Переход из жизни в смерть не единственный. Снова и снова повторяется "пограничная ситуация", снова герой страдает, испытывая чувство близкой гибели, но уже в другом теле и другой судьбе. То он женщина-старуха, спящая в душной комнате, а затем зарезанная там же; то он арестован в каком-то тоталитарном государстве как шпион, и ему угрожает смерть. Рассказчик обобщает свои существования, выделяя в них постоянную константу — страдание: "Я переносил иногда мучительные физические боли, характерные для неизлечимых недугов (...) Я неоднократно был слепым, я много раз был калекой, и одно из редких ощущений физического счастья, которое я знал, это было возвращающееся сознание и чувство того, что я совершенно здоров..." (с. 129).
Этот аспект множественности воплощений и одновременно однозначности направления от жизни к смерти через страдание и заботу, не является ли он попыткой создать определенный символ человеческого пути? Тем более, что рассказчик, пытаясь объяснить себе причины изменения своего "я", приходит к выводу об утрате непроницаемой оболочки, "которая отделяла меня от других и в которой заключена моя индивидуальность". И тогда часть становилась целым, "... в нее беспорядочно врывалось нечто, мне не принадлежащее" (с. 133).
Мотив повторяемости является основной семантической и структурной доминантой, подчеркивая экзистенциальный характер мышления Газданова. Неслучайно герой-рассказчик, изучая судьбы участников Тридцатилетней войны (1618-1648гг.), обнаруживает перекличку прошлого с настоящим. Так судьба генерала Валленштейна повторяется в некоторых своих моментах в жизни студента-эмигранта, которого тоже обвинили в предательстве и чуть не убили. Павел Александрович погиб от руки той, которой доверял, как и Валенштейн, убитый своими офицерами. При встрече с Лидой рассказчик прямо признается, что "в моей личной жизни Вестфальский мир играет тоже некоторую роль..." (с. 191). А разве судьбы русских эмигрантов, героев романа, не повторяют пути профессора Сафонова и статуи Будды из повести Вс. Иванова — уход, пусть и вынужденный, из родительского дома, скитания, невольное заточение и в прямом, и в переносном смысле, стремление к душевному покою, которое оказалось иллюзией?
Повторяемость, общность человеческой истории подтверждается многочисленными интертекстуальными ссылками и культурными знаками, виртуальными изменениями рассказчика, а также прямой словесной формулой Павла Щербакова: "Все, что нам принадлежит, все, что мы знаем, все, что мы чувствуем, мы это получили во временное пользование от умерших людей" (с. 194).
Но самый больной вопрос для экзистенционального восприятия Газданова — вопрос о смысле жизни и неоправданности смерти. Разрешая его, писатель обращается к философским позициям и религиозным ценностям западной и восточной цивилизаций, используя элементы интеллектуального романа. Герой-рассказчик постоянно осмысляет свое духовное бытие, он склонен подчеркнуть фанатизм идей в практике исторических личностей; в композицию романа входят беседы и споры героев, в ходе их уточняются взгляды. Одним словом, европоцентрическое сознание доминирует в повествовании, но одновременно возникает и угроза его несостоятельности, а в широком смысле слова, понимание гибели культуры рационализма. Недаром Щербаков выносит своеобразный приговор Европе: "Подумайте, ведь здесь каждый камень пропитан кровью. (...) Европа живет, как убийца, преследуемый кровавыми воспоминаниями и угрызениями совести — в ожидании новых государственных преступлений" (с. 197-198).
Однако и тип восточного мировосприятия, та же категория реинкарнации, вызывают у Газданова неоднозначное отношение.
В последней своей беседе герои высказывают противоположные взгляды по отношению к смерти. Смерть как катастрофа жизни, "призрак потустороннего ужаса, от которого стынет кровь" (с. 196), — такова точка зрения героя-рассказчика, человека, испытавшего в своих реинкарнациях неумолимость конца, и только множественность превращений, эта основа буддийской веры, оставляет "надежду на какое-то призрачное бессмертие" (с. 167).
Другой собеседник, верящий в божественный смысл мирозданья, воспринимает смерть как нечто значительное и торжественное, переход в иной мир. Павел Александрович сближает христианскую веру и буддизм именно в этом направлении, избавление от физической субстанции земного существования перед перспективой иного бытия. "В силу исторической случайности мы — христиане; мы могли бы быть буддистами, именно мы, русские",— говорит он (с. 199).
Однако и эти выводы и размышления не только утверждаются, сколько подвергаются сомнению.
Герой-рассказчик после смерти Павла Александровича, получив наследство, обрел освобождение от земных страстей, тревог и интересов, то есть состояние, близкое к нирване. Но сам он ощущает свои чувства как "чужую жизнь", а равновесие и покой души близки к духовному оцепенению и старческой усталости. Неподвижность внутреннего бытия, тяготение к Танатосу, обнаруживает ограниченность восточного религиозного миросозерцания.
Можно сказать, что Г.Газданов, как и Вс.Иванов, обнажают противоречия развития двух цивилизаций духа, осмысляя активную воспринимающую роль России в синтезе двух культур. Их концептуальные художественные решения в главной своей основе имеют много общего.
