Неразрешимая симметрия двух версий подрывает саму идею независимой от воображения, “подлинной” жизни: понятия “подлинности” и “воображения” оказываются взаимообратимыми двойниками. Однако эта патовая ситуация все же снимается финальным предложением: “Я — Себастьян или Себастьян — это я, или, может быть, оба мы — кто-то другой, кого ни один из нас не знает”(157). Челночная смена грамматических форм лица “я”, “он”, “мы” повторяет прием, использованный в финале “Дара”. Оба потенциальных субъекта текста обретают статус персонажей и стилистических призм романа, а их подлинной жизнью оказывается сам роман, написанный неизвестным им “другим”. Текучесть сюжетного времени обнаруживает себя как сугубо беллетристическая условность: единое синхронное пространство текста отменяет хронологические барьеры между В. и Себастьяном и позволяет им достичь “совпадения душ”.
Именно в пространстве искусства, по ту сторону времени, возможно преодоление разноязычия, а потому и подлинное прозрение, — таков смысловой итог романа. Об этом догадывается в финале В.: “...Душа — это лишь форма бытия, а не устойчивое состояние,...любая душа может стать твоей, если ты уловишь ее извивы и последуешь им. И может быть, потусторонность и состоит в способности сознательно жить в любой облюбованной тобою душе...”(156). Этот чрезвычайно важный фрагмент романа в переводе утрачивает, к сожалению, металитературный подтекст, столь важный в оригинале.
Многозначное слово “manner” (в двух русских переводах заключительного фрагмента, соответственно, “способ” и “форма”) — одно из наиболее частотных в романе, и соотносится оно не столько с “образом жизни” и “бытовыми манерами”, сколько с литературным стилем писателя Найта, особенностями его художественного мышления. Так, в четвертой главе В. признается: “я не в состоянии даже скопировать его манеру, поскольку его прозаическая манера была манерой его мышления...”(30).
Ключевая роль слова в романе подчеркнута в эпизоде сожжения писем Себастьяна, когда его сводный брат успевает прочитать на уже исчезающем в пламени листе несколько русских слов, буквально переданных биографом по-английски как “thy manner always to find” (“твоя манера вечно отыскивать”).
Вот почему в финальном откровении В. о возможности понимания чужой души эта возможность предполагает понимание стилевой уникальности “другого”, умение находить “тематические узоры” его творчества и следовать им.
И в русскоязычном, и в англоязычном творчестве Набоков последовательно наделяет именно искусство свойствами провиденциальности, гарантируя “реальность” и “подлинность” только художественному преломлению жизни в высоком искусстве. В перспективе писательского будущего Набокова “Подлинная жизнь” выглядит как авторская интуиция о стилистическом единстве его разноязычных творений и одновременно как рефлексия о драматизме самого пути к этому единству.
Последнее письмо Себастьяна своему брату написано по-русски. Размышляя над последней книгой писателя, В. замечает: “Мне нравятся ее манеры (в оригинале “manners” — А.Л.). И порой я говорю себе, что было бы не так уж и сложно перевести ее на русский язык”(140). Автор романа, уже перешедший на другой язык, никогда не перестанет быть тем самым писателем, которого читатели русской эмиграции знали под псевдонимом “В.Сирин”.
Список литературы
Русские переводы эссе “Смех и мечты” и “Расписное дерево” опубликованы в набоковском номере журнала “Звезда” (1996. №11).
В.Набоков. Смех и мечты (пер. с англ.Н.И.Толстой). Звезда. 1996. №11. С.43.
Там же. С.43
В.Набоков. Расписное дерево. Там же. С.44.
Среди них нужно в первую очередь назвать А.Долинина, Г.Барабтарло, В.Александ-рова, О.Сконечную.
В переводе, сделанном А.Горяниным и М.Мейлахом ( В.Набоков. Романы: Пер. с англ. — М.: Худ.лит., 1991. С.15 — 166), допущена досадная ошибка: Зильберманн в оригинальном тексте Набокова вовсе не “кладет сдачу на стол” (с.111), а возвращает В. ту самую двадцатифранковую монету, которую получил от него. В переводе С.Ильина (Набоков В. Bend Sinister: Романы: Пер. с англ. — СПб.:Северо-Запад, 1993, С.7 — 157) этот эпизод переведен правильно (С.103), однако допущены некоторые другие неточности. В целом второй перевод представляется все же более точным, хотя более содержательные комментарии к тексту романа, принадлежащие А.Долинину, содержатся в первом из указанных изданий. В дальнейшем цитаты приводятся по переводу С.Ильина кроме специально оговоренных случаев.
Nabokov V. Speak, Memory: An Autobiography Revisited. N.Y.: Putnam, 1966. Р.257
Набоков В. Стихи. Ann Arbor: Ardis, 1979. С.287.