Орлов В.В.
1
| Взгляни на лик холодный сей, Взгляни: в нем жизни нет;Но как на нем былых страстей Еще заметен след!Так ярый ток, оледенев, Над бездною висит,Утратив прежний грозный рев, Храня движенья вид. |
Эти стихи Баратынского устойчивая традиция называет "Надписью к портрету Грибоедова". Может быть, это и не так, но восемь строк поэта со скупой отчетливостью воссоздают образ величайшего нашего драматурга, - образ, загадочный для его современников и, по существу, оставшийся неразгаданным до конца и по сей день. Много лет спустя после Баратынского другой поэт, Александр Блок, впервые заговорил о "трагических прозрениях" и "безумной тревоге" Грибоедова - "неласкового человека с лицом холодным и тонким", "ядовитого насмешника и скептика", "петербургского чиновника с лермонтовской желчью и злостью в душе", создавшего гениальнейшую русскую драму. В самом деле, чем ближе вглядываемся мы в образ Грибоедова, чем глубже вдумываемся в смысл написанного им, тем более ощущаем кипение и жар его могучей творческой страсти, тем очевиднее становится драматизм его человеческой и писательской судьбы. Здесь раскрывается трагедия несверщившихся возможностей, обманутых надежд, неисполнившихся желаний, и самое "Горе от ума" предстает перед нами, как творческое выражение той безмерной тревоги духа, которая сжигала Грибоедова.
Вначале, как будто, ничто не предвещало трагедии. Молодость Грибоедова - безоблачна: веселая "допожарная" дворянская Москва, благополучный, устоявшийся быт родовитой семьи, необыкновенно раннее умственное развитие. Грибоедов "учился страстно"; одиннадцатилетним мальчиком он стал студентом Московского университета и за шесть с половиною лет прошел курс трех факультетов. Потом - 1812 год, патриотическое воодушевление, военная служба, Литва, офицерская среда, литературные безделки - корреспонденция об офицерском празднике, вполне "домашние" стишки. Еще позже - отставка, Петербург, театральные увлечения, французские водевили, "веселая и разгульная жизнь" в кругу актеров, танцорок и "почетных граждан кулис", светские интриги и любовные приключения, никакой "основательности": "Я такой же, какой был и прежде, пасынок здравого рассудка... и очень доволен своей судьбой... Еду в Шустерклуб; кабы ты был здесь, и ты бы с нами дурачился, - пишет он приятелю. - Сколько здесь портеру, и как дешево!", "Я молод, музыкант, влюбчив и охотно говорю вздор..."
Но только ли таким входит Грибоедов в жизнь и в литературу? Вовсе нет. Это - сложный, противоречивый характер. "Участь умных людей, мой милый, бо'льшую часть жизни своей проводить с дураками, и какая их бездна у нас!" - жалуется он тому же приятелю. "В Москве вес не по мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему-нибудь хорошему". Новые исследования (М. В. Нечкиной) раскрывают обширные и глубокие связи молодого Грибоедова с кругами будущих декабристов. Наряду с "неистощимой веселостью и остротой", отмеченными его друзьями, с молодых лет им владеют совсем иные настроения - не юношеский скепсис, тяжелая тоска. Кровавый финал одной "интриги", в которой он принимал участие (несчастная дуэль Шереметева с Завадовским), произвел на Грибоедова сильнейшее впечатление. "На него нашла ужасная тоска и пребывание в Петербурге сделалось ему невыносимо". Пушкин, безусловно имея в виду эту роковую дуэль, писал впоследствии: "Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться однажды навсегда со своей молодостью и круто поворотить свою жизнь".
Вскоре представился случай "проститься с Петербургом и с праздной рассеянностью". Грибоедов уехал служить на далекую чужбину. В его жизни и судьбе, действительно, произошел крутой поворот. Но и в иранской глуши он не может обрести душевный покой: "Ничто веселое и в ум не входит", "веселость утрачена..." Он, в самом деле, навсегда утратил свою юношескую веселость. Письма его полны горьких сетований и размышлений: "Что за жизнь!..", "Я в тягость самому себе..." Его преследуют по пятам "скука и отвращение", тяготит "пустота душевная". И так - до самого конца: "Сочинитель Фамусова и Скалозуба, следовательно веселый человек. Тьфу, злодейство! да мне невесело, скучно, отвратительно, несносно!", "Пора умереть! Не знаю, отчего это так долго тянется. Тоска неизвестная... Чем мне избавить себя от сумасшествия или пистолета, а я чувствую, что то или другое у меня впереди...", "Кроме голоса здравого рассудка есть во мне какой-то внутренний распорядитель, наклоняет меня ко мрачности, скуке... Не знаю, чего хочу, и удовлетворить меня трудно".
В годы, проведенные на Востоке, сложилось мировоззрение Грибоедова, расширился его идейный кругозор и обогатился житейский опыт. "Секретарь бродящей миссии", "напитанный древними сказаньями", он жадно вбирал в себя впечатления открывшегося перед ним иного культурного мира. Путевые дневники Грибоедова рекомендуют его, как пытливого исследователя, историка, этнографа и лингвиста. И в зрелые годы он учился все так же страстно, - доказывая, что "чем человек просвещеннее, тем он полезнее своему отечеству". Приятель Грибоедова сообщает: "Он трудился беспрестанно над изучением предметов важных. Правоведение, философия. история, политические и финансовые науки составляли его всегдашнее упражнение". Грибоедову были доступны все высоты мировой культуры. Следы громадной учености видны в его разрозненных заметках. Он, конечно, был одним из образованнейших русских людей своего времени.
