Восторженное прочтение Ф.Н. Глинкой Псалтири, огонь ее внутреннего духа воспламенил творческое воображение поэта: величественные звуки арфы Царя Давида не только восхитили, но и подвигли к творчеству, увлекли за собой духовно-лирические чувства. Не случайно известнейший толкователь Псалтири, "почтеннейший из философов", монах Евфимий Зигабен назвал царя Давида "нашим собственным Орфеем". В предисловии к "Толковой Псалтири" он писал: "<…> отец книги сей есть Давид, который один после Авраама был отцем народов, – наш собственный Орфей – певец; первый краснописец добродетелей; – Давид, первый провозвестник трех лиц в едином Божестве; пастырь и отличный воин, пророк и вместе царь, – Давид, сделавшийся сердцем, языком и пером первого Царя – Царя неба, снискавший все добродетели, которые делают человека Богом и относятся к человеку". Евфимий Зигабен отметил, что даже структура и композиция Псалтири имеют мистический характер: "Что касается до размещения псалмов в Псалтири, то весьма замечательно, что они поставлены здесь не в том порядке, как были написаны, хотя порядок этот, можно думать, и не случайный какой-либо; но всего вероятнее, он произошел по особенному устроению божественному, не подчиняющемуся последовательному течению времени". В этой необъяснимой загадочности он видел Высший Промысл: "<…> наш верховный Художник – Дух Святой имел прежде всего попечение, при распределении псалмов, не о том, чтобы оно было верным истории, а заботился единственно о пользе читающих, т.е. чтобы вырезать как бы форму нашей души по данному образу (образу Божию), отполировать ее потом по требованию законов прекрасного и наконец сделать ее богоподобною" . Это и завораживало Ф.Н. Глинку в таинственной природе и притягательности Псалтири и других Книг Священного Писания. Духовно-эстетическим принципам, заложенным в молитвенном песнопении Пророка Давида, старался поэт следовать в своем творчестве при вдохновенных переложениях псалмов или, как он сам говорил, "свободных подражаниях". "Кажется, видишь очи, вперенные свыше на смиренных и покорных сердцем, – писал Федор Николаевич в "Предуведомлении" к "Опытам Священной поэзии", – и понимаешь, отчего страдалец, искушаясь постепенно в вере, может, наконец, воскликнуть: "Помощь моя от Господа, спасающего правые сердцем!" – Душа, выходя из купели глубокого прискорбия, обновляется! – Сладкая тишина сменяет бурю, потрясавшую все связи телесной храмины; мир побежден; страсти обличены – и человек, сей непослушный воспитанник Провидения, наконец, проникнутый благоговейным умилением, восклицает: "Благо мне, яко смирил мя еси!" – С сей минуты душа становится певицею тихих, благодарственных песней и, благословляя Господа, славит Его вместе с силами Небесными и хвалит, когда хвалят Его Небеса Небес. – С этой точки зрения смотрел я на псалмы Давида и в таком духе писал мои слабые подражания оным".
Автор "Опытов Священной поэзии" понимал, на какую вершину человеческого поэтического мышления он должен был подняться, чтобы хоть как-то приблизиться к тому недосягаемому величию божественной красоты выражения мыслей, образов и чувств, которое он скромно пытался передать слогом современного русского стиха. Поэтому ему были ясны неизбежные промахи и падения, которые ждали его на этом священном и тернистом пути. И заканчивал он свое "Предуведомление" смиренно и искренне, обращая внимание на возможные свои неудачи: "В преложении под заглавием "Гнев Господа на нечестивых" старался я, сколько мне можно было, удержать силу, огонь и грозу выражений подлинника. Отсего, может быть, заметят по местам стихи жесткие, обороты крутые. Изложив в кратких словах мои собственные мысли насчет предлагаемых стихотворений, я ожидаю с покорностию суда просвещенных читателей; с моей стороны, не прилагаю никакой цены сему труду, ибо по истине сказать, сие дело было мне не в труд, а в душевное наслаждение" .
