В <"Записке"> Тютчев подчеркивает, что Восточная Церковь является законной наследницей Вселенской Церкви, сохраняет традиции "лучшего" и "неискаженного" христианства, составляющего душу и "жизненный принцип" Восточной Империи. Россия же приняла эстафету этой Империи от Византийской и должна осознать себя в качестве таковой: "Вот Империя, беспримерным в мировой истории стечением обстоятельств оказывающаяся единственной выразительницей двух необъятных явлений: судеб целого племени и лучшей, самой неповрежденной и здоровой половины Христианской Церкви. И находятся еще люди, всерьез задающиеся вопросом, каковы права этой Империи, каково ее законное место в мире. <…> Вот в чем - для умеющих видеть - заключаются все спорные вопросы между нами и западной пропагандой; здесь самая сущность наших разногласий. Все, что не затрагивает этой сущности, все, что в полемике иностранной прессы не связано более или менее непосредственно, как следствие со своей причиной, с этим великим вопросом, не заслуживает ни на мгновение нашего внимания". Поэт полагает, что, осознавая "огромное значение наших судеб", необходимо искать союзников среди западных умов и печатных органов, способных воспринять и разделить такое понимание и противопоставить его антируской пропаганде и революционным тенденциям в Европе.
Статья "Россия и Революция" была задумана вскоре после февральской революции 1848 г. во Франции. 18/30 мая 1848 г. жена Тютчева Эрнестина Федоровна извещала своего брата К. Пфеффеля: "Дорогой друг, посылаю вам копию записки, которую мой муж продиктовал мне шесть недель тому назад <…> Государь читал и весьма одобрил ее; он даже высказал пожелание, чтобы она была напечатана за границей. Однако, помимо того, что было бы трудно (если не сказать невозможно) рассчитывать на появление подобной статьи в "Allgemeine Zeitung", момент для ее обнародования, повторяю, упущен. Надеюсь, что мой муж напишет другую статью, и тогда мы попросим вас содействовать ее переводу и публикации в Германии…" (Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 225). Одна из копий "записки" оказалась в руках бывшего французского посланника в Мюнхене Поля де Бургуэна, с которым поэт был лично знаком и который опубликовал ее с комплиментарными оценками и полемическими комментариями в Париже в мае 1849 г. в составе собственной брошюры "Memoire politique. Politique et mоyens d'action de la Russie" ("Политическая записка. Политика и способы действия России"). Он издал "записку" в количестве двенадцати экземпляров, переданных президенту Франции Луи Наполеону Бонапарту, видному политическому деятелю Франции Матье де Моле, члену Законодательного собрания и главе монархической оппозиции Адольфу Тьеру и другим высокопоставленным лицам. При этом имя автора "записки" не указывалось, оригинальный текст был сокращен и опубликован под придуманным заглавием "Memoire presente a l'Empereur Nicolas depuis la Revolution de fevrier par un Russe, employe superieur des affaires etrangeres" ("Записка, представленная императору Николаю после Февральской революции одним русским чиновником высшего ранга Министерства иностранных дел"). П. де Бургуэн безосновательно утверждал, что публикуемое произведение "если и не санкционировано, то по крайней мере секретно разрешено русским правительством" и называл его автора "смелым и дерзким антагонистом" Февральской революции.
Реакцией на публикацию "записки" П. де Бургуэном стало выступление на страницах журнала "Revue des Deux Mondes" французского публициста Э. Форкада, который также ошибочно оценивал ее как почти официальный документ, ловко запущенный в дипломатические круги и с мистической стороны освещающий скрытую политику царя. Он увидел в ней "самый манифест московского панславизма и его форму, если не точную и ясную, то по крайней мере узнаваемо очерченную", и подчеркнул, что французские либералы не понимают той угрозы, которая исходит для Европы от поддержки русским императором "славянских братьев и единоверцев" на Западе (Revue des Deux Mondes. 1849. 2/14 juin. P. 1053). Подобные высказывания распространялись во французской и немецкой прессе, а рецензенты и комментаторы, несмотря на различное восприятие и выделение в статье Тютчева разных аспектов, скорее акцентировали политические, нежели подчеркнутые в ней историософские вопросы. В результате в стороне оставалось последовательное рассмотрение фундаментальной связи того или иного типа христианства (православия и католичества), обуславливающего коренные представления человека о самом себе и своих основополагающих ценностях, с принципиальными метаморфозами истории и неодинаковым пониманием государственных, общественных, идеологических устремлений и проблем.
