Александр Балод
Жанр романа находится в глубоком кризисе, возможно даже, накануне гибели. Одним из первых возвестил об этом знаменитый испанский мыслитель прошлого века Хосе Ортега-и-Гассет в своей, как всегда, блестящей, хотя и чересчур туманной, обрывочной и цветистой статье «Мысли о романе», опубликованной еще в 1930 г. Статья эта задумывалась как своего рода манифест «литераторов поколения 1925 года", - одного из множества творческих объединений, которыми так изобиловала культурная жизнь начала 20 века, - о существовании которого мы едва ли бы вспомнили, если бы не этот документ.
«Я убежден, - говорит Ортега-и-Гассет, - если жанр романа и не исчерпал себя окончательно, то доживает последние дни, испытывая настолько значительный недостаток сюжетов, что писатель вынужден его восполнять, повышая качество всех прочих компонентов произведения».
Главная причина, вызвавшая «сумерки литературных богов» – развитие культуры или, говоря точнее, разрастание библиотечных фондов. «Глубоко ошибочно представлять себе роман наподобие бездонного колодца, откуда можно постоянно черпать все новые и новые формы. Гораздо лучше вообразить себе каменоломню, запасы которой огромны, но все же конечны. Роман предполагает вполне определенное число возможных тем. Рудокопы, пришедшие раньше всех, без труда добыли новые блоки, фигуры, сюжеты. Нынешние рудокопы обнаружили только тонкие, уходящие далеко вглубь каменные жилы». Если создатели романов прежних времен жили за счет простой тематической новизны, то теперь этот путь закрыт - выдумать новый, интересный сюжет практически невозможно.
Можно возразить, что речь идет не о кризисе романа, а об отсутствии у него перспектив. Конкуренцию литературному настоящему составляет литературное прошлое, культурное наследие. Современный писатель, романам которого читатель предпочтет произведения классика, оказывается проигравшей стороной. Но победителем все равно остается литература! Ведь в библиотеке нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, как справедливо говорил Хорхе Борхес.
Такое мнение глубоко ошибочно. Ортега-и-Гассет убежден, что угроза забвения и гибели нависла над всей «библиотекой», а не только над ее современным разделом - потому что публика потеряла интерес к жанру романа как таковому. Сужение числа новых тем в литературе сопровождалось ростом потребности в "новейших" - до тех пор, пока у читателя не утрачивалась восприимчивость. «Знаменитые, "классические" романы прошлого кажутся современному читателю слабыми. Лишь немногие из них избежали жалкой участи - вызывать утомление и скуку читателей». Современные романы перестают читать из-за их содержания, старые – из-за несовершенства формы. Литература изжила себя и больше не отвечает духу времени, на смену ей приходят «сочинения идеологического характера».
Разумеется, предвестие грядущей гибели – скорее полемический прием, метафора. Задача истинного мыслителя состоит не в том, чтобы наполнять души людей заботами и печалью - жизнь прекрасно справляется с этой задачей и без посредников в лице философов, а помочь им найти выход – или убедить их в том, что существующая ситуация и есть наивысшее благо (как утверждал один из героев Вольтера, философ Панглос, - все к лучшему в этом лучшем из миров).
Выход существует – и состоит он в том, что на смену традиционному роману должен прийти роман будущего. Главные черты нового типа романа - внесюжетность, внеидеологичность, психологизм, медлительность и «провинциальность».
Повторив несколько раз тезис о том, что все сюжеты для романов будущего исчерпаны, Ортега-и-Гассет тут же начинает объяснять не успевшему еще толком испугаться читателю, что в этом на самом деле нет ничего страшного, потому что сюжет для литературы – не главное. Роман должен быть противоположностью сказки. Сказка - бесхитростное повествование о приключениях, а «приключение не может нас интересовать, разве что того ребенка, который сохранился в каждом на правах какого-то варварского пережитка». Приключение, или сюжет, только предлог, своего рода нить, на которую нанизаны жемчужины литературного ожерелья. Усматривать недостатки какого-либо романа в том, что "его сюжет малоинтересен", - ошибка. То, что действительно интересует в книгах взрослого и умного читателя - не сюжеты, а герои, не действия, а лица. Именно поэтому главной пружиной романов будущего будет «способность творить духовную фауну», а интерес, вызываемый внешней механикой сюжета, все неизбежнее будет сходить «на нет». Будущее жанра - в придумывании не интересных действий, а интересных душ.
Потому что читателю интересен в первую очередь внутренний мир героя. «Наше внимание привлекают, скорее, сами герои, а не их приключения. В принципе можно представить себе такого "Дон Кихота", где с рыцарем и слугой будут происходить совсем иные приключения, и этот роман ни в чем не уступит великому творению Сервантеса».
