Шевчук Ю.В.
Творчество А. Ахматовой периода Великой Отечественной войны оказалось во многом созвучным официальной советской литературе того времени. За героический пафос поэта поощряли: позволили выступить по радио, печатали в газетах и журналах, обещали издать сборник. А. Ахматова была в смятении, поняв, что "угодила" власти.
Поэт использует ключевые слова героической лирики тех лет - "клятва", "мужество", "супостат", "советская пехота", "оскверненная врагами земля" и т.д. Исследователи отмечают характерное хоровое "мы" ("Мы детям клянемся…"), установку на безымянность ("Да что нам имена!.."), ролевой взгляд на участников исторического процесса ("незатейливые парнишки", "ни плохих, ни хороших, ни средних"). В связи с этим В. Тюпа, например, делает вывод: "…Война сместила в сторону соцреалистической парадигмы творчество даже таких художников слова, как Ахматова" [1, с. 144]. С лирикой поэта периода Великой Отечественной войны тесно связали понятие патриотизма. А. Ахматову поощряли за героизм и одновременно ругали за трагизм, поэтому одни стихотворения она напечатать не могла, тогда как другие - "Вражье знамя растет, как дым…", "А та, что сегодня прощается с милым…", "Мужество", "Первый дальнобойный в Ленинграде", "Копай, моя лопата…" - публиковались в сборниках, журналах, газетах. Изображение народного подвига и самоотверженной борьбы не сделало А. Ахматову "советским" поэтом: что-то в ее творчестве смущало власть постоянно.
В войне, считает А. Ахматова, отстаивалась правда "сверхисторическая", "божественная", поэтому лирическая героиня обращается прямо к Богу и к тому, что принято называть Культурой, - к русской речи, статуе в Летнем саду, Царскому Селу ("И осталось из всего земного…", 1941; "Мужество", 1942; "Nox. Статуя "Ночь" в Летнем саду", 1942; "Городу Пушкина", 1944 и др.). Стихотворения А. Ахматовой военных лет содержат религиозный смысл, что, естественно, не удовлетворяло советскую критику. Рецензенты резко рекомендовали поэту изгнать из стихов все "чуждое", "полубиблейское", "архаическое". Обвинение А. Ахматовой в религиозности можно назвать сюжетообразующим мотивом печально знаменитого ждановского доклада 1946 года.
Христианскому мировосприятию не чужды ни трагизм, ни героика: с одним его сближает феномен безвинного страдания, с другим - момент подвига, победы, славы. Религиозному сознанию близки вневременные, вечные понятия добра и зла, жизни и смерти. Только на первый взгляд может показаться, что все, написанное А. Ахматовой в период войны, является советским и своевременным. При этом бесспорно - лирика поэта прежде всего героична: отличается духом непреклонности, волевой собранностью и бескомпромиссностью. Во многих стихотворениях начала войны призыв к борьбе и победе звучит открыто, в них узнаваемы советские лозунги 1930-х - 1940-х годов. Эти произведения издавались и переиздавались десятки раз, за них А. Ахматова получала "необыкновенные" гонорары, называла их "заказными".
…Правда за нами,
И мы победим.
("Вражье знамя…", 1941).
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
("Клятва", 1941).
Не пустим супостата
На мирные поля.
("Копай, моя лопата…", 1941).
В годы войны "культурным" героем ахматовской лирики становится Петербург - Петроград - Ленинград, трагедию которого поэт переживает как глубоко личную. В сентябре 1941 года по радио звучал голос А. Ахматовой: "Вот уже больше месяца, как враг грозит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны. Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоевского и Блока, городу великой культуры и труда враг грозит смертью и позором" [2, с. 15]. А. Ахматова говорила о "непоколебимой вере" в то, что город никогда не будет фашистским, о ленинградских женщинах и о соборности - чувстве единения со всей землей русской. В своей речи она соединила патриотическое чувство с религиозным - из этого складывается специфика ахматовской героики, которая, при всей своей внешней открытой пафосности, "изнутри" трагична. А. Ахматову раздражал несдержанный героизм: в литературе она не принимала беспримерные случаи мужества (поэтому считала слабой "Ленинградскую поэму" О. Берггольц) [3, т. 1, с. 479], не сочла допустимой в своем творчестве тему "убий!". А. Ахматова отказалась от сомнительной чести присутствовать при казни немецких преступников в 1946 году.
Стихотворение "Мужество" (1942) было оценено советской общественностью как высочайший образец гражданской лирики А. Ахматовой. Поэт находит опору и героический импульс в культуре: "И мы сохраним тебя, русская речь, / Великое русское слово. / Свободным и чистым тебя пронесем, / И внукам дадим, и от плена спасем / Навеки!" (2, 1; 16) [4]. После постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград" и это произведение подверглось критике. А. Ахматову никто и не думал упрекать за возможную скрытую полемику с репрессированным О. Мандельштамом, сказавшим "Мне хочется уйти из нашей речи" ("К немецкой речи", 1932), критики указывали на неприемлемый христианский подтекст произведения. Рецензент издательства "Советский писатель" В. Смирнова (8 января 1952 года) во второй строфе стихотворения обнаружила "явное противоречие основной мысли о мужестве". По ее мнению, "гордое утверждение", что "мы сохраним великое русское слово", "не вытекает из первых двух "непротивленческих" строк. Не правильнее ли было бы "Хоть страшно и горько"?" (2, 1; 417). А. Ахматова текст не изменила.
