Сложность в описании толстовской картины сословия не только в чрезвычайной подробности (подобное описание выходит за рамки нашей жанровой задачи), но и в малой тенденциозности автора, как бы это ни показалось противоречащим с привычным определением Толстого как назидателя и учителя жизни. Назидательность Толстого направлена не в сословное, социальное русло, а собственно к личной позиции, судьбе и ответственности человека. Тема сословия скорее стоит обширным фоном этих исканий. Поэтому у Толстого нет грибоедовской сатиры на общество, нет социальных обобщений, подобных Гончарову, нет вообще революционного отношения к государству и обществу. Очевидна философия истории, но не философия общественных структур. По Толстому, само бытие человечества уподоблено некоему волнообразному движению (война – движение масс с Запада на Восток и обратно), отражающему и волю Всевышнего, и в этих гигантских координатах может затеряться чисто сословное положение.
Тем не менее, есть некоторые очевидные оценочные позиции в отношении сословия дворян.
Прежде всего, это средоточие власти. Знатный дворянин подобен удельному князю, который в своем имении и в своей судьбе воплощает абсолютную волю и даже стиль жизни. Поэтому так важны описания стариков – носителей родовой власти. Владельцы тысяч и десятков тысяч душ выведены в князе Болконском и графе Безухове, даже во все более беднеющей фамилии Ростовых. С другой стороны – это носители собственно государственной власти, руководители войска Кутузов, Багратион, Бенигсен, руководители гражданских ведомств, министры, дипломаты, губернаторы, наконец – сам император Александр I. Все это и есть элита дворянства как сословия властного. Эти люди могут отдать приказ о начале военных действий, о реформе государства, в том числе и самого дворянского сословия, о характере повинностей и привилегий других сословий, наконец, и о самой судьбе личности (приказ Растопчина – и казнят Верещагина, слово Сперанского – и князь Андрей назначен руководителем в комиссии по составлению законов, решение императора – и незаконнорожденный Пьер получает отцовский титул и наследство и пр.).
Толстовская тенденция в том, чтобы показать призрачность претензий человека на полную власть даже над самим собой, поэтому и воля дворянина не всегда выполнена в полной мере. Так, Пьер затевает решительные преобразования в своих имениях, ведет даже к освобождению от крепостной зависимости, но управляющие, старосты, священники, богатые крестьяне-кулаки так поставят дело, что из благих начинаний выходит только усиление гнета. Старик граф Ростов всецело окажется в зависимости от своего управляющего Митеньки, а в конце концов повяжет все свое имение множеством настоящих и мнимых долгов – власть не только не всегда разумно употребляется, но и губит самого владельца. Общеизвестно толстовское представление о власти военачальника: даже Кутузов, почти во всем прислушивающийся к ходу судьбы, впадает в искушение, отдавая активные приказания под Тарутино и Красным, которые не исполняются и почти сознательно нарушаются его ближайшими генералами.
Да, ход истории, по Толстому, идет не по воле человека, и поэтому властные полномочия сословия чаще всего показаны в романе как несостоятельные претензии: власть дана, властям подчиняются, но нет точного механизма в управлении. Власть становится то трагическим, то даже комическим заблуждением. Подлинная власть не у сословия, а у причины всех причин, у Бога, и к мирской власти Толстой относится скорее как к заблуждению. Точное переживание этого дано в сцене пленения Пьера Безухова: "Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: - Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого – меня? Меня? Меня – мою бессмертную душу!". То же мог бы сказать и всякий, испытавший гнет мирской власти.
В этих рассуждениях Пьер почти совпадает с Платоном Каратаевым ("От царя бумага вышла. Стали искать. А его уж Бог простил – помер"), но и ему свойственны заблуждения власти. Пьер нигде не служит, власть над имением приводит его, как мы уже сказали, к иллюзиям. Но есть два важных момента: масонство, в конце концов, Пьер начинает осознавать именно как стремление к власти – разумной, овеянной благом и христианскими идеалами, но именно власти. Вообще Толстой, обратившись к масонству, описал в романе важный фрагмент истории русского дворянства (то же сделал по-своему и Гоголь, обратившись к той же эпохе, но не так открыто, со всей глубиной сатирических деталей). Так вот в масонстве сначала Пьер видит источник исправления пороков человеческого рода, а затем, все глубже вникая в тайны и получив высокие степени посвящения, приходит к важному решению (кстати, вывезенному из заграничной поездки по масонским ложам): "Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки <…> и управлять. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом".
