Сборник Тимура Кибирова "Избранные послания" в социокультурном контексте 1980-х - 1990-х годов
Т.С. Глушакова
Кибиров Тимур. Избранные послания. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1998. Содержание: Л. С. Рубинштейну. 1987, Любовь, комсомол и весна. Д. А. Пригову. 1987, Художнику Семёну Файбисовичу. 1988, Элеонора. 1988, Мише Айзенбергу. Эпистола о стихотворстве. 1989, Серёже Гандлевскому. О некоторых аспектах нынешней социокультурной ситуации. 1990, Денису Новикову. 1990, Послание Ленке. 1990, Игорю Померанцеву. Летние размышления о судьбах изящной словесности. 1992, 20 сонетов Саше Запоевой.1995, Колыбельная для Лены Борисовой. 1993, Солнцедар. 1994, Возвращение из Шильково в Коньково. 1993-1996.
В 1988 году "Послание к Л. С. Рубинштейну" сделало имя его автора широко известным в узких кругах, связанных с литературным андеграундом позднесоветской эпохи или испытывающих к этому явлению интерес. За годы, прошедшие с той поры в конце ХХ века, Тимур Кибиров стал своего рода "классиком" современного русского поэтического авангарда. Его имя и его творчество находятся в центре внимания литературных критиков, в кругу квалифицированных читателей, среди литераторов.
Демонстративный вызов советским языковым и литературным нормам, ироничный тон, центонная манера повествования стали визитной карточкой его поэзии, теми качествами ее, которые считались главными и спровоцировали неизбежные выводы: Кибиров - поэт-постмодернист, Кибиров - поэт-концептуалист, Кибиров - поэт-иронист... К настоящему времени высказано немало таких, отнюдь, заметим, не беспочвенных, определений. Но, как представляется, по сию пору тайна индивидуальности, диалектика творческого метода Кибирова до конца не раскрыты.
Сам Тимур Кибиров, пожалуй, только еще более усугубляет неопределенность, открещиваясь от "новомодных" литературных определений его творческой манеры письма и художественного миросозерцания и называя себя поэтом традиционным. И это утверждение также выглядит, пожалуй, обоснованным. Мы можем отметить отчетливую ориентацию поэта Кибирова на предшествующие художественные традиции. Это прежде всего направления русской поэзии - модерна ХХ века (обэриуты, акмеисты, символисты) и классики ХIХ века (говорная журнальная поэзия 1840-1860-х годов, "школа гармонической точности" пушкинской поры, романтики).
Яркость и сложность творческой личности Кибирова проявили себя и при обращении его к жанру послания.
По мнению М. Л. Гаспарова, послание к середине XIX века просто перестаёт существовать как жанр. Между тем, в 1998 году Тимур Кибиров, словно бы опровергая утверждение известного теоретика литературы, публикует сборник "Избранные послания". Тексты Т. Кибирова, вошедшие в этот сборник, как видно в вышеприведённой справке, создавались с 1987 по 1996 годы. Примечательно, что автор расположил их в хронологическом порядке (это самые значительные стихи за указанный период). Некоторые из них (например, "Колыбельная для Лены Борисовой", "Двадцать сонетов к Саше Запоевой", "Путешествие из Шильково в Коньково") в предшествующих публикациях как послания обозначены не были. После выхода сборника, в котором намеренно подчёркивается жанровая природа входящих в него текстов, становится ясно, что послание - очень важный для Кибирова жанр. К тому же сам факт собрания воедино текстов, написанных в течение десятилетия до публикации сборника, под одним жанрово маркированным названием, провоцирует мысль об актуальности жанра именно в этот период (с1987 по 1998-й). Тем более, что ни предшествующий сборник "Парафразис" (1997), ни все последующие сборники Кибирова не имеют столь очевидного жанрового акцента. Почему же дружеское послание оказалось столь актуальным для Кибирова в это десятилетие? Наша статья будет попыткой найти вариант ответа на этот вопрос.
Дружеское послание в России появляется, коль скоро созревает для этого культурная почва. Это происходит в конце XVIII - начале XIX века. Но исключительный статус дружеское послание получает в кругу членов литературного общества "Арзамас" (1815-1817). Особенность этого историко-литературного периода заключается в отсутствии стилевого единства, общей поэтической системы.
Это был особый этап в истории русской литературы, который удачно определил Ю. Лотман: "Сочетание "уже не" и "ещё не" становится основным признаком эпохи"[9 С.6]. В это время - время созревания оригинальных индивидуальных стилей, представление о мастерстве часто связывается не с изобретением нового, а с полным и свободным овладением уже существующими системами, способностью переключаться из одной поэтической системы в другую, соблюдая поэтический ритуал каждой из них. Наиболее адекватным для подобной стратегии и стало дружеское послание, не имевшее строгих законов, композиционных, лексических, стилистических ограничений; допускавшее свободу в выборе метра и ритма, возможность эксперимента на уровне художественных средств, открытость по отношению к другим жанрам и к чужому слову вообще. Дружеское послание связывает произведения разных авторов между собой и рождает эффект единого текста, особого коллективного лиро-эпоса, на фоне которого наиболее полно раскрывает свое духовное содержание творческая личность. Послание становится фактом литературного быта и центральным жанром литературы (Тынянов).
