Боярство в свою очередь выдвигает такого незаурядного публициста, как князь А. М. Курбский, автор писем к Грозному и «Истории князя великого Московского», написанных им после бегства в Литву (60—70-е гг. XVI в.). Литературное значение писем Курбского и его истории-памфлета — в ярком своеобразии его стилистической манеры, обнаруживающей в Курбском искусного оратора, умеющего сочетать внутреннее воодушевление речи доходящей до патетического подъема, со стройностью и строгой формальной логичностью ее построения. Он отстаивал в своих писаниях интересы боярства. Но такая позиция потомка ярославских князей в условиях тогдашней политической действительности была уже программой не сегодняшнего, а вчерашнего дня, и потому явно обречена была на неудачу.
Еще до Курбского (в 1553—1554) в качестве защитника боярских интересов выступил неизвестный автор публицистического памфлета, озаглавленного «Беседа преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев». Основная мысль памфлета сводится к тому, что царь должен управлять не при помощи «непогребенных мертвецов» — иноков, а при помощи гл. обр. бояр и не должен давать слишком больших привилегий воинам. Здесь сказалась оппозиция как иосифлянам — дворянской партии в духовенстве, так и воинству, в своей основе вербовавшемуся точно так же из дворян.
В XVI в., особенно начиная с конца первой его половины, наблюдается усиленный рост житийной литературы. Окончательно официально закрепившееся представление о Москве как о третьем Риме, средоточии православной святыни, выдвинутое идеологами московского самодержавия, побуждало прежде всего к увеличению количества святых, специально прославивших русскую землю, и к пересмотру подвижников пользовавшихся почитанием в отдельных областях еще до слияния этих областей в единое Московское государство. По почину московского митрополита Макария на соборах 1547 и 1549 производится сложная работа по канонизации новых святых, возведению святых местно чтимых в общемосковские и в результате пересмотра соответствующего материала деканонизации недостаточно авторитетных областных святых. Рассмотрение и упорядочение православно-русского олимпа потребовало написания и новых житий или исправления старых. Последнее шло как по линии идеологической, так и стилистической: нужно было весь агиографический материал облечь в форму того панегирически-торжественного стиля, который служил выражением победивших придворно-самодержавных тенденций. Как и в предшествующем веке, и теперь жития отражают однако не только официальную церковную идеологию иосифлянства (Волоколамский патерик, житие Иосифа Волоцкого, митрополита Ионы Кассиана Босого и др.), но и оппозиционную идеологию «заволжских старцев» (жития Ферапонта, Мартиниана, Иосафа).
В стороне от установившегося житийного шаблона стоит своеобразное житие, точнее поэтическая повесть о Петре и Февронии Муромских, возникшая в середине XVI в. весьма вероятно под пером публициста эпохи Грозного Ермолая-Еразма. В основу ее легла перешедшая к нам очевидно из Скандинавии устная легенда, соединившая в себе мотивы борьбы со змеем и вещей девы, отгадывающей загадки. Это повесть-житие в форме занимательного рассказа, богатого сюжетными подробностями, изображает жизнь двух любящих супругов — князя и крестьянки, — сохранивших любовь друг к другу до гроба, несмотря на враждебные происки бояр, не мирящихся с тем, что их княгиня — простая крестьянка. Автор, явно стоящий в оппозиции к боярству, в центре своего повествования ставит крестьянскую дочь, мудрую Февронию.
К середине XVI в. (1552) относится окончание работы Макария над составлением и редактированием грандиозного двенадцатитомного собрания произведений церковно-религиозной русской книжности как переводной, так и оригинальной, обращавшейся в многочисленных рукописях. Собрание это, известное под именем «Великих Четьих-миней» и существующее в трех списках, из которых наиболее полным (около 27 000 страниц большого формата) является список, предназначенный для московского Успенского собора, по первоначальному замыслу Макария должно было включать в себя исключительно лишь житийную литературу, но затем, по мере работы над ним, оно вобрало в себя книги священного писания, патриотическую литературу, проповедь, поучения и т. д., одним словом — всю наличную духовно-религиозную литературу в той мере, в какой она не вызывала тех или иных подозрений в своей религиозной и политической благонадежности. Впрочем в отдельных случаях в макарьевские «Четьи-минеи» попали и произведения апокрифические, если они существовали под заглавием иным, чем то, которое принято было в индексах «отреченных книг». Внешняя монументальность книги должна была символизировать монументальность и грандиозность идеи московского православного царства.
