же слово письменное, документальное.
Расплюев. ... Однако, государь мой... (подумав) в полиции написано: умер... Это как же? (Делает вопросительный знак.)
Тарелкин (наставительно). Батенька, бумага все терпит: напишите умер, напишите жив, все в вашей воле.
Расплюев. Это так. (Заламывает треуголку и молодцует.) Все в нашей воле!
Поэтому не зря все показания свидетелей в самых темных местах скрепляются расплюевским: "Пиши!"
Алогичный стиль мышления героев, собственно, и допускает безусловную веру в вещи невозможные, зачастую несовместимые. Расплюев с Охом просто не в состоянии отличить возможное от невозможного, ибо сами в этом отношении творят чудеса. Здесь, понятно, продолжается традиция гоголевского абсурда, но в ряде случаев Кобылин оставляет учителя позади.
Непоследовательностью мысли грешат все персонажи "Смерти...", и в первую очередь - те, от кого непосредственно зависит судьба расследования. Ох и Расплюев допускают сочетание взаимоисключающих вещей, мечутся из одной крайности в другую; то отбрасывают за ненадобностью всякую логику, то, сами сомневаясь, видимо, в своей способности разобраться, впадают в нездоровую обстоятельность, "чтобы уж все как на ладони".
Варравин. Как мы ему только зубы-то вставим?
Расплюев. А ничего. Вы ему рот-то пальчиком раскройте - ведь сами видели, не укусит.
Варравин (оперирует). Именно, благодетель, не укусит.
Расплюев. А как уже вставите, то имейте осторожность - потому уже укусит.
Тот же Расплюев, который заявляет вначале: "Всему верь, ибо все возможно", в дальнейшем с легкостью принимает обратную установку.
Ох. Ну начинай! Да ты смотри - Правило: при допросах ничему не верь.
Расплюев. А я вот на это слаб; всему верю. /... / Не могу. Нрав такой.
Ох. А ты себя сдерживай.
И Расплюев рад стараться - сдерживает. Заставь дурака Богу молиться... Это намерение - ничему не верить - принимается им так же некритически, как и первое - верить всему. Первое уже сделало свое дело: Расплюев безоглядно поверил в демоническое происхождение Тарелкина.
Варравин (отходя в сторону - Расплюеву). Допрашивайте.
Расплюев (торжественно). Говори чистосердечно, кто ты таков?
Тарелкин. Ох - я Копылов.
Расплюев. Вздор.
Тарелкин. Ну, я признаюсь, я Тарелкин... только воды... ох... тоска какая...
Расплюев. И этому не верим. Ничему не верим.
Чего добивается Расплюев; зачем вообще допрашивать, заранее решившись не верить ни одному из возможных ответов?
И не лучше ли тогда подвергнуть сомнению само исходное утверждение, что Тарелкин - душегуб и "мцырь"? Но этого-то как раз и нет. Расплюев с Охом не дают себе труда по-настоящему выяснить природу выходца из могилы. От генерала Варравина Расплюев выслушивает еще более или менее связное объяснение того, "что есть Вуйдалак".
Варравин (показывая на Тарелкина). Видите ли - во-первых, он уже мертвый.
Расплюев (смущенно). Понимаю.
Варравин. Похоронен и в землю зарыт.
Расплюев. Понимаю.
Варравин. Но, естественно, он хочет жить.
Расплюев. Естественно.
Варравин. И что же - он покидает теперь свое жилище, могилу - там что, - и ходит. /... / Но питаться злаками или чем другим не может, ибо это уже будет пищеварение; а какое же у него там пищеварение; а потому и питается он теплою... человеческою крррровью - потому готовое кушанье.