Явился Муж судеб, рабы затихли вновь,
Мечи да цепи зазвучали.
Поводом к размышлениям поэта стала фигура Наполеона - завоевателя, "владыки полумира". Но если романтическое восприятие делало его героем, то теперь он представляется в ином свете. Он, "Муж судеб", несет зло, ибо идея завоевания таит в себе идею дозволенности рабства. А само рабство страшно безнравственностью, тем, что и раб, и хозяин духовно ущербны, утрачивают моральные ориентиры. Логический итог рабства - полная девальвация всех нравственных ценностей, обесчеловечивание мира:
Добро и зло - все стало тенью...
Стихотворение того же года "К Морю" завершает романтический период пушкинского творчества. Оно стоит как бы "на стыке" двух периодов, потому в нем присутствуют и некоторые романтические темы и образы, и черты реализма. Это прощание - во всех смыслах. И с реальным Черным морем, с которым расстается (в 1824 году Пушкина высылают из Одессы в Михайловское, под надзор родного отца), и с морем как романтическим символом абсолютной свободы, и с самим романтизмом, и с собственной юностью. Это стихотворение интересно сопоставить с "Узником". В обоих важнейший мотив - мотив бегства, стремления к свободе. Как он звучал в "Узнике? "Куда бежать?" - так вопрос не стоял. "Туда!" - в возвышенный романтический мир. Теперь же нет и не может быть прежней однозначности ответа:
Мир опустел... Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Ибо бежать некуда, нет иного мира там, "где за тучей белеет гора". Но и безысходности уже нет в этом стихотворении, ибо пришло понимание, что свобода не вне человека, она в душе каждого. И с этого момента понятие свободы окончательно утрачивает политическое содержание, свобода становится этической и философской категорией. События 14 декабря 1825 года стали для Пушкина, как и для большинства мыслящих людей его поколения, тем рубежом, который разделил историю России на "до" и "после", трагически завершил период либеральных надежд, ознаменовавших все царствование Александра I. В стихотворении 1827 года "Арион" Пушкин подводит итог духовным исканиям декабристов, всей их деятельности, оценивает их дело - и свое в нем место, свою роль. В аллегорической форме воссоздает он события недавнего прошлого:
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
Вглубь мошны весла, В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный челн;
А я - беспечной веры полн -
Пловцам я пел...
Каждый занят своим, важным делом, и задача певца - петь пловцам, нести Слово о них - Вечности. Именно поэтому закономерным кажется таинственное спасение певца: спасен тот, кому дано Слово. Дело этих людей живо, пока певец не изменил себе:
Я гимны прежние пою…
Существует и иное прочтение этого стихотворения. Петербургский литературовед и методист В.Г. Маранцман пишет следующее: "Читая стихотворение <…>, мы замечаем, что поэт существенно изменил миф, изложенный древнегреческим историком Геродотом <…>. Пушкин приближает ситуацию стихотворения к русской жизни, к историческому потрясению 14 декабря 1825 года <…>. Пловцы в стихотворении даны в трудном сопротивлении стихии, в напряжении преодоления. Певец, "беспечной веры полн", свободен, открыт, доверчив, и "вихорь шумный" его не губит <…>. "Гимны прежние пою" - это и верность пловцам-декабристам, и верность себе, своей вере в справедливость мира. Именно благодаря любви к миру, доверию к природе поэт оказывается лицом неприкосновенным…"
Утверждение верности прежним идеалам и друзьям, во имя этих идеалов пожертвовавшим собой, звучит и в послании "Во глубине сибирских руд..." Философское понимание свободы не уводит Пушкина от "прежних гимнов", от былых идеалов. Оно лишь помогает более глубоко осознать жизнь. Пришло понимание, что свободу никому нельзя принести в дар, как мечталось в юности, что свобода начинается с постоянной духовной работы; и ни о какой политической свободе нельзя говорить, пока не обретено духовное освобождение.
Глубочайшее философское осмысление свободы дано в стихотворении 1828 года "Анчар". В первой же строфе возникает образ "часового". Часовой стоит на границе, охраняет один мир от вторжения другого. И пустыня обретает черты особого мира, мира Анчара. Это мир абстрактного зла, ибо яд Анчара изливается вовне не из мести, а от переизбытка: "Яд каплет сквозь его кору"... Сравните со следующей строфой:
К нему и птица не летит,
И тигр нейдет...
Тигр - воплощение жестокости; но это жестокость оправданная, понятная: он разрывает жертву и поедает ее, но он убивает оттого что голоден. Зло Анчара - именно абстрактное зло, страшное самой своей беспричинностью. По сути, привычному человеческому миру противостоит антимир. Стихотворение построено на антитезе: первая его часть о самом "древе яда" отчетливо противопоставлена второй, сюжетной, которая начинается именно с подчеркнутого противопоставления:
Но человека человек...
Посмотрите, в этой строчке намеренно убраны сословные перегородки: ведь перед лицом "антимира" и господин, и слуга прежде всего - люди, которые должны бы вместе противостоять злу, идущему извне. И сила зла, сила Анчара именно в том, что перед ним не люди, а хозяева и рабы. Одного лишь "властного взгляда" достаточно рабу, чтобы пойти на смерть и за смертью. Мы привыкли сочувствовать рабам и проклинать угнетателей. Есть ли сочувствие к рабу у Пушкина? Нет, "бедный раб", покорный взгляду царя и умирающий "у ног Непобедимого владыки" вызывает скорее презрение. Он так же отвратителен поэту, как и его господин, ибо смирение раба есть клеймо его духовного рабства; как и чувство вседозволенности, руководящее "владыкой". Ибо духовная свобода не имеет ничего общего ни со вседозволенностью, ни с безволием. Так, через духовное рабство, входит в мир людей яд Анчара:
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы.
И свобода в понимании Пушкина обретает абсолютную самоценность, превышающую по значимости все сущее в мире: На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Так в стихотворении 1834 года "Пора, мой друг, пора!" откажется поэт от призрака счастья во имя высших ценностей человеческого бытия - покоя и воли. В стихотворении "Я памятник себе воздвиг нерукотворный" Пушкин скажет об одном из важнейших итогов жизни:
...в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.
Свобода противопоставляется не рабскому, а именно "жестокому" веку. Истинная свобода не приемлет жестокости, ибо жестокость - проявление духовной закрепощенности, ущербности. Свободный человек добр. Именно поэтому следующая строка - о "милости к падшим", о милосердии, которого лишен "жестокий век".
Список литературы
Монахова О.П., Малхазова М.В. Русская литература XIX века. Ч.1. - М.-1994