А. Г. Мосин
Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. <...> Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?
А. С. Пушкин
В многочисленных проявлениях разносторонней одаренности Пушкина исследователей давно привлекала проблема устойчивого интереса поэта к истории, глубокое понимание им исторических процессов и явлений. Этой теме посвящено так много статей и монографий1 , что, по-видимому, прав Н. Я. Эйдельман, отмечавший: "...если и сегодня можно попытаться сказать нечто новое о Пушкине-историке, то это прежде всего - дань уважения к труду предшественников..."2 .
При этом именно Н. Я. Эйдельману принадлежит чрезвычайно важное наблюдение, что "множество пушкинских стихов, поэм, произведений прозаических, драматических, публицистических, не говоря уже о чисто исторических, как бы собирается, объединяется в огромное целое, насквозь пронизанное историей, историзмом. "Евгений Онегин" - история, "Медный Всадник" - история, "19 октября", "Пиковая дама", Пугачев, Замечания на Тацита, камчатские конспекты, автобиографические записки - все история..."3 .
"Такая была эпоха", - заключает Н. Я. Эйдельман. Действительно, само время, насыщенное событиями огромного значения, располагало к занятиям историей, к чтению исторических трудов и опубликованных источников, к размышлениям о связи времен, о роли личности в истории, о судьбах стран, цивилизаций и народов. Но все это не объясняет феномена удивительного историзма Пушкина, поистине беспримерного для того времени, всепронизывающего и всеохватывающего.
Историки и раньше обращали внимание на роль родовых преданий, истории предков Пушкина в формировании его интереса к истории вообще: "Семейная "малая" история для Пушкина - один из важнейших путей приобщения к истории большой. Через предков смело поднимается тема своей России, своего народа, своего прошлого"4 . При этом интерес поэта к истории семьи, к роли предков в исторических событиях рассматривался прежде всего как что-то вспомогательное, второстепенное по сравнению с его интересом к значительным историческим событиям и процессам.
Между тем именно в родовой памяти5 следует искать разгадку пушкинского историзма. Живые нити истории связывали Пушкина через цепь предков с разными эпохами: по материнской линии он был внуком Абрама Ганнибала, "арапа Петра Великого", с детства будившего его воображение (этот знаменитый предок-африканец станет главным героем неоконченного романа Пушкина)6 , по отцовской - принадлежал к древнему роду, о котором писал в зрелые годы: "Род мой один из самых старинных дворянских" (7, 194)7 .
Род Ганнибалов не мог похвалиться древностью, но сам Абрам и его сыновья честно служили Отечеству и достигли значительного положения в обществе, удостоившись генеральских чинов и многих орденов и других знаков отличия.
Напротив, род Пушкиных после свержения с престола в 1762 году императора Петра III, которому дед поэта сохранил верность, впал в немилость, о чем Пушкин полушутя-полусерьезно писал в "Моей родословной": "И присмирел наш род суровый, / И я родился мещанин" (3, 209).
Это и были две составляющие родовой памяти поэта: с детства он слышал многочисленные семейные предания, нередко призванные оттенить достоинства одного рода перед другим (что, в частности, нашло отражение в романе Ю. Тынянова "Пушкин"), видел живых свидетелей минувших эпох, рассматривал исторические документы, родословные росписи. Сгущенная атмосфера Истории окружала Пушкина с самых ранних лет.
Разумеется, Пушкин родился не мещанином, как ернически утверждал в заочной полемике со своими оппонентами. Всеми своими корнями он принадлежал к российскому дворянству, история которого неразрывно была связана с историей государства российского. В этом он убеждался постоянно, изучая историю в Лицее или читая "Историю государства Российского" Н. М. Карамзина. "Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории", - писал Пушкин в незаконченном произведении, известном под условным названием "Начало автобиографии" (8, 76).
Для Пушкина России была родным домом, испокон веку обжитым его предками. Не все в этом доме и царивших в нем порядках его устраивало, как признавался он в знаменитом письме к Чаадаеву, "но, клянусь честью, - писал он далее в том же письме, - что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал" (10, 872; в оригинале по-французски).
Пушкин живо ощущал свою причастность к истории родины благодаря кровным связям с предками - вершителями этой истории, осознавая себя частью великой эстафеты поколений, берущей начало во тьме веков минувших, звеном неразрывной родовой цепи. Размышлениями о том, что память о человеке, завершившем свой земной путь, живет в его потомках, навеяны такие замечательные его произведения, как "Брожу ли я вдоль улиц шумных..." и "Вновь я посетил...". Наверное, отсюда и ответственное отношение к созданию семьи, к продолжению рода, продлению себя и всех своих предков в детях.