К «Четьим-минеям» примыкала окончательно сформировавшаяся вскоре после них (1563) «Степенная книга», составленная видимо царским духовником, священником Андреем, в монашестве Афанасием, по инициативе того же митрополита Макария. Располагая свой материал по степеням великокняжеских колен и излагая его в риторически-торжественном стиле, она ставила своей целью представить историю благочестивых русских государей, действовавших в единении с выдающимися представителями русской церкви, преимущественно митрополитами и епископами. Идее апофеоза Московского государства и московского царя как законного преемника власти кесаря Августа служили и общерусские летописные своды 40—70-х гг. XVI в., из которых наиболее значительными являются Воскресенский и Никоновский своды и в неполном виде дошедшая до нас грандиозная историческая энциклопедия, богато иллюстрированная множеством миниатюр, доведенная до царствования Ивана Грозного и известная под именем «Лицевого Никоновского свода», частично затем переработанного в так наз. «Царственную книгу».
Апология могущества и величия Московского царства и его главы Ивана Грозного характерна и для такого популярного памятника (сохранилось до 200 его списков), как «История о Казанском царстве», или «Казанский летописец», излагающего судьбу Казанского царства со времени его основания болгарами до завоевания его Грозным в 1551. «История» является произведением, представляющим значительный интерес с точки зрения чисто литературной. Позаимствовав манеру описания воинских картин и даже отдельных эпизодов преимущественно из «Повести о Царьграде» Нестора-Искандера, отчасти из незадолго до того сложившейся у нас «Повести о грузинской царице Динаре», она в то же время отразила торжественную стилистику произведений макарьевского периода и использовала в немалом количестве приемы и стиль устной поэзии. Возникновение «Истории» следует отнести ко времени 1564—1566. Задачу возвеличения Грозного как благочестивого московского царя преследует и «Повесть о прихождении короля литовского Стефана Батория в лето 1577 на великий и славный град Псков», написанная неизвестным псковским монахом в сугубо высокопарном стиле церковных писаинй, а также в значительной мере возникшее, видимо, около того же времени «Сказание о киевских богатырех, как ходили во Царь-град» («Богатырское слово»), обработавшее устно-поэтическую былину и сохранившее при этом характерные особенности былинного стиля.
Выступая в данных условиях как организующее начало, самодержавная власть стремится распространить свое влияние на все области жизни, вплоть до церковно-религиозного и семейного быта. Так возникли не имеющие впрочем отношения к литературе такие памятники, как «Стоглав», «Домострой», «Азбуковник». Не избегла отражения господствовавшей в Московской Руси XVI в. националистической идеологии и литература путешествий, из которых наиболее популярными являются связанные с именем Василия Познякова и особенно с именем Трифона Коробейникова путешествия в Палестину, Царьград, Синай и Египет во второй половине XVI в.
Хотя Московская Русь и находилась в общении с Западной Европой, зап.-европейское идейно-культурное и в частности и литературное влияние на нее в силу ее сознательной идейной замкнутости было минимальным. Спорадически начавшиеся еще с XV в. и в XVI в. усилившиеся переводы с западных языков (преимущественно с латинского и немецкого) переносили на Русь сочинения гл. обр. прикладного характера. Литературный фонд попрежнему и по формальным и по идейным своим признакам определялся почти исключительно традиционными чертами византийской культуры. Очень немногие в собственном смысле слова литературные заимствованные памятники XVI в., вроде переведенного с нижненемецкого «Прения живота и смерти», ничем специфически характерным для западной культуры не отличались.
События крестьянской войны конца XVI — нач. XVII вв. сильно расшатали экономический строй Московского государства и вместе с этим стройную законченность законсервировавшей себя московской идеологии. Происходит обмирщение государства и его духовной культуры. Московское самодержавие, выйдя победителем из борьбы, развивает и укрепляет свою организацию. Закрепляет свои позиции и класс служилого дворянства. Вместе с тем международные связи далекой Московии, значительно в эту пору усилившиеся, весьма содействуют культурной эволюции и в частности обмирщению в сфере литературной. Ослабевает мало-по-малу церковная стихия в литературе, уступая свое место стихии светской, питающейся теперь материалом, приходящим к нам, правда с запозданием, с Запада, преимущественно через посредство Польши и Чехии, во многих случаях при помощи — в качестве передатчиков — киевских литературных деятелей, В то же время значительный доступ в литературу получает устная поэзия: с одной стороны, появляются первые записи произведений устнопоэтического творчества, с другой — последнее оказывает на книжную литературу более ощутительное влияние, чем это было раньше. Старая традиция однако очищает место для новой не без борьбы, и на всем протяжении века эта борьба или в иных случаях взаимодействие и взаимосушествование традиции и новизны обнаруживаются еще очень явственно.