«Трудно сказать, что делалось тогда с Иваном Федоровичем. Он забывал, присоединяясь к косарям, отведать их галушек, которые очень любил, и стоял недвижимо на одном месте, следя глазами пропадавшую в небе чайку или считая копны нажатого хлеба, унизывающие поле». (1, 183)
Как поэтическая натура, Шпонька способен в вечернем, темном небе увидеть не живущую в степи чайку (соответствие: утром – жаворонка) и, как хороший хозяин, сосчитать в сумерках (!) копны «нажатого хлеба». Неудивительно, что герой очень быстро прославился как «великий хозяин». И вновь расхождение субъективного (рассказчик) и объективного (автор) рождает иронию в отношении предмета изображения.
Таким образом, развитие-раскрытие героя в повести идет сразу в двух направлениях. Непосредственный рассказчик выстраивает образ своего героя по восходящей, а каждый следующий эпизод должен убеждать читателя в одаренности избранного персонажа, а автор, стоящий между рассказчиком и читателем, по мере развития сюжета убеждает его в обычности, в приземленности, в пошлости «особенного» героя и мира, который творит вокруг него рассказчик.
Важнейшей чертой героя, объясняющей его особое положение, становится его происхождение. История, к которой рассказчик готовит читателя почти с самого начала повествования. Вначале мы узнаем о ссоре сестер – матушки Ивана Федоровича и его тетушки Василисы Кашпоровны, но ничего – о причине, разлучившей их до конца жизни, и только после возвращения Шпоньки в имение завеса исключительности над героем объясняется: он сын не Федора Шпоньки, а Степана Кузьмича, но история банальна и пошла, тетушка не говорит о любви и страсти, все весьма обыденно, снижено:
«Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было на свете, как начал ездить к твоей матушке; правда в такое время, когда отца твоего не было дома. Но я, однако ж, это не в укор ей говорю. Успокой господи ее душу! – хотя покойница всегда была неправа против меня». (1,184)
Ситуация должна бы развиваться по законам романтического жанра, но возвышенный тон снижен изначально – меркантильный интерес к чужим землям вызывает воспоминание о происхождении и младенчестве Ивана Федоровича, но даже этого автору кажется мало, и это воспоминание тетушки снижается самим эпизодом, восстановившимся в памяти героини:
«Ты тогда был таким маленьким, что не мог выговорить даже его имени; куда ж! Я помню, когда приехала на самое пущенье, перед филипповкою, и взяла было тебя на руки, то ты чуть не испортил мне всего платья; к счастью, что успела передать тебя мамке Матрене. Такой ты тогда был гадкий!..» (1, 184)
Далее сюжет развивается стремительно, читатель ждет кульминации и развязки (потому что все, что было до этого – экспозиция), рассказчик словно не обманывает его ожиданий: интрига с завещанием, визит, знакомство с барышнями, замыслы тетушки, - но это все остается только штрихами, рассказчик все так же готовится к более важному. Главным же, с точки зрения автора, остается изображаемый мир, который теперь дробится, укрупняется, и читатель видит его мелкопоместное дворянство.
Прежде всего это вопрос состояния, богатства, и мы видим смущение героя в имении соседа, у которого не «очеретная» (тростниковая) крыша, а деревянная, и даже два амбара крыты досками, а ворота – вообще – «дубовые». Состояние героя, увидевшего такое великолепие, передается сравнением, которое, с точки зрения рассказчика, продолжает романтическую линию – бедный, но достойный родственник в гостях у богатого, захватившего его наследство:
«Иван Федорович похож был на того франта, который, заехав на бал, видит всех, куда не оглянется, одетых щеголеватее его». (1, 185)
Автор же, на словесном уровне, выражает иное: богатство соседа относительно, просто этот «франт» (Григорий Григорьевич) просто «щеголеватее» Шпоньки.
Визит к соседу приобретает все более светские черты – знакомство с дамами, и Шпонька ведет себя как «воспитанный кавалер»; «прием» переходит в «парадный обед», герой оказывается за столом напротив барышень, рассказчик готовит любовную интригу, тем более есть даже вероломный соперник – неизвестно откуда взявшийся Иван Иванович, но обед занимает все внимание рассказчика (для него оно оказывается намного важнее, и барышень во время обеды мы не видим и не слышим). Гостю прислуживает «деревенский официант в сером фраке с черною заплатою», а
«стук ножей, ложек и тарелок заменил на время разговор; но громче всего слышалось высмактывание Григорием Григорьевичем мозгу из бараньей кости». (1, 188)
Если в описании слуги позиция рассказчика – восхищение – выражается в использовании и сочетании слов «официант» и «серый фрак», то авторская ирония – в сочетании этих слов с другими, рождающем ироническую улыбку: «деревенский официант», «серый фрак с черною заплатою». В описании обеда особе значение несут ситуативные несоответствия, выражающие прежде всего авторскую иронию и характеризующие рассказчика, который, как и его герои, не знает сочетаемости столовых приборов («нож-вилка»), но и имеет свое мнение (не отличающееся от мнения его героев) о достойном поведении за столом: «стук ножей, ложек (!) и тарелок (!)», - и хотя подавали индейку – «громче всего слышится высмактывание… мозгу из бараньей кости». (1, 188)
Повесть о Иване Федоровиче Шпоньке заканчивается, потому что всем сферам человеческой жизни – от земского училища, до армии, от города и чиновничества до деревни и мелкопоместного дворянства, всем человеческим чувствам дана авторская оценка: пошлость, достойная осмеяния, сарказма.
