Тютчев напоминает о "Союзе святом", который Россия заключила с Германией для освобождения последней от наполеоновского владычества и который приветствовало немецкое "великое поколение 1813 года". В дальнейшем "Союз святой", развившийся в Священный союз, предполагал тесное взаимодействие и солидарность в деле сохранения сложившихся государственных установлений и борьбы против революционных тенденций, а его участники взаимно обязались всегда "подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь", как "братья и соотечественники". В своем политическом завещании Фридрих-Вильгельм III писал сыну, сменившему его в 1840 г.: "Прилагай все возможные усилия для поддержания согласия между европейскими державами и прежде всего для того, чтобы Пруссия, Россия и Австрия никогда не разлучались друг с другом" (Цит. по: Simon Ed. L. Allemane et la Russie au XIX siecle. P., 1893. P. 79). В феврале 1854 г. Тютчев вспомнил "завещание этого бедного короля Фридриха-Вильгельма III" в письме к К. Пфеффелю: "Увы! Что бы сказал он там наверху, глядя на происходящее здесь внизу, и как мало опыт отцов служит детям" (Revue de Deux Mondes. 1854. Т. 6. С. 886).
Тютчев сожалел, что "внизу" декларированные в рамках Священного союза принципы христианской и легитимистской политики были далеки от необходимого воплощения, а "дети", представляющие либеральные, демократические и революционные течения немецкой общественной жизни, считали Россию "жандармом Европы" и противником национального единства Германии.
С точки зрения поэта, подобное восприятие походило "на первые впечатления, произведенные на современников открытиями Колумба". По его наблюдениям, именно таким непонятным, неведомым, неожиданным миром воспринималась Россия на Западе, отказывавшемся признавать за ним подлинную новизну духовного, исторического и культурного содержания и видевшего в нем лишь разраставшуюся материальную силу и угрозу для собственного существования. Однако так называемые завоевания, пишет автор "России и Германии", "явились самым естественным и законным делом", "просто состоялось необъятное воссоединение" славян и тяготевших к России народов. Напротив, во времена своего могущества Запад "затрагивал границы сего безымянного мира, вырвал у него несколько клочков и с грехом пополам присвоил их себе, исказив их естественные национальные черты". Речь идет о славянских народностях, которые в ходе истории оказывались завоеванными ведущими европейскими государствами и испытывали постоянную угрозу утратить национальную идентичность. Тютчев рассматривает "Новый свет" Восточной Европы как огромное и целостное единство, "прочно взаимосвязанное в своих частях. живущее своей собственной органической, самобытной жизнью", принципиальной опорой и ценностью которого является православная вера. В его представлении Восточная Европа может стать "подлинной державой Востока" во главе с Россией, способной объединить славянские народы, сохраняющей православную веру и наследие Византийской империи. По логике поэта, подлинность и сила такой державы должны основываться на ясном осознании и практическом воплощении "менее искаженных" (в сравнении с католичеством и протестантизмом) начал христианства в православии, в отказе от языческих принципов, ослаблявших и приводивших к гибели предшествующие основные империи (Ассирия, Персия, Македония, Рим), упоминающиеся в незавершенном трактате "Россия и Запад". В этом случае утверждается "торжество права исторической законности над революционным способом действия", поскольку сохраняется традиция берущей начало от Бога и потому единственно законной Вселенской Божественной Монархии, которая разрушается в самочинном общественном новаторстве и уступает место разнообразным, скрытым или явным, проявлениям "самовластия человеческого я", на чем Тютчев подробнее остановится в следующей статье "Россия и Революция". В его понимании Россия в XIX в. практически оставалась единственной страной, которая пыталась сохранить высшую божественную легитимность верховной власти в самодержавии, опирающемся на православную веру.
С точки зрения Тютчева, такая Россия сохраняет "верность при всяком испытании сложившимся союзам и принятым обязательствам", способна помочь Германии преодолеть терзавшие ее в прошлом раздоры и разделения и успешно противодействовать извечной сопернице, а ныне революционизированной Франции.
