"28 апреля 1922 г., накануне моего отъезда из России, рано утром на совершенно пустом Кузнецком я встретила Маяковского.
- Ну-с, Маяковский, что же передать от вас Европе?
- Что правда - здесь.
7 ноября 1928 г. поздним вечером, выйдя из Cafe Voltaire, я на вопрос:
- Что же скажете о России после чтения Маяковского? Не задумываясь ответила:
- Что сила - там".
А месяц спустя после парижской встречи она пишет в письме поэту: "Дорогой Маяковский! Знаете, чем кончилось мое приветствование Вас в "Евразии"? Изъятием меня из "Последних новостей", единственной газеты, где меня печатали!.. "Если бы она привествовала только поэта Маяковского, но она в лице его приветствует новую Россию"...
Второй поэт, который привлекает обостренное внимание Марины Цветаевой, это Борис Пастернак. Она чувствует в нем и поэтическую свежесть, и некоторое родство с собой в самой стилистической манере, в структуре стихотворной речи. Оба они-как и Вл. Маяковский-могли бы причислить себя к решительным обновителям традиционно существовавших до них, ставших уже привычными языковых норм стихосложения. Но у Маяковского и у Пастернака - у каждого по-своему - стихотворное новаторство преследовало различные цели. Маяковский искал новых смысловых эквивалентов для выражения вошедших в обиход понятий революционной нови. Не нарушая основных законов родного языка, он экспериментировал со словом, придавая ему особую энергию, экспрессивность. Это сказывалось в его резких, смелых и неожиданных метафорических словообразованиях: "философией голова заталмужена", "не летим, а молньимся", "пошел грозою вселенную выдивить", "Чикаго внизу землею прижаблен" и т. д. - примеры, взятые наудачу из одной только поэмы "150 000 000".
У Пастернака все иначе. Его словесные новаторства - подчинены сугубо импрессионистической манере передавать то или иное состояние собственной души, пользуясь при этом крайне субъективной системой образных или речевых ассоциаций. Нужно к тому же добавить и широкое использование речевых прозаизмов на обычном лирическом фоне, и исключительную свежесть рифмовки.
У Марины Цветаевой совсем иной характер метафорического строя. Ее образная система и даже строфика, не говоря уже о характере мыслевыражения и самом словаре, много сложнее, хотя бы потому, что теснейшим образом, я бы даже сказал - органически сплетены с дыханием всего ее поэтического существа. Все рождается не как воспоминание, возвращение к пережитому, а возникает вот сейчас, в данную минуту. Она целиком живет в своем стихе, отдаваясь ритму взволнованного дыхания. Ее фраза предельно эмоциональна, целиком подчинена интонационному строю, необычайно гибкому, выразительному и многообразному. На основе обычных метрических схем возникают самые неожиданные, порою не умещающиеся в рамки традиционной строфики ритмические построения. Можно было бы сказать, что формально вся Марина Цветаева-это мысль и чувство, подхваченные и поддержанные стремительными модуляциями ритма. Отсюда и нервность, разорванность стихотворной ткани - прежде всего в поэмах зарубежного периода.
Когда-нибудь ритмы Марины Цветаевой, этого столь своеобразного поэта, станут предметом углубленного анализа, но и теперь можно сказать, что они достаточно повлияли на современную нам поэзию. Думается, возникали они в полной зависимости от порывистой и стремительной натуры автора, естественно приводя ко всем перебоям, паузам, переплескам за рамки обычной строфы, к острым изломам привычной метрики. В известной мере это диктуется пристрастием к смысловой сжатости, к своеобразной афористичности, подаваемой фрагментарно, только намеком на возможную полную форму. В прямой зависимости от такой стремительной ритмики слагается и вся система смысловых и образных ассоциаций, возникающих как бы на лету, в полной непосредственности (а не придуманности!) внезапно прорывающихся чувств и в перекличке слов, сходственных по звучанию, но различных по значению.
