Александрова Т. Л.
Лирика Блока – "эолова арфа" революции, высокохудожественное воплощение неосознанных стремлений русской интеллигенции. Выражаясь словами Б.К. Зайцева, противопоставлявшего Блока Бунину, в котором "крепость, пластика, изобразительность", в нем – "смутная и туманная пена неких душевных состояний, музыка, неопределенный, иногда обольстительный, иногда ядовитый хмель" (Зайцев Б.К. Бунин. Речь на чествовании писателя 26 ноября. – Иван Бунин. Pro et contra. СПб., 2001. С. 411). Мало кто из современных Блоку литераторов пользовался столь восторженной и искренней любовью читающей публики. И многое ему прощали – что не простили бы никому другому. Об отношении к нему можно судить, к примеру, по воспоминаниям Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой (будущей "матери Марии" – православной монахини и героини французского Сопротивления). Вот как передает она свой "самый ответственный" разговор с поэтом: "″Кто вы, Александр Александрович? Если вы позовете, за вами пойдут многие. Но было бы страшной ошибкой думать, что вы вождь. Ничего, ничего у вас нет такого, что бывает у вождя. Почему же пойдут? Вот и я пойду, куда угодно, до самого конца. Потому что сейчас – в вас как-то мы все, и вы – символ всей нашей жизни, даже всей России символ. Перед гибелью, перед смертью Россия сосредоточила на вас самые страшные лучи – и вы за нее, во имя ее, как бы образом ее сгораете. Что мы можем? Что могу я, любя вас? Потушить – не можем, а если и могли бы, права не имеем. Таково ваше высокое избрание, – гореть. Ничем, ничем помочь вам нельзя″. Он слушает молча. Потом говорит: ″Я все это принимаю, потому что знаю давно. Только дайте срок. Так оно само собою и случится″" (Кузьмина-Караваева Е.Ю. Встречи с Блоком. – Александр Блок в воспоминаниях современников. В 2-х тт. М., 1980. Т. 2. С. 73 – 74). "Блок – великий мистический поэт, <...> – писала другая его современница-христианка, поэтесса Надежда Павлович, – у него было то ″духовное трезвение″ (по слову ″Добротолюбия″), которое позволяло ему и видеть недоступное нам, и предчувствовать, как оно должно отразиться на земле" (Павлович Н. Из воспоминаний об Александре Блоке. – Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 398). Странно читать такие строки о человеке, который писал, что "не знает" Христа, пренебрежительно отзывался о Церкви, порой допускал кощунственные высказывания – в стихах и прозе. Авторы цитированных воспоминаний об этом знали. Но что-то удерживало их от иного суждения. В самом деле, был ли Блок пророком – истинным или ложным? "Драма моего миросозерцания, – писал он сам в письме Андрею Белому, – <...> в том, что я – лирик. Быть лириком – жутко и весело. За жутью и весельем таится бездна, куда можно полететь – и ничего не останется. Веселье и жуть – сонное покрывало. Если бы я не носил на глазах этого сонного покрывала – не был руководим неведомо Страшным, от которого меня бережет только моя душа – я не написал бы ни одного стихотворения из тех, которым Вы придавали значение" (Блок А. Собр. соч. в 6-ти тт. М., 1982. Т. 6. С. 125). Исследователь жизни и творчества Блока, К.В. Мочульский, так комментирует эти строки: "Это – самонаблюдение ясновидца. Образ поэта-слепца с покрывалом ″жути и веселья″ на глазах, ведомого неведомо Страшным; несменяемого часового, охраняющего святыню; верного стража, несмотря на все измены и падения, вольного и цельного человека, несущего свою человечность, как крест; мистика с ″огненными переживаниями″ и ″холодом белого дня в душе″ – этот образ незабываем" (Мочульский К.В. С. 114. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М., 1997. С. 114). Мочульский считал Блока "духовидцем", сравнимым с Бëме, Сведенборгом, Владимиром Соловьевым. Так это или не так, но "слепой ясновидец" – в данном случае вполне подходящее определение. Блок и сам в одном из ранних стихотворений восклицал: "Мудрость моя близорукая!" Человек не только огромного таланта, но и живой совести, Блок действительно улавливал "музыку" своего времени, но, как водится, в сердце, не очищенном от страстей, истина смешивалась с ложью, поэтому прозрения то и дело сменяются у него помрачениями (в этом тоже – знамение эпохи).
Страшное Откровение Иоанна Богослова заканчивается светлым видением Нового Иерусалима: "И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего…" (От. 21: 1 – 2). Блок, глубоко прочувствовавший крушение старого мира, нового – чаял, но не увидел, потому что сам не пережил внутреннего обновления, а в царстве "Нового Человека со старым сердцем" – задохнулся. Однако на роль "учителя жизни" он никогда и не претендовал, а был, в самом деле, по преимуществу лирик. Лирические же стихи совершенно не обязательно содержат какую бы то ни было "идею", истинную или ложную, поэтому многое у Блока можно воспринимать, совершенно отстранившись от его неоднозначной мистики и нередко сомнительных откровений. Галина Кузнецова в "Грасском дневнике" приводит слова Бунина, сказанные по поводу изданного дневника Блока: "Нет, он был не чета другим. Он многое понимал… И начало в нем было здоровое…" (Цит. по: Иван Бунин. Pro et contra. С. 128) – хотя в печати Бунин судил о Блоке очень резко. Но пафос "светлого начала" действительно присутствует в его творчестве, – именно это делает Блока великим поэтом.
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты –
И ты увидишь: мир прекрасен.
