С первых же дней победившего Октября она попала не только в новую, но и, как ей казалось, враждебную обстановку. Все самым резким образом изменилось вокруг нее, а она с исключительным упорством продолжала пребывать в созданном собственным воображением мире романтических книжных представлений о жизни.
Продолжая жить в литературе и только для литературы, Марина Цветаева писала много, с увлечением. Присущая ей гордость не позволяла унижаться до жалоб на личные свои душевные и материальные невзгоды, а ведь и ей приходилось испытывать все трудности быта переходного времени. Стихи ее в эту пору звучали жизнеутверждающе, мажорно. Только в самые трудные минуты могли вырваться у нее такие слова: "Дайте мне покой к радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!"
В это время Марина Цветаева жила почти в полном отчуждении от литературной среды, в кругу немногих близких друзей, ценивших и понимавших ее стихи. Она чуждалась общества московских поэтов, не входила ни в одну из многочисленных поэтических группировок и чрезвычайно редко выступала с чтением своих стихов.
Сохранилась афиша одного из таких вечеров в Политехническом музее. В субботу 11 декабря 1920 года Всероссийский союз поэтов под председательством Валерия Брюсова устраивал "Вечер поэтесс", на котором среди девяти участниц, не оставивших своего имени в поэзии, была и приглашенная Брюсовым Марина Цветаева. Не без иронии вспоминала она о своем появлении среди разряженных и манерных представительниц богемного стихотворчества. Нарочно облачилась в темное мешковатое платье, похожее на монашеское одеяние, перепоясанное широким кожаным ремнем. Военная сумка через плечо, коротко остриженные разлетающиеся волосы. Вышла на эстраду в валенках и всем своим видом и манерой держаться выказывала презрение и к поэтессам, и к заполнявшей зал жаждущей литературных скандалов публике.
А стихи читала такие, что первоначальные усмешки скоро перешли в шумную овацию. Звучал голос настоящего поэта. Конечно, это выступление Цветаевой определялось вызовом литературному окружению, издавна присущим ей фрондерством.
Но если смотреть шире, за внешней, а порой и наивно выраженной фрондой нельзя было не почувствовать и более глубокой внутренней оппозиции новому строю жизни. Советская общественность не захотела ставить это в упрек ее действительно видающемуся поэтическому дару. Как раз в эти годы Государственное издательство выпустило две ее книги: "Версты" и поэму-сказку "Царь-Девица", стихи ее по достоинству были оценены в печати.
В мае 1922 года ей было разрешено вместе с дочерью выехать за границу к мужу, Сергею Эфрону, оказавшемуся в рядах белой эмиграции. Бывший белый офицер, разочаровавшийся после разгрома Деникина и Врангеля в "белом движении", он порвал с ним и стал к этому времени студентом университета в Праге По приезде Марины Цветаевой семья недолго жила в Берлине, затем поселилась в ближайших окрестностях чехословацкой столицы, а в ноябре 1925 года переехала в Париж.
Довольно скоро Цветаевой пришлось убедиться в том, что эмиграция, поначалу встретившая ее как единомышленницу, резко изменила свое отношение, почувствовав, что она разочаровалась в прежних своих взглядах и стала в оппозицию эмигрантскому окружению.
Цветаева не изменила своему призванию, писала много и вдохновенно, но все ее творчество перешло уже в иную, трагедийную тональность.
Даже более или менее либеральные эмигрантские журналы постепенно перестали печатать ее стихи, В первую пору пребывания за рубежом ей, правда, удалось издать несколько сборников, из них основные: "Разлука", "Психея", "Ремесло", а через шесть лет и последнюю прижизненную книгу - "После России", включившую стихи 1922-1925 годов. С этого времени ее поэтические произведения почти исчезают со страниц печати.
В одну из самых тяжких для себя минут Марина Цветаева с горечью записала: "...мой читатель остается в России, куда мои стихи... не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое-тамошнее!" Так оно и было. Белоэмигрантская пресса объявила поэта вне своих законов, увидя в нем не только резкого обличителя своей мертворожденной среды, но и непримиримого врага черносотенства, расизма, фашизма. Всем своим поэтическим существом Марина Цветаева противостояла силам реакции и смело говорила о своих симпатиях к новой, Советской России.
"Пишу не для здесь (здесь не поймут - из-за голоса), а именно для там - языком равных"
Тяжелой ценой далось ей это прозрение, потому что оно одновременно принесло ей чувство безнадежного одиночества, обрекло на жизнь во враждебной среде, на тоску по покинутой родине. Однако поэзия не покидает Марину Цветаеву, живет неразлучно с нею в полном тяжких лишений житейском быту.
