Лейтмотивом уже первых критических отзывов на "Творимую легенду", по признанию Х.Барана, стали вопросы композиции текста. Вот выдержки из рецензий на первую и третью части произведения: "...Попытка соединить, по-видимому, несоединимое - отклик на злобу дня с самым откровенным фантазированием... Ни один из старых романистов не рисковал на такое сочетание реальной, прямо "газетной", хроникерской правды с цветами фантазии и уклонами мистики" [ 11. С.309] ; "Необузданная игра фантазии рядом с картинами и образами реальной жизни" [ 17. С.75] . Будучи в принципе не против самого художественного приема, "сплетающего фантастику с реализмом в один непрерывающийся клубок" [ 17. С.75] , критики педалировали мысль о "дисгармонизме", печатью которого, по их мнению, отмечен стиль сологубовского произведения. По мысли В.Кранихфельда, этим приемом часто пользовался Салтыков-Щедрин и "достигал при этом изумительных эффектов", Сологуб же "превратил его в свою специальность" [ 17. С.75] , и ему перестали удаваться по-настоящему талантливые вещи. Другой критик утверждал, что у Сологуба в "Творимой легенде" "в соединении реализма с вымыслом отсутствует главное и необходимое условие - разумность такого соединения" [ 23. С.119] . Главный упрек состоял в том, что Сологуб не только сплетал реальность и фантастику в "один непрерывающийся клубок", но специально разделял. Как заметил один из исследователей третьей части романа, "действительность и легенда у Сологуба не проникают друг в друга, а лишь перемежаются" [ 3. С.353] . Семантическая и композиционная неоднородность текста объяснялись неумелостью автора ("Все эти неряшливо нагроможденные друг на друга куски, даже не склеенные и не сшитые, - из которых состряпана вторая часть "Навьих чар"..." [ 16. С.51-52] ) или объяснялись задачами словесного эпатажа: "Пестрота почти намеренная. Почти явные анахронизмы. Намеренное смешение тонов и стилей. Намеренная эксцентричность языка..." [ 10. С.3] . Какими бы сравнениями и метафорами ни была награждена "бессвязность" сологубовского произведения ("...не роман, а груда отдельных глав и заметок..." [ 3. С.261] ; "...словно в кинематографе, мелькают перед нами картинки, не имеющие никакой связи между собой..." [ 23. С.118] ; "...прием Сологубова письма - телеграммочки" [ 3. С.261] ), важно отметить сам факт обнаружения этой особенности построения романа Сологуба современниками писателя.
В отличие от своих оппонентов, критики, более благосклонно отнесшиеся к новому роману художника, оказались менее внимательными к мысли творца и более эмоциональными, чем того требовало дело анализа. "Интересна "Творимая легенда", первая часть романа Федора Сологуба "Навьи чары". Это еще начало... И действительно, из грубой и бедной обыденной жизни, с обычными переживаниями - создается вдохновенная поэтическая творимая легенда", - утверждал ценитель творчества Сологуба из "Одесских новостей" и тут же, освобождая себя от каких-либо попыток критического проникновения в художественный мир романа, подчеркивал: "... я делюсь только с читателем тем радостным чувством, которое охватывает при чтении этой вдохновенной, пламенной книги..." [ 19. С.8] . Венчает это исполненное восхищения произведение Незнакомца (таков псевдоним критика) достойная метафора: "Эта книга - медаль. Да, медаль, на одной стороне которой:
Величие таланта.
А на другой:
- Откровение духа и бессмертие поэта!" [ 19. С.8] .
Такая комплиментарность и вытекающая из нее инерция некритичности, заниженность анализа, думается, не могли разрушить стену непонимания между Сологубом и его публикой. И в откликах доброжелателей от критики часто фигурирует прилагательное "странный" (это наиболее любимый критиками эпитет-орнанс "Творимой легенды", самое частотное слово в рецензиях и эссе), которое так или иначе заставляет воспринимать роман как нечто чужеродное ("стороннее"). Скупые замечания, окутанные флером околичностей ("О "Творимой легенде" Федора Сологуба удобнее будет сказать, когда будет закончен весь роман..." [ 1. С.190] ), снабженные "смягчающими" фразами типа: "уместнее будет судить, когда в законченных линиях поднимется все его странное строение" [ 1. С.190] - или: "...у него есть про запас кое-что получше..." [ 21. С.60] , - отзывы не могли помочь писателю обрести своего читателя. Сологуб ждал похвалы от рецензентов и делил своих критиков на "умных" и "дураков" в зависимости от того, соглашаются ли они с ним или нет [ 20] , но, движимые желанием защитить писателя от нападок нечестивых критиков, доброжелательные критики вовсе не упрочивали контакта "массового читателя" с "трудным" творчеством Сологуба.
Парадоксальная ситуация создалась и вокруг третьей части романа: художник предлагал публике как будто бы то, что, по мысли автора, было адекватным ее ожиданию, но в ответ получал только глухое непонимание и молчание. Измайлов заметил, что "Сологуб был готов понять удивление читателя, но отказывается понять его раздражение" [ 14. С.3] . Ценителям художественного слова не так просто было угодить: "...Ожидали вкусить нечто необычное... - расстраивался критик после выхода "Королевы Ортруды", - а вкусили нечто обычное" [ 24. С.140] . Вызвала недовольство критики и четвертая часть романа, "Дым и пепел", вышедшая отдельно от предыдущих: после длительного перерыва и в другом альманахе - "Земля" ("Творимая легенда", "Капли крови" и "Королева Ортруда" издавались "Шиповником"). Подробное, не в пример первым трем частям, исследование мельчайших особенностей русского революционного быта, та незначительность "поправок", которые "вносит Сологуб в нашу ужасную действительность" [ 22. С.235] в этом романе, были оставлены без внимания консервативным большинством читателей и критиков. Одни рецензенты, находясь в плену впечатлений от первых частей "Творимой легенды", не видели или не хотели видеть "нововведений". Другие трактовали "экспансию" жизни в мечту как измену автора своим изначальным замыслам. "Казалось бы, сказка кончилась, - на самом деле вовсе нет. Фантазия Сологуба именно здесь разыгрывается вовсю", - писал критик [ 24. С.70] . Другой критик романа был недоволен тем, что Сологуб раскрывает секреты, разоблачает и срывает таинственный покров с того, что в первой части "Навьих чар" "было закутано вуалью и манило к себе, оставаясь загадочным" [ 22. С.235] . Вот что говорил по этому поводу критик Кожевников: "Был чрезвычайно интересен замысел: зачаровать читателя и заставить его верить; в условиях обывательской действительности показать Триродова причастным к "великому делу" (термин алхимиков). Никто, как Сологуб, не был настолько призван, чтобы дать интересному замыслу художественное осуществление. Несмотря на все неудачи, все же и в "Дыме и пепле" фантазия автора весьма блестяща. Поэтому разочаровывающее впечатление, которое производит повесть, тем более скорбно" [ 22. С.235] . С этим выводом позже согласится и Н.Тэффи: "Конец.. не оправдал обещанного" [ 6. С.86] . Итак, на этот раз разочарование было всеобщим. Даже жидкая шеренга бессильных почитателей сологубовского творения была удручена. "Художественно это одно из слабейших произведений Сологуба", - подытожил А.Горнфельд [ 8. С.51] , автор статьи о Федоре Сологубе, включенной в знаменитую "Русскую литературу 20 века (1890-1910)" под редакцией профессора С.А.Венгерова, изданную перед революцией.