Должно ли пояснять эту связь масонских идей именно с сословием дворян? Да, в ложе Пьер увидит и не только представителей знати, но, думается, по Толстому, невозможно представить мечты простолюдина о подобной власти над миром, даже над своим собственным обществом. Масонство вызывает отчуждение у Толстого именно как заблуждение, навеянное самомнением, даже соперничеством в силе с самим Богом. Поэтому Толстой не упустит и по-гоголевски сатирических интонаций (Пьер – фармазон всемирный), но и покажет распространенность в дворянстве стремления к власти, к славе и могуществу. Это уже скорее путь Андрея Болконского, но и поздняя деятельность Пьера, участника тайного общества в эпилоге романа, - это своего рода возвращение к идее благого управления миром, которую, казалось, герой уже преодолел, отдаляясь от масонов. Не будет лишним заметить, что и большинство активных декабристов действительно были членами масонских лож.
В романе с иронией выведен колоритный исторический персонаж – московский генерал-губернатор граф Растопчин, но в его словах Пьеру отражена общая оценка масонства: "Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. <…> Я вас люблю и не желаю вам зла и как вы вдвое моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить все сношения с такого рода людьми". Обвиненного в предательстве Верещагина тоже связывают с масонами – через Ключарева. Создана в целом весьма зловещая картина. Так что масонство вовлекало людей и из разных сословий – ради так образно обозначенной Растопчиным цели. Заметим, что в словах губернатора присутствует какая-то особенная, родственная интонация, которая передает, что идет разговор дворянина с дворянином: сословие, и действительно пронизанное родственными связями, в идеальном облике напоминает общую семью. Неприязнь к людям типа Сперанского, стоявших в начале царствования Александра на самой вершине власти, усугубляется и тем, что они, получившие не только дворянство, но и высшие титулы, - выходцы из иного сословия, выскочки во мнении родовитых старцев. Толстой покажет и болезненную реакцию на реформы Сперанского со стороны придворных и чиновников.
При всем старшинстве и даже превосходстве князя Андрея над его другом, он часто с запозданием повторяет шаги Пьера. В нашем ракурсе важно заметить, что в известном разговоре этих героев на паромной переправе князь Андрей сначала выражает более привычную точку зрения на отношение дворянина к крепостному сословию: крепостные столь не развиты, что находятся почти в животном состоянии, поэтому не только освобождение, но и всякое сближение в образе жизни, в культуре кажется немыслимым, даже при всем сочувствии к общегуманным мечтам. Тем не менее, проповедь Пьера, весь его одухотворенный облик глубоко влияют на князя, которому Пьер не может весомо возразить в споре. Князь Андрей даже выполнил то, чего так и не сделал Пьер, – освободил от крепости большую часть своих крестьян (Толстой подчеркнет, что это был один из первых примеров в России – по роману это 1808 год, и этот факт вполне достоверен, уже были редкие примеры освобождения не только отдельных, близких барину душ, но целых имений).
Стремление к разумной власти ведет князя в придворные круги – к Сперанскому, тоже, повторим, масону. Толстой скрыто иронизирует по поводу работы князя Андрея над сводом законов, деятельности его в должности начальника отдела в комиссии: при переживании подлинного, живого чувства любви к Наташе князю кажутся ничтожными все его усилия и премудрая работа реформаторов. Вероятно, князь Андрей тоже вступил в ложу: посвящение Пьера и его искания описаны подробно, но есть одна деталь, когда князь Андрей говорит другу о любви к Наташе: здесь он, с трудом подбирая слова, скажет о наших женских перчатках. Масон при вступлении в брак передавал супруге перчатки – часть тайного ритуала. Князь Андрей говорит об этом – наши.
Таким образом, идея власти в сознании дворянина окажется чрезвычайно сильной, что Толстой покажет в самых разных вариациях – от масонских лож до крепкого хозяйствования Николая Ростова, не чурающегося даже и рукоприкладства… Но в этом же герое Толстой отразил и противоположную генетическую линию дворянина – покорность и служение. Именно Николай Ростов в эпилоге скажет, что пойдет с оружием против даже близких людей, если будет сопротивление власти, если Аракчеев отдаст ему приказ. Упоминание одиозного имени Аракчеева в этом контексте много значит. Но надо вспомнить и период обожествления императора в душе Ростова, и его привязанность к армейской приказной дисциплине: "Мы солдаты и больше ничего. Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет". Эти слова прекрасно передают обыденное, не исключительное представление о дворянине на службе царю и отечеству.