Этой стороной своей деятельности, еще мало изученной, Грибоедов явственно перекликается с нашим временем. Его мысль о том, что русскому народу чужда националистическая ограниченность и нетерпимость (по свидетельству современников, он настойчиво выдвигал эту мысль), отвечает нашему представлению о дружбе народов и более, чем когда-либо, именно сейчас со всей силой убедительности звучат слова поэта, что "чрез сие создалась и возвысилась Россия".
Проверить свои мысли и соображения на практике, применить свой идеологический опыт и свои знания к реальному делу и тем самым послужить России и русскому народу - таково было всегдашнее побуждение Грибоедова, его основной жизненный стимул. Меньше всего он был человеком отвлеченного, абстрактного мышления. Деятельность, активное, творческое отношение к жизни - одна из наиболее резко выраженных черт характера Грибоедова, коренное свойство его натуры. Не оставаться праздным наблюдателем происходящего в мире, но самому практически участвовать в происходящем, "самому быть творцом нравственно улучшенного бытия своего" и тем самым творчески содействовать людям - так понимал Грибоедов назначение человека. "Вот еще одна нелепость - изучать свет в качестве простого зрителя, - записал он однажды. - Тот, кто хочет только наблюдать, ничего не наблюдает... Наблюдать деятельность других можно не иначе, как лично участвуя в делах... Нужно самому упражняться в том, что хочешь изучить".
Активное и практическое отношение к жизни отличает Грибоедова от подавляющего большинства людей его времени, - будь это разочарованные пассеисты с наклонностью к элегической скорби или восторженные мечтатели с наклонностью к либеральному красноречию. Даже лучшие, наиболее передовые люди эпохи были людьми не дела, а фразы; декабристская среда дает тому не мало примеров. Грибоедов вовсе не похож на пылких и прекраснодушных героев десятых - двадцатых годов с их бурным романтическим воодушевлением. Человек громадной душевной страсти и могучего темперамента, он таил их в себе, расхолаживал разумом и выработал реальный взгляд на жизнь. В этом смысле он сродни Чаадаеву, Пестелю, декабристу Лунину, партизану Фигнеру, по существу, выпадавшим из общего "стиля" эпохи. Все это - люди с холодными лицами, с затаенными страстями, с трезвым рассудком и с горечью в сердце.
Практицизм и реализм Грибоедова определили его отношение к декабристам. Он был кровно связан с декабристским движением, с революционным подпольем 1810-1820-х гг. и, вероятно, формально состоял членом тайного общества. Истинная роль, которую играл он в декабристской организации, до сих пор не выяснена, но можно предположить, что она была велика. Нужно думать, что не без оснований Грибоедов был арестован по обвинению в учреждении тайного общества в Отдельном кавказском корпусе и в распространении политической литературы в Грузии. Многозначительно в этом смысле дошедшее до нас известие, будто бы в середине декабря 1825 г. Грибоедов (находившийся в это время на Кавказе, при Ермолове) говорил: "В настоящую минуту идет в Петербурге страшная поножовщина" (ср. в письме его от 18 декабря 1825 г.: "Какое у вас движение в Петербурге!! - А здесь... подождем"). Освобождение Грибоедова из-под ареста с "очистительным аттестатом" может быть объяснено лишь отсутствием прямых улик и, дополнительно, заступничеством влиятельного Паскевича.
Грибоедов был человеком декабристского духа. Декабризм был общей базой философского, социально-политического и художественного мировоззрения Грибоедова, равно как и нормой его общественного поведения, и самое творчество его представляет собою один из наиболее разительных примеров художественного выражения декабристской идеологии. Это - бесспорно. Тем ре менее, проблему Грибоедова неправомерно решать только в рамках декабризма. И мировоззрение, и творческая практика Грибоедова были, конечно, значительно шире и емче; они не укладываются без остатков в декабристские политические, экономические, историко-философские и эстетические концепции, - и остатки эти весьма существенны. По многим важнейшим вопросам, в том числе и конкретно политическим, Грибоедов придерживался особых точек зрения, свидетельствующих не только о чертах сходства, но и о чертах различия между ним и декабристами.
В частности, по всему складу своего государственного ума, с точки зрения реального политика, Грибоедов раньше других со всей остротой ощутил кризис радикализма декабристского толка, определившийся, по существу, еще до 14 декабря. Он не верил в реальные политические перспективы декабризма, как движения, Изолированного от широких народных масс и тем самым обреченного на неуспех. Предание приписывает ему такую фразу о декабристах: "Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России". Также и грандиозный торгово-промышленный проект Грибоедова (Российская Закавказская компания) выражает прогрессивно-буржуазные экономические и просветительские тенденции, далеко не во всем совпадающие с программой декабризма, имеет своим источником иные филиации современной Грибоедову западно-европейской общественной мысли и вообще, при ближайшем рассмотрении, должен быть оценен, как явление последекабристской идеологии. В этом проекте, как и во всем, чад он делал, Грибоедов был устремлен в будущее и опережал историю.