| Гора горевала (а горы глинойГорькой горюют в часы разлук).Гора горевала о голубинойНежности наших безвестных утр....Гора горевала о страшном грузеКлятвы, которую поздно клясть.Гора говорила, что стар тот узелГордиев: долг и страсть.("Поэма Горы") |
Или:
| ...Нате! Рвите! Глядите!Течет, не так ли!Заготавливайте - чан!Я державную рану отдам до капли!(Зритель бел, занавес рдян)...("Занавес") |
Жизнь на капиталистическом Западе довольно скоро заставила Цветаеву убедиться в полной невозможности поставить себя вне времени, вне движения истории, а главное - в том, что поэт. желающий сохранить свою духовную сущность в условиях душного эмигрантского бытия, обречен на одиночество и горькие сожаления, ибо совершена роковая и непоправимая ошибка, сломавшая всю дальнейшую жизнь.
Разрыв с эмиграцией полный. И одна только мысль: рано или поздно вернуться на родную землю. С особой силой и взволнованностью звучит это чувство в цикле "Стихи к сыну" (1932). Две важнейшие, выстраданные темы переплетаются в этих предельно искренних и горячих стихах: "отцов", виноватых в собственной беде и несущих заслуженную кару за свою вину, и "детей", к вине родителей непричастных, отнять у которых мечту о новой России со стороны "отцов" было бы преступлением.
Родина предстает уже в новом облике, не такой, какой виделась в юные годы, стилизованной под древнюю колокольную Русь. Чувства Цветаевой принципиально и резко отличаются от обычной эмигрантской ностальгии, за которой, как правило, - мечта о восстановлении старого порядка. Она пишет именно о России новой, вдохновляясь любовью к родине и родному народу. Это слышится в таких ее стихах, как "Рассвет на рельсах", "Русской ржи от меня поклон...", "Лучина". А стихи о челюскинцах (1934) завершаются такими словами:
| Сегодня - да здравствуетСоветский Союз!За вac каждым мускуломДержусь - и горжусь,Челюскинцы - русские!("Челюскинцы") |
Тяжкие годы пребывания Марины Цветаевой за рубежом - в крайне стесненных материальных условиях, в одиночестве, в окружении враждебной ей мещанско-буржуазной среды, своей сытой пошлостью лезущей в глаза на каждом шагу (см. гневную инвективу "Никуда не уехали - ты да я..."), - совпали с событиями, повергшими в тревогу всех, кто еще верил в иллюзии буржуазной демократии. Грозный призрак фашизма уже вставал на горизонте. Все это угнетало и без того угнетенную душу Цветаевой, рождало в ней и в ее близких мысль о необходимости борьбы с надвигающимся злом. Ее муж и дочь в меру своих сил помогали интернациональной борьбе за демократические права испанского народа.
В 1937 году они получили возможность вернуться на Родину. Собиралась последовать за ними и Марина Цветаева с сыном. В это время орды фашистов вторглись в Чехословакию. Цветаева отозвалась на горестное событие циклом гневных стихов, клеймящих Германию и Гитлера. Это одно из самых сильных ее произведений явно публицистического характера. Боль за поруганную краток Чехию, дорогую ей по горьким, но милым сердцу воспоминаниям, сливается с верой в конечную победу вольнолюбивого народа:
| Не умрешь, народ!Бог тебя хранит!Сердцем дал-гранат,Грудью дал-гранит.("Не умрешь, народ!..") |
Летом 1939 года Марина Цветаева с сыном приехала в Советский Союз. Первое время она живет в Москве, ей предоставлена возможность заняться переводами, она готовит новую книгу стихов...
Но. время приближало пору грозных военных испытаний, выпавших на долю советского народа. В июле 1941 года Марина Цветаева вместе с сыном и тысячами других эвакуированных из столицы женщин и детей покидает Москву и попадает в лесное Прикамье, в Елабугу. Здесь, в этом маленьком городке, под гнетом личных несчастий, в одиночестве, в состоянии душевной депрессии, она кончает с собой 31 августа 1941 года.
Так трагически завершается жизненный путь поэта, всей своей судьбой утвердившего органическую, неизвежную связь большого, искреннего таланта с судьбой Родины.