В финале романа герой-рассказчик увидел одновременно все свои превращения и жизнь как праздник, прерываемый голосами смерти, но праздник любви, поэзии, радости бытия. Строки песни Катрин, его возлюбленной, и торжество бытия, — все утверждает жизнь и любовь как ведущие начала в природе человека:
И тихие шаги услышу надо мною,
Могила станет и теплее, и нежнее,
Когда шепнешь "люблю", склонившись головою,
И буду мирно спать, пока придешь ко мне (с. 264).
Финал рассказа — обретение любимой — может показаться слабым по сравнению с остальным повествованием, так как почти призрачен, неуловим образКатрин. Но зато финал открыт в ту жизнь, о которой мечтал герой, жизнь простую, бесхитростную среди близких и в заботах о них, "где плачут от того, что умер ребенок или убит муж, где говорят — я никого не любил, кроме тебя, — где живут маленькие дети и щенята..." (с.203).
Таким образом, противоречия жизни и смерти решаются у Вс.Иванова через культуру духа, память прошлого, победу искусства, синтез цивилизаций. У Газданова те же мыслеобразы выражены через варианты существования в горе и страданиях, но и в преодолении их, преодолении своей внутренней неуверенности, двойственности в том случае, если человек несет свою ответственность перед другим, будь это друг или любимая женщина или парижский клошар. Гайто Газданов, не будучи последовательным христианином, утверждает в конечном итоге христианскую идею жизни как любви.
Если у Вс.Иванова тексту оппонируют эпиграфы и налицо художественный контраст, то Г.Газданов уходит от однозначности. Поэтика романа постоянно двоится, так как возникают все новые и новые уровни. Его роман феноменологический, но одновременно имеющий элементы виртуального письма, роман экзистенциальный, в котором утверждаются религиозно-философские категории жизни и смерти, космоса, времени и пространства, и вместе с тем интеллектуальный роман. "Возвращение Будды" имеет аспект социально-исторического повествования и включает в себя структуры уголовного жанра. Текст насыщен историческими параллелями, культурными знаками, в нем обнаруживаются аллюзии и цитаты из "Откровения", переписки французских просветителей и вместе с тем весь этот интертекстуальный комплекс активизирует, подчеркивает субъективность восприятия, феноменологический характер жанра. Одно абсолютно однозначно в "Возвращении Будды". Это русский роман, партитура, рассчитанная на множество восприятий и их постоянное обновление.
1 - Масонские доклады Г.И.Газданова. Публикация А.И.Серкова. // Новое литературное обозрение. №39 (5/1999). С. 183-184.
2 - Иванов Вс. Возвращение Будды. В кн.: Всеволод Иванов. Избранные произведения в двух томах. М.: Худож. лит-ра. Т. 1. 1968. С. 198. Далее стр. по этому изданию указаны в тексте.
3 - Алексеев В.М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун-Ту (837-908). Пб-г, 1916. С. 0234.
4 - Минокин М. Комментарии. В кн.: Вс. Иванов. Избранные произведения в двух томах. М.: Худож. лит-ра. Т. 1. 1968. С. 485. См. также письма Вс.Иванова М.Горькому // Новый мир. 1965, №11. С. 326.
5 - См. Мальцев Ю. Иван Бунин. 1870-1953. М., 1994; Колобаева Л. От временного к вечному. Феноменологический роман в русской литературе ХХ века // Вопросы литературы. !998, №3. С. 132-144.
6 - Колобаева Л. От временного к вечному. Феноменологический роман в русской литературе ХХ века. // Вопросы литературы. 1998, №3. С. 137.
7 - Газданов Г. Собр. соч. в трех томах. М.: Согласие. Т. 2. 1996. С. 202-203. Далее стр. по этому изданию и тому указаны в тексте.
8 - См. Борхес Х.Л. Соч. Т. 1. Рига, 1994. С. 327.
9 - Срав. размышления Г.Газданова об Алданове и героя-рассказчика о Павле Александровиче. Газданов: "Есть то, что можно назвать загадкой Алданова. Он не верил ни в какие положительные вещи, — ни в прогресс, ни в возможность морального улучшения человека, ни в демократию, ни в так называемый суд истории, ни в торжество добра, ни в христианство, ни в какую религию, ни в существование чего-либо священного, ни в пользу общественной деятельности, ни в смысл человеческогой жизни — ни во что. И вместе с тем, не было человека, существование которого было бы более честным и мужественным выполнением долга порядочнейшего человека, которому нельзя поставить в вину ни одного отрицательного поступка. Он был добр и внимателен ко всему, он был джентельменом в полном смысле слова..." (Газданов Г. Масонские доклады. // Новое литературное обозрение. №39 (5/1999). С. 184). Герой-рассказчик: "Я любил его душевное спокойствие, его искреннюю доброжелательность ко мне, интонации его глубокого голоса, его неподдельную человеческую привлекательность, — все эти качества, которые он пронес через жестокие испытания и которые он сумел сохранить такими, какими они бывают тогда, когда молодость и сила позволяют человеку роскошь великодушия" ("Возвращение Будды". С. 205).
10 - Герой новеллы Эдгара По "Правда о том, что случилось с мосье Вльдемаром" под влиянием магнетизма в момент смерти на вопрос: "Вы спите?" отвечает: "Да... нет... я спал... а теперь... теперь я умер". // Э. По7 Избранные произведения в двух томах. М.: Худ. лит-ра. 1972. С. 367.