Повесть заканчивается, потому что, характеризуя героя, рассказчик раскрыл себя как личность, воспевающая этот «пошлый мир пошлости». По своим человеческим качествам рассказчик – тот же Шпонька, только с правом голоса, и его голос становится голосом этой пошлости, за что, в отличие от героя, на него направлена авторская ирония, тогда как в отношении Шпоньки – только смех.
Как травестирование рассказчика автор вписывает в последней главе путешествие тетушки в соседнее имение в своей бричке, современнице Адама, как иронизирует говорящий, о лошадях, которые чуть моложе брички. По ее мнению, лошади, прошедшие пять верст за два часа – горячие лошади, кони; по мнению рассказчика – древние клячи. Так получается и со Шпонькой – для рассказчика это «преблагонравный» и «престарательный» человек, для автора – часть пошлого мира.
2. ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ КАК ВЫРАЗИТЕЛЬ АВТОРСКОЙ ОЦЕНКИ
В «ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ПОССОРИЛИСЬ ИВАН ИВАНОВИЧ
С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ».
Если в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» развитие отношений автор – рассказчик - герой идет в направлении сближения рассказчика и героя с целью вынесения им авторской оценки как и миру, их породившему, то в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», входящей в сборник «Миргород», именно рассказчик является тем героем, которому доверено вынесение оценки изображаемому миру, то есть здесь развитие отношений автор – рассказчик – герои идет в направлении сближения рассказчика и автора, что позволяет Н.В. Драгомирецкой говорить о развивающемся сознании рассказчика (1).
Таким образом, проследив за сознанием говорящего от первой главы к финалу, мы сможем не только дать характеристику субъекту речи, но и выяснить его оценки окружающего мира и соотнести их с авторской.
Многочисленные описания в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» так же, как оговорки рассказчика («описать нельзя», «картина, которую любят живописцы», «о, если бы я был живописцем», «где я возьму кистей и красок»), убеждают читателя в том, что перед нами молодой человек, мечтающий о карьере художника и видящий мир более красочно, более ярко, чем обычные люди. Именно этот дар заслоняет для него реальность, позволяет описывать вначале обычное, иногда пошлое, как достойное картины живописца:
«Домишко очень недурен. Мне нравится, что к нему со всех сторон пристроены сени и сенички, так что если взглянуть на него издалека, то видны одни только крыши, посаженные одни на другие, что весьма походит на тарелку, наполненную блинами, а еще лучше на губки, нарастающие на дереве» (1, 363).
Рассказчик еще не может определиться, что ему больше нравится – пейзаж или жанровая сценка, поэтому описание – пейзаж или жанровая сценка, поэтому описание – пейзаж дома Ивана Ивановича легко переходит в жанровую сценку:
«Впрочем, крыши все крыты очеретом; ива, дуб, и две яблони облокотились на них своими раскидистыми ветвями. Промеж деревьев мелькает и выбегает даже на улицу небольшие окошки с резными выбеленными ставнями» (1, 363).
(заметим, что олицетворение, на котором построен этот отрывок, выдает в рассказчике не столько живописца, сколько литератора).
Как уроженец Миргорода с его вечной лужей, он не замечает грязи, а только сочетание предметов и красок, не задумывается о содержании, видит лишь внешнее, так картина запустения у него пока просто яркий «натюрморт»:
«Иван Иванович перешел двор, на котором пестрели индейские голуби, кормимые собственноручно Иваном Никифоровичем, корки арбузов и дынь, местами зелень, местами изломанное колесо, или обруч из бочки, или валявшийся мальчишка в запачканной рубашке». (1, 368)
Нужно сказать, что натюрморты более поддаются рассказчику, чем слова. Сравните цветовую гамму: сочетание сизо-зеленых красок (голуби), темно-зеленых и желтых (корки арбузов и дынь), с неуклюжим синтаксическим построением: «местами изломанное колесо, или обруч из бочки».
Кроме «пейзажа» и «натюрморта» рассказчик пытается написать и картину по некому античному сюжету: ссора Ивана Ивановича в доме Ивана Никифоровича, по случаю жары снявшего с себя всю одежду, завершается «немой сценой» :
«Вся группа представляла сильную картину: Иван Никифорович, стоящий посреди комнаты в полной красоте своей без всякого украшения! Баба, разинувшая рот и выразившая на лице самую бессмысленную, исполненную страха мину! Иван Иванович с поднятою вверх рукою, как изображались римские трибуны! Это была необыкновенная минута! спектакль великолепный! И между тем только один был зрителем: это был мальчик в неизмеримом сюртуке, который стоял довольно покойно и чистил пальцем свой нос». (1, 373)