Формальной основой дружеского послания в арзамасской традиции является относительно развернутое обращение автора к адресату, причем они находятся в очень близких отношениях "я - ты" и в бытовом плане (это либо друзья, либо влюблённые), и духовно (им присуща известная общность взглядов). Поэтому стихотворные послания несут в себе черты частной переписки. Они открывают мир конкретного быта (точные детали места, атрибуты домашней обстановки, праздничного стола), создают эффект непринуждённого сиюминутного разговора, эффект постоянного присутствия адресата. Обращаясь к идеалам античности (наследию Анакреонта, Катулла и Горация), послания арзамасцев акцентируют мотивы дружеского общения, чувственных радостей жизни, удовольствия от поэтических занятий, цель которых - гармоническая точность, но, вместе с тем, вслед за Горацием определяют назначением поэта поиски истины и справедливости.
Впоследствии послание тяготело либо к открытой, патетической гражданственности - либо к камерности и интимности тона и темы. Первый случай мы можем назвать с долей условности линией Горация, второй - линией Катулла. Нередко, впрочем, поэт пытался соединить эти полюса в одно-единое целое.
Легендарный образ Катулла явился одним из архетипических, смыслообразующих образов, формирующих в последней четверти ХХ века представление о месте поэта в мире, в обществе. Можно говорить об актуальности жизненной и творческой позиции Катулла в миропредставлении современных литераторов, начиная с И. Бродского. (Как можно говорить и об обилии посланий, писем в поэзии Бродского и других стихотворцев последней четверти XX века). Для позднего андеграунда конца 1970-х - начала 1980-х гг. пример и опыт кружка Катулла был своего рода уроком. Культурные формы ранней Римской империи вступали в связь с культурой позднего СССР. Рим становился матрицей мировосприятия, СССР - конкретной реализацией имперского архетипа, в том числе в аспекте взаимоотношений поэта и власти. Заявляющий независимую по отношению к государству позицию Катулл с его поэзией дружества становился историческим прецедентом. Так постигалась возможность отгородиться от ханжеской идеологии советского государства (хотя, конечно, варианты самоопределения в этой ситуации были разными).
В одном из интервью Кибирова есть фраза, чётко указывающая на его отношение к этому творческому опыту: "Я же этим "Древним Римом" по-настоящему любоваться не могу, потому что в нём рабом был" [6]. Это утверждение отчасти проливает свет на то, почему в его стихах и посланиях присутствуют знаменательные переклички с темами Катулла, который пишет о беззаботно проведённом в кругу друзей-поэтов времени:
Друг Лициний! Вчера в часы досуга
Мы табличками долго забавлялись.
Превосходно весело играли.
Мы писали стихи поочерёдно.
Подбирали размеры и меняли.
Пили, шуткой на шутку отвечали [12. С.136].
Катуллу, кажется, вторит Кибиров:
Плектр струны коснётся, Лёва,
Чаши вспенятся вином.
Айзенберг в венке лавровом.
Все мы вместе за столом
В чём-то белом, молодые,
С хрусталём и шашлыком,
И прелестницы младые
Нам поют, и мы поём -
Так красиво, так красиво!
Так невинно, вкусно так!..
Лев Семёныч, мы в России.
Мрак, бардак да перетак [4. С.17].
Мотив шумного застолья друзей-поэтов, созданный Катуллом, у Кибирова присутствует в виде сновидения ("Ты видал ли сон, о Лёва?/ Я видал его не раз!" [4. С.16]). Сон заканчивается пробуждением, свидетельствующим в контесте всего послания, что беззаботность Катулла для автора равносильна безответственности и даже смерти.
Симптоматично кибировские послания корреспондируют с некоторыми параллельно возникающими в культуре явлениями. Как представляется, характерна, в частности, публикация в конце 1990-х гг. книги переводов Катулла, сделанных в течение ряда предшествующих лет модным московским поэтом Максимом Амелиным. Культурным симптомом, предшествующим этой публикации (как и публикации сборника Кибирова), можно считать монографию И. В. Шталь, посвящённую Катуллу. Ее автор классифицирует основные элементы пафоса дружеских посланий римского поэта. По мнению И. В. Шталь, "понимание дружбы как глубоко интимного, нравственного и хрупкого союза для "праздных юношей" Катулла было полемикой с официальной ханжеской идеологией, попыткой преодолеть собственную отверженность, отмежеваться от общественных бурь в сфере узко личных интерсов" [12. С.137]. Поиск единомышленников, создание универсальных программ развития литературного языка и резкое отмежевание, идеологическая неприязнь к оппонентам - такова была атмосфера "второй культуры" 80-х гг. ХХ века.