Мир человека, основанный на рациональном подходе ко всем явлениям бытия, оказывается бессильным осмыслить отсутствие в нем видимого смысла («… каждый оставался стоять, бряцал оружием и повторял условную фразу из Антонио Сальери: «Но правды нет и выше» – С.94-95). «Крик» (С.111,120) и «бессильное взвизгивание» (С.120) сменяет последнее усилие надежды – упование на милость Божию: «Просите, и дано будет вам, ищите, и найдете, стучите, и отворят вам».12 Ответом на троекратно повторенный стук становится сначала «топот» и «тяжелое сопение» (С.126) преследователей. Затем сквозь оглушительное биение собственного сердца/страха автор все-таки слышит, как «дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять» (С.127). И…. Единственным смыслом человеческой жизни оказалась нелепая и бессмысленная смерть, насмешка ангелов и молчание Господа, на этот раз понятое автором как абсолютное равнодушие, равное значимому отсутствию: «Они смеялись, а Бог молчал» (С.128).
И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянный протест.
Silentium!
Список литературы
1. Возможности анализа соносферы - звукового мира - лирического произведения продемонстрированы Ежи Фарыно в книге: Введение в литературоведение. Варшава, 1991. С. 309-318.
Смыслоформирующие возможности звука в эпическом тексте исследованы Л.П. Фоменко в статье «Краски и звуки «Счастливой Москвы»: «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Выпуск 3. М., 1999. С. 176-186.
Для данной работы принципиальной методической установкой является учет только тех элементов соносферы, которые появляются в авторском дискурсе, но не в дискурсах персонажей, поскольку речь идет о реконструкции именно авторской модели бытия.
2. Сама же поэма представляет, на наш взгляд, ту художественную модель произведения 20 века, о которой пишет М.М. Бахтин в набросках, посвященных методологии гуманитарных наук: «Каждое частное явление погружено в стихию первоначал бытия…. Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук» (Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С.361-362).
3. Особенно ярко это взаимопонимание ощущается на фоне таких знаковых текстов русской классической поэзии, как «Выхожу один я на дорогу…» М.Ю. Лермонтова, где молчание пустыни нарушает только ропот человека («звезда с звездою говорит» на каком-то ином, невербальном уровне), и в особенности «Певучесть есть в морских волнах…» Ф.И. Тютчева, где конфликт человека и мироздания эксплицируется именно на звуковом уровне:
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?..
4. Ерофеев В.В. Москва-Петушки. М., 1990. С. 17. Дальнейшие ссылки на это издание будут сопровождаться указанием страниц в тексте статьи. Курсив в приведенных цитатах принадлежит автору статьи.
5. В этой своей функции он во многом эквивалентен устойчивому фольклорному образу сундука с волшебными вещами или волшебной шкатулке, из которых, в порядке заранее предопределенной очередности, герой достает вещи-помощники. Беспомощность автора в финале поэме отчетливо связана с потерей чемоданчика, не только скрашивающего время путешествия, но и задающего его направление: «И значит, если ты едешь правильно, твой чемоданчик должен лежать слева по ходу поезда…» Я забегал по всему вагону в поисках чемоданчика – чемоданчика нигде не было, ни слева, ни справа» (С.112).
6. Сходное явление отбора слов только по звуковой их семантике, хотя и с иной функцией, констатировал в своей хрестоматийной работе, посвященной «Шинели» Гоголя, Б.М. Эйхенбаум.
7. Семантический ореол «тошноты» остается за пределами данной работы, поскольку в рамках предполагаемой конференции ей, по- видимому, будут посвящены, как минимум, два специальных доклада.
8. Откровение. Гл.6. Ст.12-14.
9. Главы «105 километр – Покров» // «Москва – Петушки. Неизвестный подъезд» объединены нами на основании использования автором совершенно особых, по сравнению с предыдущими фрагментами, принципов художественного изображения жизни. Можно отметить, в частности, особый язык «пространственных представлений» автора: столкновение «мифологического» и «рационального» типов пространства.
10. Полное собрание сочинений Е.А. Боратынского. Т.1. СПб., 1914. С.98.
11. Ближайший литературный источник Неутешного Горя, по всей вероятности, следует искать в образе Горя-Злосчастия, неотступного спутника «молодца», с того момента, как он отступил от закрепленных норм родового поведения и отправился в кабак. Примечательно, что Горе является «молодцу» в обманном сне в облике архангела Гавриила («Повесть о Горе-Злосчастии» // Древнерусская литература. М., 1993. С.247). Губительный подлог – мнимая поддержка «ангелов» небесных – становится исходным пунктом путешествия и героя поэмы В. Ерофеева.
12. Евангелие от Матфея. Гл.7. Ст.7.