Философ слишком уж прямолинеен в своих выводах, видимо потому, что наивность, как известно, – обратная сторона мудрости Герои Сервантеса, как и любые другие литературные персонажи – не просто личности и характеры, а характеры, выражающие себя в действиях. То и другое неотделимо друг от друга. Могли бы поступки рыцаря и его оруженосца быть иными? С точки зрения внешней канвы сюжета - несомненно, по существу – едва ли. Иной, альтернативный Дон-Кихот – теоретик, осознающий все сложности воплощения высоких идеалов в жизнь, или прагматик - благородный алькальд (или как там еще назывались в старой Испании служители закона), честный судья или справедливый губернатор, защищающий идеи добра и справедливости, однако не совершающий при этом бесчисленного количества глупостей, безумств и сумасбродств, никогда не стал бы «вечный героем» мировой литературы и, скорее всего, затерялся бы среди десятков и сотен похожих образов. В Дон-Кихоте читателя привлекает неординарный и одержимый характер. Однако безумец, который не пытается воплотить свои мечты в жизнь, или делает это, помня о чувстве меры, – уже не безумец, а просто мечтатель.
Истинный роман, по мнению испанца - «медлительный жанр», и лучший пример этой неторопливости – произведения Достоевского, который «посвящает по два тома изложению событий, случившихся за несколько дней или даже часов. Насыщенность и плотность его романов обретается не нанизыванием одного события на другое, а растягиванием каждого отдельного приключения за счет скрупулезного описания мельчайших его компонентов». Главное назначение романа - не нагнетание действия, стремящегося к скорейшему финалу, а описание атмосферы.
Еще один тезис автора состоит в противопоставление мира литературного произведения реальному миру - то, что Ортега-и-Гассет называет «провинциальностью» романа (в современной терминологии – скорее его «виртуальность»). Цель писателя состоит не в том, чтобы расширять повседневный горизонт читателя, а, наоборот, в стремлении максимально сузить его. Настоящий романист не только способен сам забывать о реальности, лежащей за гранью произведения, - он заставляет забыть о ней и своего читателя. Даже если писатель считает себя "реалистом" и действительно творит вселенную своего романа из самого что ни на есть реального материала, но если он по-настоящему талантлив, подлинная действительность перестает на время занимать читателя, соприкоснувшегося с созданным им миром.
Философ уверен, что любой роман, чей создатель преследовал какую бы то ни было побочную цель, будь то политика, идеология, аллегория или сатира, нежизнеспособен. Эти цели несовместимы с иллюзией, но, напротив, находятся в тесной связи с горизонтом реальных поступков каждого человека. Касаться таких вопросов - значит выталкивать читателей наружу из вымышленного замкнутого пространства романа, обрекая на живую и тесную связь с абсолютным миром, в котором протекает подлинная жизнь.
Задача романиста - притупить у читателя чувство действительности, под гипнозом заставив его вести мнимое существование. Именно поэтому роман не может одновременно быть философией, политическим памфлетом, социологическим исследованием или проповедью. Он только роман, и его замкнутое внутреннее пространство существует лишь в своих пределах, не переходя во что-либо ему внеположное. Романист - это попросту тот, кто заинтересован в воображаемом мире больше, чем в каком-либо ином, потому что автор, равнодушный к сотворенному им мирозданию, никогда не сможет заинтересовать им других. «Романист – чудесный сновидец, способный погрузить в свои дивные сны и нас, читателей».
«Романным душам незачем походить на реальные», поэтому материалом для создания романа является главным образом богатство воображения. То, что роман способен давать психологические истолкования реально существующим социальным кругам и типам, - только одна из второстепенных подробностей жанра. «В роман входит практически все - наука, религия, риторика, социология, эстетика, - однако все это и многое другое, заполнив объем романного тела, в конечном счете теряет непосредственное, прямое значение. Удельный вес посторонних элементов в произведении зависит исключительно от способности автора растворить их в атмосфере романа».
Вывод, который делает Ортега-и-Гассет в своей статье, трудно назвать оптимистическим: «Как регулярное жанровое производство, как пригодное к эксплуатации месторождение роман себя исчерпал».
Надежды философа – не на книжную индустрию или профсоюз тружеников пера, а на литературных «Дон Кихотов». Самый знаменитый рыцарь всех времен и народов, Дон Кихот совершал свои подвиги в эпоху упада рыцарства. И это не случайно - именно в эпоху упада создаются самые выдающиеся творения человеческого духа, поэтому следует надеяться, что «будущие романы превзойдут предшественников… на большой глубине таятся скрытые жилы, которые, должно быть, содержат тончайшие образцы породы».