Утверждая героическим пафосом своих произведений непрерывность и торжество жизни, А. Ахматова много размышляет о смерти. В первой половине 1940-х годов развитие этой темы в лирике связано с конкретными историческими событиями. В одних произведениях поэта ситуация войны узнаваема без комментариев, в других - смерть неситуативна, страх экзистенциален. Образ смертоносной войны в ахматовской поэзии складывается посредством системы мотивов, важнейшими из которых являются мотивы ужаса и страха; мученичества и сиротства; истинного и ложного героизма; нравственной вины.
В декабре 1941 года Л. Чуковская записала слова А. Ахматовой, вспоминавшей себя в блокадном Ленинграде: "Я не боялась смерти, но я боялась ужаса. Боялась, что через секунду увижу этих людей раздавленными… Я поняла - и это было очень унизительно - что к смерти я еще не готова. Верно, жила я недостойно, потому и не готова еще" [3, т. 1, с. 350]. Мотив ужаса связан в лирике А. Ахматовой 1930-х годов с темой репрессий. В начале 1940-х он возникает в связи с новой бедой, но при этом страх в стихотворениях периода Великой Отечественной войны почти всегда лишен конкретно-исторических черт. Главное его свойство - тотальность; ужас характеризует состояние мира в целом, именно ему и пытается противостоять лирическая героиня.
Изображение страха, еще не успевшего сковать сознание, усиливает трагическое звучание некоторых стихотворений. Поэт фиксирует "докульминационный" момент: состояние предощущения ужаса, страха самого страха, сознательно не допуская, отказываясь от ужасного в произведениях о войне. Героиня "отстраняет" от себя отчаяние и безысходность, она как будто заговаривает страх.
Кто чего боится,
То с тем и случится, -
Ничего бояться не надо.
("Дорожная, или Голос из темноты", 1941).
А. Ахматова противопоставила войну "книжную" и "настоящую"; особым качеством последней, считает поэт, является ее способность порождать в людях чувство неотвратимости смерти. Не пуля - верней всего сражает страх, отнимающий силу воли. Убивая дух, он лишает человека возможности внутреннего противостояния происходящему. Страх уничтожает героику.
…И нет Ленор, и нет баллад,
Погублен царскосельский сад,
И словно мертвые стоят
Знакомые дома.
И равнодушие в глазах,
И сквернословье на устах,
Но только бы не страх, не страх,
Не страх, не страх… Бах, бах!
("И кружку пенили отцы…", 1942).
К тому, что пугает, лирическая героиня обращается с мольбой. Дверь (порог) в ахматовских стихотворениях "Стеклянный звонок" (1944) и "На стеклах нарастает лед…" (1945) становится чертой, которую только и остается преодолеть страху. Он лишен особых исторических примет, но его не мистическая, а социальная природа сомнений не вызывает.
А. Ахматовой казалось, что войну она не переживет. Именно тогда поэтом было много написано о Конце, последнем сроке, "последней странице" судьбы. Время научило ее и в жизни, и в творчестве быть "мужественно жестокой" (Л. Чуковская). В некоторых стихотворениях А. Ахматова исследует диалектику Конца, который приближается постепенно, но распознается людьми не сразу. Логике художника была близка триада (историческое событие в сознании поэта одновременно представало как бы в трех проекциях - предыстория, "настоящая" история и Высший суд над ней). Конец, по А. Ахматовой, наступает также в три этапа; процесс неотвратим, а ситуация неразрешима потому, что человек не в состоянии ее контролировать. Истоки Конца скрыты от наших глаз, мы пассивные свидетели только третьего этапа - или финала. В эвакуации и после возвращения в Ленинград поэт пишет "Три осени" (1943) и "Есть три эпохи у воспоминаний…" (1945). Первое - трагические размышления об исходе жизни, второе - одно из самых мужественных и жестоких стихотворений ХХ века - посвящено концу памяти. Страшнее смерти, по А. Ахматовой, может быть только забвение.
Стихотворение "Три осени" - о конце времени, отпущенного явлениям природы, человеку, эпохе. Смерть пугает не тем, что погружает в небытие, а тем, что приходит внезапно и не дает возможности подготовиться к встрече с ней. Смерть прекращает земную жизнь, но она не властна над бесконечным существованием духа. Создавая образ Конца, художник использует текст Апокалипсиса, посредством которого обычно вводит в свои произведения мотив справедливого Суда ("Реквием" и др.). Смерть - категория нравственная. Она только пропуск на спектакль, в котором предстоит участвовать каждому. В последней строфе А. Ахматова обыгрывает метафору "жизнь - театр"; и нет никакого парадокса в том, что драма кончается, а занавес, скрывающий бессмертие или небытие, только распахивается.