Примерно к 1825 г. окончательно сформировался и характер Грибоедова, - характер глубоко оригинальный, деятельный, волевой, резко выраженный во всех своих чертах. Вскоре пришла к нему слава - дипломатическая и писательская. Впрочем, в ней было нечто двусмысленное и горькое: одареннейшего русского дипломата держали даже не на вторых, а на третьих ролях, а "Горе от ума" оставалось не напечатанным и не пропущенным на сцену. При всем том перед Грибоедовым открывалась завидная, с точки зрения любого бюрократа, карьера, а успех комедии был бесспорен и велик. Однако полномочный посол и знаменитый автор менее всего склонен был считать себя баловнем судьбы. Достаточно пересмотреть письма Грибоедова, чтобы убедиться в том, насколько тяготился он службой и сомневался в возможности применить на деле свои знания и творческие силы.
Ему душно и тошно в "трясинном государстве", где "холод до костей проникает". Для себя он не видит впереди ничего светлого: "Нынче день моего рождения, что же я? На полпути моей жизни, скоро буду стар и глуп, как все мои благородные современники". Служба? Но - "в обыкновенные времена никуда не гожусь: и не моя вина; люди мелки, дела их глупы, душа черствеет, рассудок затмевается и нравственность гибнет без пользы ближнему. Я рожден для другого поприща..." Литература? Но - "вчера я обедал со всею сволочью здешних литераторов. Не могу пожаловаться, отовсюду коленопреклонения и фимиам, но вместе с этим сытость от их дурачества, их сплетен, их мишурных талантов и мелких душишек"; "грошевые их одобрения, ничтожная славишка в их кругу не могут меня утешить". Зато в Киеве, предавшись воспоминаниям о древней русской славе, он "пожил с умершими"; Владимиры и Изяславы совершенно овладели его воображением: "За ними едва вскользь заметил я настоящее поколение: как они мыслят и что творят - русские чиновники и польские помещики, бог их ведает..."
Остается творчество, независимость художника, свободное и гордое служение "искусствам творческим, высоким и прекрасным", чтобы создать собственный мир идей и образов, мир чистый, благородный и нравственный. Но тут вступают в дело мучительные сомнения в своих творческих силах и возможностях. Великую неудовлетворенность взыскательного художника таил в себе Грибоедов под личиной холодного иронического человека, отмахивавшегося от "авторства". "Меня слишком лениво посещает вдохновение... Я полагаю, что у меня дарование вроде мельничного колеса, и, коли дать ему волю, так оно вздор замелет; право... не знаю, с кем я умом поделился, но на мою долю осталось не много", "Могу ли прилежать к чему-нибудь высшему?..", "Ничего не написал. Не знаю, не слишком ли я от себя требую? умею ли писать? Право, для меня все еще загадка. Что у меня с избытком найдется что сказать - за это ручаюсь, отчего же я нем? Нем, как гроб!!.." Это говорилось Грибоедовым уже в ту нору, когда было создано "Горе от ума", обессмертившее его имя.
И, как итог всех этих грустных ламентаций о своей судьбе, - подлинный вопль отчаянья: "Буду ли я когда-нибудь независим от людей? Зависимость от семейства, другая от службы, третья от цели в жизни, которую себе назначил и, может статься, наперекор судьбе. Поэзия!! Люблю ее без памяти, страстно, но... кто нас уважает, певцов истинно вдохновенных, в том краю, где достоинство ценится в прямом содержании к числу орденов и крепостных рабов?.. Мученье быть пламенным мечтателем в краю вечных снегов".
Это - замечательная по своей отчетливости автохарактеристика. Да, именно пламенный мечтатель в краю вечных снегов, но мечтатель особого склада, непохожий на других мечтателей, которыми была столь богата его эпоха, и притом переживший страшное крушение своей мечты.
Человек гениальных дарований, громадного ума, энциклопедического образования, не только первоклассный поэт, но и блестящий дипломат, удивлявший современников своими "государственными способностями", по их же наблюдениям, заменявший в Иране двадцатитысячную армию, - Грибоедов погиб тридцати четырех лет, не совершив, быть может, и десятой доли того, что совершить было в его силах.
Тенденции общественного и художественного мировоззрения Грибоедова находились в резком противоречии с тем социально-политическим укладом, в условиях которого ему суждено было жить и творить. Как подавляющее большинство великих русских людей старого мира, Грибоедов был жертвой самодержавно-крепостнического строя, глушившего и калечившего все лучшее, передовое, гениальное, что выдвигал русский народ. Воспитанник европейского и русского просветительства XVIII века, ревнитель национального культурного самоопределения русского народа, участник русского освободительного движения на его декабристском этапе, Грибоедов глубоко и страстно ненавидел окружавший его варварский и пошлый мир Фамусовых, Молчалиных и Скалозубов, Аракчеевых, Паскевичей и Нессельродов: "Какой мир! Кем населен! И какая дурацкая его история!" Он заклеймил этот мир в своей комедии, но выхода из него не нашел, да и не мог найти в силу исторических закономерностей. Больше того - он вынужден был служить этому миру.