< "Записка" > Николаю I составлена Тютчевым в первой половине 1845 г. и выражает его стремление влиять на политику правительственных кругов. Свою деятельность на любом поприще он воспринимал как служение национальным интересам России, которые в 40-х гг. осознавал в контексте тысячелетней истории, что и отражено в данном документе. Именно отсутствие такого сознания нередко удручало Тютчева, размышлявшего позднее о правительственном кретинизме, т.е. неспособности "различать наше я от нашего не я", о политике "личного тщеславия", подчиняющей себе национальные интересы страны, о "жалком воспитании" правящих классов, увлекшихся "ложным направлением" подражания Западу: "и именно потому, что возвращение на истинный путь будет сопряжено с долгими и жестокими испытаниями" (Старина и Новизна. Пг., 1915. Кн. 19. С. 236). Этот вывод из письма к жене от 17 сентября 1855 г. перекликается с оценкой сложившегося положения вещей в письме к М.П. Погодину от 11 октября того же года: "Теперь, если мы взглянем на себя, т.е. на Россию, что мы видим?… Сознание своего единственного исторического значения ею совершенно утрачено, по крайней мере в так называемой образованной, правительственной России" (Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 422). И в 60-х гг. поэт не устает повторять: "В правительственных сферах, вопреки осязательной необходимости, все еще упорствуют влияния, отчаянно отрицающие Россию, и для которых она вместе - и соблазн, и безумие…" (Там же. С. 276). Более того, он обнаруживает, что "наш высоко образованный политический кретинизм, даже с некоторою примесью внутренней измены", может окончательно завладеть страной и что "клика, находящаяся сейчас у власти, проявляет деятельность положительно антидинастическую. Если она продержится, то приведет господствующую власть к тому, что она <…> приобретет антирусский характер" (Там же. С. 330). Тогда России грозит опасность погибнуть от бессознательности подобно человеку, который утратил чувство самосознания и держится на чужой привязи: "государство бессознательное гибнет…" (Там же. С. 372). Примечателен рассказ Тютчева в письме И.С. Аксакову от 29 сентября 1868 г. о разговоре как раз Николая I с графом П.Д. Киселевым: "…беседуя с ним о каком-то политическом вопросе, покойный государь сказал ему: "Я бы мог подкрепить мои доводы примерами из истории, но в том-то и беда, что истории-то меня учили на медные гроши. - Слово это и теперь применимо ко всем почти правительствующим, - и потому следовало бы, чтобы печать, без желчи, без иронии, в самых ласковых и мягких выражениях сказал бы им: "Все вы люди прекрасные, благонамеренные, даже хорошие патриоты, но всех вас плохо, очень плохо учили истории, и потому нет ни одного вопроса, который бы <вы> постигали в его историческом значении, с его исторически-непреложным характером. И затем следовало бы сделать перечень <таких вопросов>, короткий, но осязательный, указывая на их глубокие, глубоко скрытые в исторической почве корни" (Там же. С. 343). Составленная Тютчевым двадцатью тремя годами ранее записка для Николая I и как бы стала коротким перечнем корневых вопросов, а также своеобразной попыткой оказать влияние на степень сознательности государства и на преодоление "двойного неведения" (европейского и отечественного) относительно принципов собственного исторического бытия.
Поэт отмечает, что превратное представление о России на Западе как об исключительно материальной силе обусловлено не только принципиальным различием в самих духовных и общественных основаниях, но и отсутствием необходимых знаний об этом различии и его повсеместных и повседневных проявлениях в многообразной жизни. Он пишет о западном прозелитизме, считающем недостойным существование всякое общество, не устроенное по европейскому образцу, и о западной науке, отягощенной политическими, идеологическими, психологическими штампами и судящей о России, славянском мире и их исторических корнях наподобие "господина де Кюстина". Подобная позиция в прошлом предопределяла крестовые походы против "неверных", а также последующие завоевательные планы и войны Запада. С другой стороны, социальные и культурные достижения греко-римского и романо-германского мира отождествлялись с общечеловеческой цивилизацией и историческим прогрессом, что как бы принуждало разные народы повторять чужую жизнь, насильственно переносить на свою почву результаты естественного развития европейских стран. Между тем "православный Восток, весь этот огромный мир, возвышенный греческим крестом, един в своем основополагающем начале и тесно связан во всех своих частях", живет своей собственной самобытной жизнью. Поэт вновь повторяет мысль о православно-славянском своеобразии России и Восточной Европы, высказанную им в статье "Россия и Германия", о восточном христианстве как одухотворяющем начале сокровенной жизни общества и государства. Своими впечатлениями об органическом единстве "верослужения" и "жизни" он делится в одном из писем 1843 г. к жене, после посещения часовни с чудотворной иконой Иверской Божьей Матери: "Одним словом, все произошло согласно с порядками самого взыскательного православия… Ну что же? Для человека, который приобщается к ним только мимоходом и в меру своего удобства, есть в этих формах, так глубоко исторических, в этом мире Византийско-русском, где жизнь и верослужение одно, - в этом мире столь древнем, что даже Рим, в сравнении с ним, пахнет новизною, есть во всем этом для человека, снабженного чутьем для подобных явлений, величие поэзии необычайное, такое величие, что оно преодолевает самую яркую враждебность… Ибо к ощущению прошлого, - и такого уже старого прошлого, - присоединяется невольно, как бы предопределением судьбы, предчувствие неизмеримого будущего…" (Цит. по: Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 21).