Через двенадцать лет полунищенского существования она скажет в одном из частных писем; "Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты - нет)". И далее: "Нищеты, в которой я живу, вы себе представить не можете, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Георгий) живем, то есть просто медленно подыхаем с голоду". Но тут же характерное признание: "Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов не дам".
Так и было с ней всегда, во весь период ее многотрудной зарубежной жизни. Мужественно борясь с нищетой и болезнями, в обстановке полнейшего отчуждения от эмигрантских литературных кругов, страдая от морального одиночества, она не выпускала пера из рук, создавая стихи, поэмы, прозу, приведшие ее к вершине того, что мог дать ее яркий и неповторимо своеобычный талант.
В таком неустанно напряженном состоянии духа, отстаивая в мире рутины, косности и бесчеловечности право на свободу и независимость своего поэтического "я", дожила Марина Цветаева до страшных дней гитлеровской экспансии. На ее глазах была захвачена, растоптана фашистскими ордами близкая ее сердцу Чехословакия. С небывалой прежде силой прозвучали ее "Стихи к Чехии" (1938-1939), страстно клеймящие насильников, восславляющие мужество свободолюбивого чешского народа. Нарастание сил фашизма настолько потрясло ее душу, что возвращение к относительно мирной жизни казалось ей совершенно невозможным. Единственный путь спасения - это возвращение на покинутую родину. В 1939 году Марина Цветаева, после семнадцати лет бедственного пребывания за рубежом, получив советское гражданство, вернулась наконец на родную землю.
Марина Цветаева оставила значительное творческое наследие; книги лирических стихов, семнадцать поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическую, мемуарную и историко-литературную прозу, в том числе эссе и философско-критические этюды, К этому надо добавить большое количество писем и дневниковых записей.
Имя Марины Цветаевой неотделимо от истории отечественной поэзии. Ее сильный, своеобразный лиро-эпический дар был угадан и отмечен уже первыми читателями и рецензентами.
Поэтический мир Цветаевой в самую раннюю пору становления ее художественной индивидуальности был во многом иллюзорен и населен образами, сошедшими со страниц любимых книг. Содержание многих и многих ее стихов даже периода 1918-1920 годов продиктовано тем, что когда-то было прочитано и воспринято как модель и в самом деле существующего мира.
Известный литературовед, автор статей о творчестве Марины Цветаевой, Вл. Орлов, пользуясь архивами и воспоминаниями ее дочери, А. С. Эфрон (записные книжки, черновые тетради, черновики писем), приводит в своих обстоятельных работах немало любопытных и ценных высказываний самой Марины Цветаевой творческого и биографического характера. И в том числе "Ответ па анкету", относящийся к первым годам пребывания за рубежом. В этой анкете, оглядываясь на недавнюю литературную юность, Цветаева проходит по своему "кругу чтения", отмечает "последовательность любимых книг", делая при этом замечание: "Каждая дает эпоху". Что же это за книги, названные самим поэтом? "Ундина" (раннее детство), Гауф-Лихтенштейн (отрочество) , Ростан (ранняя юность); "позже и ныне: Гейне - Гете - Гельдерлин; русские прозаики-Лесков и Аксаков; русские поэты - Державин и Некрасов; из современников - Пастернак". Названы также Ромен Роллан и Райнер Мария Рильке. И далее - "наилюбимейшие стихи в детстве - пушкинское "К морю" и лермонтовский "Жаркий ключ" ("Свидание"). Дважды "Лесной царь" и "Erikonig" (Речь идет о переводе Жуковского и Гете и о подлиннике). Пушкинских "Цыган" с 7 лет по нынешний день - до страсти. "Евгения Онегина" не любила никогда. Любимые книги в мире - те, с которыми сожгут: "Нибелунга", "Илиада", "Слово о полку Игореве".
К этой пестроте имен можно было бы добавить юношеское увлечение "наполеоновской легендой", образами античной мифологии, пристрастие к немецким романтикам вообще и еще раз Пушкина - в более широком объеме. Заняли свое место в ряду этих порою противоречивых предпочтений и вечный образ Дон-Жуана, и Байрон, и легенды западного средневековья, и галантная Франция XVIII века, и Казанова. Но тут же в непосредственном соседстве, а иногда и в причудливом переплетении, образы русской народной сказки, цыганская песня, городской "жестокий" романс и русские разбойные песни, пословицы, скороговорки, даже лихая острословная частушка.
Все это в той или иной мере отражено в книгах "Версты" (стихи 1916-1920 гг.). Но даже в этих ранних стихах Марины Цветаевой нельзя не заметить, что и в своей книжной отвлеченности и несколько наивной романтической восторженности - это произведения подлинного мастера русского поэтического слова. Яркость и необычность метафор, меткость и выразительность эпитетов, разнообразие и гибкость интонаций, богатство ритмики - таков самобытный почерк молодой Цветаевой.