Не случайно Ф.Н. Глинка в самом начале своего "Предуведомления" предупреждал о том, чтобы читатель не рассматривал включенные в "Опыты Священной поэзии" стихотворения ни как "буквальные преложения", а тем более как "близкие подражания Священным псалмам". Несмотря на то, что к большинству своих сочинений (к 33 из 47) автор взял в качестве эпиграфов строки из псалмов, он даже и не помышлял состязаться со "священным песнопевцем". Он брал их для того, чтобы настроить свою духовную тональность на высокий поэтический лад, как настройщик музыкальных инструментов или руководитель хора использует камертон для фиксации и воспроизведения необходимой высоты музыкальных тонов. А затем начиналось излияние лирических чувств поэта, похожее на гомофонный музыкальный склад, для которого характерна организация музыкального развития на уровне фраз, мотивов, которые и задавались обычно обозначенным в эпиграфе фрагментом текста из псалма. В основе поэтики "Опытов Священной поэзии" как единого циклического явления было также преимущественно не литературное, а музыкальное понятие, притом носящее явно национальный характер. Эту основу можно было бы определить как мелодическую тональность, основанную на отдельном тоне, а не на аккорде (как гармоническая тональность) и свойственную "церковным тонам", древней русской монодии (сольному пению в сопровождении инструмента), старинной крестьянской песне.
Такой экскурс в область другого вида искусства важен, ибо многие сочинения Ф.Н. Глинки действительно музыкальны не только по ритмике и мелодике своего стиха, но и по содержанию. Видимо, поэтому и его тяготение к псалмам имело наряду с духовными также и эстетические мотивы: его, по всей вероятности, привлекала в псалмах именно их синтетическая, литературно-музыкальная природа. Божественный мир Федор Николаевич в высшие минуты своего вдохновения воспринимал именно как какой-то завершенный музыкальный образ, как "музыку миров":
Я слышал музыку миров!…
Луна янтарная сияла
Над тучным бархатом лугов;
Качаясь, роща засыпала…….
Прозрачный розовый букет
(То поздний заревой отсвет)
Расцвел на шпице колокольни,
Немел журчащий говор дольний…
Но там, за далью облаков,
Где ходят флотами светилы
И высь крестят незримо силы, –
Играла музыка миров…
Псалтирь в чем-то похожа на особо гармонизированную "музыку миров", но не вселенских, а духовных. Она до того богата мелодиями души и внутренней эмоциональной энергией, что расположение в ней псалмов уже теряет свой организующий смысл. "Каков бы, впрочем, ни был сокровенный порядок Псалтири, – заметил митрополит Московский Филарет (Дроздов), – дух ее познается и в разнообразии ее членов. Она есть сокращение всех священных книг, полная совокупность истин Богопознания и Богопочтения; чистое зерцало духовного учения и жития, которое, будучи одно, соответствует лицу каждого; орган славословий, из которого каждый может извлекать свои звуки; кадило, которым каждый может воскурять свою молитву; совершеннейшая ручная книга вышней мудрости для церкви вообще и для членов ее в особенности. Таково было понятие о книге Псалмов, когда в познании ее началом и концом была не одна ученость словесная, но истинная духовная мудрость. <…> Книга Псалмов заключает в себе то, ей собственно принадлежащее чудо, что в ней находятся описанными и изображенными движения каждой души и их перемены и исправления, так что желающий может с нее, как с картины, брать черты, узнавать в ней себя самого и располагать себя по писанному". Конечно, эта уникальная сокровищница не только мудрости, но и вечных высоких сюжетов была привлекательна как неисчерпаемый вдохновенный источник для многих художников, в особенности такого духовного склада, который был присущ Ф.Н. Глинке.
В названиях помещенных в его книге стихотворений нет слова "псалом", хотя в издании 1869 года "Духовных стихотворений" оно будет вынесено в заголовки 15 сочинений. Но открывается книга произведением с названием "Гимн Богу", в котором вынесенное на первый план определение жанра имеет двоякий – музыкально-литературный – смысл. Взятый в качестве эпиграфа 17-ый стих из 50-го псалма "Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу твою <…>" имеет самое отдаленное значение для понимания основного общего смысла псалма, который традиционно квалифицируется как "покаянная молитва о прощении грехов". "Надписание в конец означает, что этот псалом содержит в себе и пророчества, на исполнение коих, как на цель или конец, должен обращать внимание читатель, – поясняет Евфимий Зигабен, – ибо в этом псалме блаженный Давид не только приложил к душевным ранам своего прелюбодеяния с Вирсавиею и смертного поражения мужа ее Урии спасительное врачество исповедания грехов своих и покаяния в них, но коснулся в нем и разных других предметов в пророческом духе, как, напр<имер>, восстановления Иерусалима, совершившегося уже по возвращении иудеев из плена вавилонского. Благодать Духа Святаго не оставляла его совершенно, так что он между прочим прозревал и то, что вскоре будет очищен от всех нечистот греховных и явится чище прежнего".