Сомнения в реальном исходе дела декабристов определили как самостоятельность общественной позиции Грибоедова в период подъема декабристского движения, так и известную промежуточность ее после 1825 г. Скепсис Грибоедова был оправдан историей. 14 декабря показало предел дворянской революционности. Первенцы русской свободы честно сложили спои головы или ушли на каторгу, и с их крушением кончилась целая эпоха русской истории. Вся обстановка общественного быта резко изменилась, наступило время жестокой реакции, полицейского сыска, придавленности и немоты. Новые революционные силы еще только накапливались где-то в глубине общества, не пробиваясь наружу. Герцен очень точно сказал, что для того, чтобы вынести воздух этой мрачной эпохи, "надо было приспособиться к неразрешимым сомнениям, горчайшим истинам, К собственной немощности, к постоянным оскорблениям каждого дня; надо было... приобрести навык скрывать все, что волнует душу, и не растерять того, что хоронилось в ее недрах, - наоборот, надо было дать вызреть в немом гневе всему, что ложилось на сердце... надо было обладать беспредельной гордостью, чтобы высоко держать голову, имея цепи на руках и ногах".
Крушение декабризма по-разному определило судьбы людей грибоедовского поколения, случайно либо не случайно уцелевших при разгроме. Одни - наспех и навсегда распрощались с опасными "мечтами юности", чтобы органически врасти в новую обстановку; другие, как, к примеру, М. Ф. Орлов, утешались эффектным, но вполне беспочвенным и безобидным фрондерством. Грибоедов, разумеется, не мог примириться с моралью и порядками "трясинного государства", а новые подспудно складывавшиеся общественные отношения оставались для него неясными. Вместе с тем он был слишком активной натурой, чтобы найти утешение в салонном фрондерстве, подобно Орлову, или в гордом одиночестве, подобно Чаадаеву с его чисто умозрительным неприятием действительности. По всему складу характера, по темпераменту Грибоедов не мог оставаться в стороне от живой жизни, от практического дела. Но жизнь, окружавшая его, была еще более жалкой, позорной и мрачной, нежели та, которую сам он заклеймил в своей комедии.
Отсюда - внутренняя противоречивость позиции Грибоедова: сделав попытку переступить через свой век и войти в новую эпоху, не поступившись ни единым из своих убеждений, он вынужден был служить тому миру, который сам ненавидел и презирал, В этом мире задавали тон люди уже совершенно иной психологии, иного поведения; Грибоедову среди них было явно не по себе. Служебная карьера, при внешнем ее блеске, никак не могла удовлетворить Грибоедова. Его грандиозные "воображения и замыслы" терпели крушение в обстановке канцелярской рутины. Он чувствовал в себе призвание и силы к широкой деятельности в общегосударственном масштабе, а его сделали винтиком в бюрократической машине николаевской монархии. Официальная Россия, заставив Гениального человека стать холодным чиновником с лицом, в котором "жизни нет", в сущности, платила ему лишь презрительным равнодушием. Пушнин имел все основания сказать о Грибоедове: "Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан". Говоря фигурально, перед пламенным мечтателем Чацким открывалась лишь умеренная и аккуратная карьера Молчалива, и это, конечно, было для Грибоедова самым страшным предзнаменованием. Отсюда - трагическое переживание им двусмысленности своего положения, его тоска, озлобленность и вспышки бешенства, недовольство самим собой, вечная самопроверка и самокритика.
О том же, как тяжело переживал Грибоедов разгром декабристов, видно из драгоценного для нас рассказа Петра Бестужева - одного из пострадавших по делу 14 декабря, встречавшегося с Грибоедовым на Кавказе. "Слезы негодования и сожаления дрожали в глазах благородного; сердце его обливалось кровию при воспоминании о поражении и муках близких ему по душе в, как патриот и отец, (он) сострадал о положении нашем. Не взирая на опасность знакомства с гонимыми, он явно и тайно старался быть полезным. Благородство и возвышенность характера обнаружились вполне, когда он дерзнул говорить государю в пользу людей, при одном имени коих бледнел оскорбленный, властелин!.. Единственный человек сей кажется выше критики, и жало клеветы притупляется на нем". Далее, отмечая, что душа Грибоедова была "чувствительна ко всему высокому, благородному, геройскому" и что им руководствовали "правила чести, коими б гордились оба Катона", Бестужев говорит: "Разбирая его политически, строгий стоицизм и найдет, может быть, многое, достойное укоризны, многое, на что решился он с пожертвованием чести; но да знают строгие моралисты, современные и будущие, что в нынешнем шатком веке в сей бесконечной трагедии первую ролю играют обстоятельства и что умные люди, чувствуя себя не в силах пренебречь или сломить оные, по необходимости несут их иго. От сего-то, думаю, происходит в нем болезнь, весьма на сплин похожая..."