Как мало кто из его современников, Пушкин в свои зрелые годы остро ощущал быстротечность времени, необратимость его бега и невозвратимость вызванных этим потерь. Отсюда его интерес к общению со стариками - свидетелями минувших эпох, носителями живой памяти. Он подробно выспрашивал у них о жизни; приметах их времени; событиях, участниками которых они были; людях, с которыми их сводила судьба. Что-то удерживалось в памяти, чтобы потом отлиться в те или иные литературные образы, детали воссоздаваемых автором исторических эпох, что-то осталось в записных книжках и черновиках невостребованным, но все же и это сохранено Пушкиным для истории.
Проблема памяти, исторической и бытовой, сохранения ее для грядущих поколений осознавалась Пушкиным как одна из самых важных. В этом отношении он был не просто историком, но и источниковедом. Известно, что Пушкин не только сам периодически принимался то вести дневник, то писать записки (многие из которых, к сожалению, по разным причинам уничтожались им), но и друзей своих убеждал в необходимости заносить на бумагу то, что пережито непосредственно ими или известно им из воспоминаний представителей старших поколений. Именно Пушкин был вдохновителем "Записок" актера М. С. Щепкина, советовал писать мемуары А. О. Смирновой, он же пытался положить начало "Запискам" П. В. Нащокина, записав с его слов собственноручно первую главу.
Человеку свойственно меняться со временем: накопление жизненного опыта и размышления неизбежно приводят человека, живущего осмысленно, к утверждению более высоких, чем в юности, духовных и общекультурных ценностей. Эволюция, проделанная в этом отношении Пушкиным, просто удивительна: трудно поверить в то, что между "Гавриилиадой" и "Борисом Годуновым" не прошло и пяти лет. Это были годы поистине титанической внутренней работы, которую можно определить как подвиг духа. Результатом этой работы, своего рода аттестатом творческой и человеческой зрелости поэта стал "Борис Годунов", в котором впервые заявил о себе в полный голос историзм Пушкина.
"Борис Годунов" писался Пушкиным вдали от столичной суеты, в Михайловском - старом родовом гнезде Ганнибалов, наедине с книгами, собственными размышлениями и тенями предков.
О роли своих предков в событиях Смутного времени Пушкин узнал из "Истории" Карамзина. Указание на это можно найти в тексте упоминавшегося выше "Начала автобиографии": "В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Ивана Васильевича Грозного, историограф именует и Пушкиных. Григорий Гаврилович8 Пушкин принадлежит к числу самых замечательных лиц в эпоху самозванцев. Другой Пушкин во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один с Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело (курсив автора. - А. М.). Четверо Пушкиных подписались под грамотою о избрании на царство Романовых..." (8, 76-77).
В другом автобиографическом наброске Пушкин писал: "Нашед в истории одного из предков моих, игравшего важную роль в сию несчастную эпоху, я вывел его на сцену, не думая о щекотливости приличия, con amore, но безо всякой дворянской спеси. Изо всех моих подражаний Байрону дворянская спесь была самое смешное. Аристокрацию нашу составляет дворянство новое; древнее же пришло в упадок, права его уравнены с правами прочих состояний, великие имения давно раздроблены, уничтожены, и никто, даже самые потомки <...> и проч. Принадлежать старой аристокрации не представляет никаких преимуществ в глазах благоразумной черни, и уединенное почитание к славе предков может только навлечь нарекание в странности или бессмысленном подражании иностранцам" (7, 166).
Выраженная здесь мысль, зафиксированная в самом "сыром", неотделанном виде, была чрезвычайно дорога Пушкину. Конечно же, не из желания щегольнуть своей принадлежностью к "старой аристокрации" поэт выводил на сцену своего предка, делая его одним из главных действующих лиц трагедии.
Быть может, именно благодаря этому "эффекту присутствия" автора в "Борисе Годунове" через своего предка и достигнута удивительная степень правдивости и одновременно высокой художественности этого поистине народного произведения.
Что же касается принадлежности автора к древнему дворянскому роду, то осознание ее, помимо прочего, укрепляло его прирожденное чувство собственного достоинства перед лицом самых титулованных особ из числа современников. Сам Пушкин так писал об этом в письме А. А. Бестужеву в мае 1825 года, как раз в те дни, когда он напряженно работал над "Борисом Годуновым": "У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, - дьявольская разница!" (10, 146-147).