В России "записка" поэта ходила в списках и широко обсуждалась в петербургском и московском обществе, о чем упоминали многие известные современники (П.Я. Чаадаев, С.П. Шевырев, М.П. Погодин, Н.В. Сушков, О.М. Бодянский, А.С. Хомяков и др.), и более адекватно воспринималась в ее христианских и историософских основаниях. Автор заключал, что "уже давно в Европе существуют только две реальные силы: Революция и Россия". Знаменательно, что представление о России и Революции как о двух главных противоборствующих силах было свойственно и классикам марксизма, хотя у них, конечно, оно получало прямо противоположные оценки и истолкования. Так, Ф. Энгельс подчеркивал: "на европейском континенте существуют фактически только две силы: с одной стороны, Россия и абсолютизм, с другой - революция и демократия" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. М., 1957. Т. 9. С. 11). По его твердому убеждению, ни одна революция не только в Европе, но и во всем мире не может одержать окончательной победы, пока существует теперешнее русское государство - по-настоящему ее единственный страшный враг. В отличие от Ф. Энгельса, Тютчев рассматривал революционные социально-политические явления не обособлено, а как проявления фундаментальной метафизической тенденции бытия, в которой человек, подобно Адаму, противопоставляется Творцу и ставит себя на его место. "Революция была враждебна не только королям и установившемуся образцу правления, - передавал тютчевское понимание Революции К. Пфеффель. - Тогда, как и теперь, она покушается на самого Бога, а без Бога общество человеческое существовать не может" (Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 36). Революция для поэта есть не только зримое историческое событие, но и - прежде всего - Дух, Разум, Принцип, следствием которого оно (со всем многообразием своих социалистических, демократических, республиканских и т.п. идей) является. Корень Революции - удаление человека от Бога, ее главный результат - "цивилизация Запада", "современная мысль", бесплодно полагающая в своем непослушании Божественной Воле и антропоцентрической гордыне гармонизировать общественные отношения в ограниченных рамках "антихристианского рационализма". П.Я. Чаадаев, прочитавший "записку" Тютчева еще в рукописи, был согласен с ее основным выводом. "Как вы очень правильно заметили, - писал он автору, - борьба, в самом деле идет лишь между революцией и Россией: лучше не возможно охарактеризовать современный вопрос" (Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989. С. 339). Как и Тютчев (но только в определенные моменты и с известными оговорками), П.Я. Чаадаев полагал, что Россия как православная держава способна нести миру "святую идею" христианства и тем самым предохранять его от языческого распада в Революции.
С точки зрения Тютчева, Россия - "христианская держава, а русский народ является христианином не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному". Революция же "прежде всего - враг христианства" (что в классическом виде проявилось во время Великой Французской революции в стремлении "дехристианизировать и "натурализировать" сами рамки и основы общественной жизни), а потому весьма вероятен "крестовый поход против России, который всегда был заветной мечтой Революции". Этот поход и состоялся в период Крымской войны, когда кричащие противоречия между "реакционными" и "прогрессивными" партиями и несовместимые интересы разных сторон оказались примиренными. Через несколько лет, в письме к жене от 1/13 апреля 1854 г., поэт по-своему уточняет выраженный в "записке" взгляд на противостояние России и Революции: "Восточный вопрос в том виде, как он теперь перед нами предстал, является не более и не менее, как вопросом жизни или смерти для трех предметов, доказавших до сих пор миру свою живучесть, а именно: Православная церковь, Славянство и Россия - Россия, естественно включающая в свою собственную судьбу оба первые понятия. Враги этих трех понятий прекрасно это сознают, и отсюда проистекает их вражда к России. Но кто эти враги? Как они называются? Не Запад ли это? Быть может, но в особенности это - революция, воплотившаяся на Западе, в коем нет теперь ни единого элемента, не пропитанного революциею" (Старина и Новизна. Пг. , 1915. Кн. 19. С. 201).
Тютчев подчеркивает, что со времени Великой Французской революции "шестьдесят лет разрушительной философии" породили принципиальное новшество - "самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественное право и стремящееся с его помощью овладеть обществом". Он рассматривает самовластие человеческого я (как и Революцию) в самом широком и глубоком контексте - как богоотступничество и утверждение возрожденческого принципа "человек есть мера всех вещей", превращавшегося в дальнейшей эволюции в принцип "я есть мера всех вещей" (со всей ограниченностью не только его идеологических притязаний и рационалистических теорий, но и тайных и прихотливых желаний). "Поклонение человеческому я, - отмечал И.С. Аксаков, - вообще представлялось ему обоготворением ограниченности человеческого разума, добровольным отречением от высшей, недосягаемой уму, абсолютной истины, от высших надземных стремлений, - возведением человеческой личности на степень кумира, началом материалистическим, гибельным для судьбы человеческих обществ, воспринявших это начало в жизнь и в душу" (Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 73 - 74.