("Возмездие")
Биография
О жизни Блока написано очень много. Множество сведений сохранилось и о его родных, близких, знакомых. Люди, хотя бы отчасти втянутые в его орбиту, уже одним этим приобретали известность. Однако при всем обилии сохранившихся фактов и подробностей личность самого поэта во многом остается тайной.
Предки Блока по отцовской линии – немецкого происхождения. Его прапрадед, Иоганн фон Блок, переселился в Россию в 1755 г., был лейб-медиком императрицы Елисаветы Петровны. Дед поэта, камер-юнкер и предводитель дворянства, в последние годы жизни страдал душевным расстройством и даже был помещен в психиатрическую лечебницу. Отец – Александр Львович Блок (1852 – 1880) – блестяще окончил юридический факультет Петербургского университета и получил кафедру в Варшаве. Это был человек большой одаренности, но исключительно тяжелого характера. В поэме "Возмездие" Блок дает его портрет – более психологический, чем физический:
″Он – Байрон, значит – демон…″ – Что ж?
Он впрямь был с гордым лордом схож
Лица надменным выраженьем
И чем-то, что хочу назвать
Тяжелым пламенем печали.
(Вообще, в нем странность замечали –
И всем хотелось замечать).
Пожалуй, не было, к несчастью,
В нем только воли этой… Он
Одной какой-то тайной страстью,
Должно быть, с лордом был сравнен:
Потомок поздний поколений,
В которых жил мятежный пыл
Нечеловеческих стремлений, –
На Байрона он походил,
Как брат болезненный на брата
Здорового порой похож...
В портрете отца Блок узнает и собственные черты. Интересна его запись в дневнике: "Из семьи Блоков я выродился. Нежен. Романтик. Но такой же кривляка" (Блок А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 104). От отца ему передалась и музыкальность: Александр Львович был прекрасным музыкантом и в музыке находил отдушину от прозаической юриспруденции. От него же, по словам К.В. Мочульского, к сыну перешла "болезнь иронии". Начало жизни будущего поэта омрачено драматичным разрывом между его родителями, рос он вдали от отца и в дальнейшем общался с ним лишь отдаленно и эпизодически, – тем удивительнее стойкость фамильных черт. Но более-менее "здоровым началом" Блок обязан семье матери, в которой воспитывался. "Семья моей матери причастна к литературе и к науке" – писал поэт в автобиографии (Собр. соч. Т. 5. С. 67). Дед его, Андрей Николаевич Бекетов (1825 – 1902) – известный ученый-ботаник, ректор Петербургского университета. "Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время почти не знает", – писал Блок (Там же).
Глава семьи – сороковых
Годов соратник; он поныне,
В числе людей передовых,
Хранит гражданские святыни,
Он с николаевских времен
Стоит на страже просвещенья,
Но в буднях нового движенья
Немного заплутался он…
Тургеневская безмятежность
Ему сродни; еще вполне
Он понимает толк в вине,
В еде ценить умеет нежность;
Язык французский и Париж
Ему своих, пожалуй, ближе,
(Как всей Европе: поглядишь –
И немец грезит о Париже),
И – ярый западник во всем –
В душе он – старый барин русский,
И убежденный склад французский
Со многим не мирится в нем…"
В автобиографии Блок с мягкой иронией приводит еще одну характерную черточку деда: "Встречая знакомого мужика, дед брал его за плечо и начинал свою речь словами: ″Eh, bien, mon petit…″ Иногда на том разговор и кончался" (Там же). Но как бы поэт ни иронизировал по поводу гражданских убеждений профессора Бекетова – он сам во многом был его закономерным логическим продолжением, – это и привело его к осознанию необходимости революции.
Женщины в семье Бекетовых обладали выраженными способностями к литературе. Бабушка, Елизавета Григорьевна (1834 – 1902), активно занималась переводами с французского и английского – переводила Жорж Санд, Бичер-Стоу, Вальтера Скотта, Диккенса, Гюго, Мопассана, Флобера. Из четырех ее дочерей писательницей не стала только вторая, Софья Андреевна. Старшая дочь, Екатерина Андреевна (1855 – 1892), писала рассказы и стихи, – одно из ее стихотворений, "Сирень", было положено на музыку С.В. Рахманиновым и стало известным романсом. Младшая, Мария Андреевна (1862 – 1938) – была детской писательницей; впоследствии она стала первым биографом своего племянника (жизнь поэта в ее изложении напоминает увлекательную повесть для юношества). Мать Блока, третья из сестер, Александра Андреевна (1860 – 1923), тоже проявила себя как переводчица. Впрочем, в детстве и юности никто не мог бы этого предсказать. "…Веселая девочка, самая ребячливая и беззаботная из своих сестер, – вспоминала М.А. Бекетова, – Детского в ней было очень много, и долго оставалась она еще совершенным ребенком <...> Училась Ася довольно плохо. Она ненавидела всякую ″учебу″, систематичность. В гимназии ее считали пустой, даже глупой, но ошибочно… Больше всего любила она природу и литературу, особенно лирику, поэзию. Была очень религиозна и еще в детстве мечтала о детях, о материнстве. В шестнадцать лет из некрасивой девочки Ася превратилась в очаровательную девушку. Своей женственной грацией, стройностью, хорошеньким свежим лицом и шаловливым кокетством она привлекала сердца" (Бекетова М.А. Александр Блок. Биографический очерк. Л., 1930, С. 31). Блок в поэме "Возмездие", схематизировав образы других сестер (в поэме их две, а не три), несколько строк посвятил Асе-гимназистке: