Дар драматического писателя — из самых редких в литературном ремесле. Форма драмы ставит немало стеснительных условий. Надобны особый драматический слух, подобный музыкальному, и чутье, чтобы не просто переводить литературную речь в диалоги, но чтобы она лилась сверкающим, напористым потоком. Да еще необходимо уметь привести на сцену героя, столкнуть его с другими и вовремя увести, чтобы актер не переминался праздно на подмостках, — иначе заскучает зрительный зал. И мало ли еще что надо! Но главное, чтобы пьеса дышала жизнью — подлинной, узнаваемой.
Всеми этими дарами “милостью Божьей” был награжден замечательный драматург А. Вампилов.
Уже в первой большой пьесе “Прощание в июне” собственная тема Вампилова слышна как предвестие. Она еще не набрала силы, только прорезывается сквозь сюжет “студенческой комедии”, то слишком замысловатой, то чересчур простенькой, в стиле факультетского капустника. Тут еще много эффектных положений, они набросаны щедро и неразборчиво. Расстроившаяся свадьба, несостоявшаяся дуэль, герой, отбывающий пятнадцать суток на принудительных работах...
Автор еще не вполне верит, что может удержать наше внимание очерком характера. А характер уже представлен, своя тема заявлена судьбой молодого Колесова.
Талантливый студент — любимец курса, дерзкий и находчивый с девушками, бесшабашный озорник, д'Артаньян, сорвиголова... Не лезет в карман за словом, очаровывает на ходу случайную незнакомку на автобусной остановке, является на свадьбу друзей через окно и не теряется, когда его гонят из института: пристраивается садовником на даче у гражданина Золотуева.
Этот Золотуев будто бы совсем вводное комическое лицо, но в замысле пьесы важнейшее. Нарушая все законы жанра, он произносит монолог на три страницы, не перебиваемый хотя бы ради сценического правдоподобия репликами собеседника вроде: “Ну адальше?”, “Вот так история!”, “Ну и ну!” Монолог этот — о беде старого взяточника, нарвавшегося на честного человека. Он все никак поверить не может, чтобы тот взяток не брал, — все берут, важно не промахнуться в предложенной цене. Золотуев обижается, негодует на его показную честность и, даже отсидев положенный срок, уверен, что сидел понапрасну: значит, мало давал.
Но при чем тут пенсионер Золотуев, когда нас интересует залихватски смелый, честный и обаятельный парень Колосов? В Колесове кипение сил молодых, неопасное озорство, но вообще-то он отличный малый и, когда его вышибают из института, большинство ребят на его стороне.
Беда приходит к молодому герою с другого бока: когда надо делать первый нешуточный жизненный выбор. Тут уж не кровушка по жилкам переливается, дело серьезное: институт или любовь?
Так случилось, что герой Вампилова покорил сердце Тани, дочери ректора института, а это совсем не по душе ее отцу. Вот когда мораль Золотуева, с презрением и насмешкой отвергнутая, оказывается все же проблемой. А что, ведь и правда, с жизнью не поспоришь. Это в книжках хорошо читать и в кино видеть. А тут сам реши, и для каждого этот однажды возникший перед ним выбор во сто крат труднее, чем кажется в теории и издали. Посмеявшись над Золотуевым, Колесов сам не замечает, как переходит в его веру: все продается и покупается, важна цена и цель. Бросить любимую девушку, как требует ее отец, и тяжело и подловато. Но если диплом горит? Если судьба на кону? Колесову было присуще все, что свойственно хорошему, честному юноше: рядом с восторженностью и поперек ей — скептическая поза, рядом с романтикой души недоверие к фразе, воспитательному нажиму, нравственным прописям, которыми вечно надоедают старшие. Отсюда, наверное, озорство, молодечество. Отсюда и демонстративная практичность, показной рационализм, немного смешной и еще безвинный в юном возрасте, но незаметно, как у Колесова, оправдывающий первые сделки с совестью.
Для любого из нас настает момент, когда из тихой гавани семьи, дома, школы ты выплываешь в открытое море жизни и где-то встречает тебя неизбежно первое испытание совести, первый рубеж, перейдя который ты, случается, уже другой человек. Эта минута, этот критический миг и интересует более всего Вампилова.
Проблемы же, поднятые драматургом в пьесе, и сейчас, более чем через двадцать лет, к сожалению, актуальны.