Между прочим, только данная версия "Сказания о Мамаевом побоище" среди прочих редакций XVI в. поддаётся полноценному (хотя и условному в силу нечёткости границ) делению на четыре части — введение, два основных раздела и заключение. Правда, на четыре же части можно поделить и Киприановскую редакцию, но в таком случае по составу и содержательно они окажутся заметно отличными от рассматриваемого текста, особенно в последнем разделе.
Введение (от начала "Хощем, братие, начати брань новыя победы…" [165] до слов "Ныне же сего Олга Рязанского втораго Святополка нареку" [166]) посвящено врагам великого князя Дмитрия Ивановича. В нём речь идет о Мамае, его замысле "Русью владети" и сговоре Олега Рязанского с литовским князем Ольгердом (на самом деле, Ягайлом).
Вторая часть (от слов "Слышав же то князь великый Димитрий Иванович, яко гредет на нь безбожный царь Мамаи…" до обращения князя к княгине Евдокии "Жено, аще Бог по нас, то кто на нас?" [167]) повествует о духовной подготовке Дмитрия Ивановича к выступлению против Мамая.
В третьей части (от слов "И пакы князь великы взыде на избранный свой конь…" до слов Дмитрия Ивановича к Владимиру Андреевичу и литовским князьям после приказа о возвращении домой: "Слышав же то Олгерд литовский, что победи князь великый Дмитрий, Мамаа одоли" [168]) описаны все военные действия: движение русских навстречу Мамаю, собственно битва, прощание с погибшими и конец Мамая.
Заключение (от слов "И по сем рече князь велики Дмитрии: Слава…" до конца "…и приде на град свои Москву, и сяде на своем княжении, царствуя въ векы" [169]) представляет собой рассказ о триумфальном возвращении победителей домой. Схожий в некоторой части сведений рассказ содержит и Киприановская редакция (от слов "Таже посем глагола князь великы Дмитрей Иванович к брату своему, ко князю Владимеру Андреевичу…" до конца "…со многими дары ко царю Тохтамышу, и ко царицам его, и ко князем его" [170]).
Замечательно, что уже в первом разделе "Сказания" обнаруживается тяготение к структурной четверичности. Так, рассматривая факт ордынского нападения на Русь как результат "попущения Божия" "от навоженья дьяволя", автор прежде всего выражает своё отношение к этой реальности в самой общей форме, — парафразом библейской сентенции: "Господь же елико хощет, то творит!" [171] (ср.: Пс. 113: 11; в Киприановской редакции означенной сентенции нет). Но вот далее в его тексте, на легко обозримом повествовательном пространстве, этот общий тезис конкретизируется в авторских ремарках, причём именно четыре раза, — применительно к Батыю: "Ослеплену же ему очима, того не разуми, яко Господу годе, тако и бысть" [172] (в Киприановской редакции данная ремарка автора отсутствует), Мамаю: "А не ведый того, яко Господня рука высока есть" [173] (в Киприановской редакции этого авторского замечания нет) и Олегу Рязанскому с Ольгердом Литовским: "Не ведяху бо, что помышляюще и что глаголюще, аки младыя дети несмысленыя не ведяху Божия силы и владычня смотрения" [174] (в Киприановской редакции указанное утверждение опущено), "Они же скудни умом велми възрадовашеся о суетне привете безбожного царя, а не ведуще, яко Бог власть дает, ему же хощет" [175] (в Ермолаевском списке Основной редакции означенной авторской оценки не обнаруживается). Другими словами, во вступительном разделе "Сказания" по версии У (и, видимо, как в первоначальном тексте) четырежды повторенным рефреном звучит ироническая констатация относительно глупости не разумеющих промысла Божия врагов Руси.
В последующих трёх разделах рассматриваемого памятника литературы стремление книжника подчинять своё изложение принципу четверичной организации проступает заметно ярче.
Собираясь с духом на отпор Мамаю, московский князь ищет поддержку у авторитетнейших представителей Церкви. При этом в отличие от "Летописной повести" в "Сказании о Мамаевом побоище" сообщается именно о четырёх визитах Дмитрия Ивановича: сначала якобы дважды побывав у митрополита Киприана, он затем посещает преподобного Сергия и после того вновь встречается с Киприаном [176]. На удивление, и структура рассказа об этих визитах также хранит печать четверичности. Так, при описании первых двух встреч князя автор "Сказания" воспроизводит именно четыре митрополичьих речи к последнему. Сначала святитель адресует ему вопрос о причинах гнева Мамая: "Повежь ми, господине, чим еси к нему не исправился?" и размышление о смирении вместе с советом попробовать сначала откупиться от Мамая: "Видиши ли, господине, попущением Божиим, а нашим съгрешением идет пленити землю нашу… Ты же, господине, возми злато, еже имаши, пошли противу его" [177]; затем вновь задаёт вопрос: "Ты убо, господине, каковы обиды не сътворил ли еси им?" (в Ермолаевском списке указанный вопрос опущен) и вновь даёт совет, только теперь совет сопротивляться: "Сыну и господине, просветився веселыма очима… именем Господним противися им, и Господь в правду будет помощник…" [178]. Подобно Киприану, с четырьмя речами лично к Дмитрию Ивановичу обращается и преподобный Сергий: 1) "Сие замедление сугубо ти поспешение будет…" (см. выше), 2) "Поиде, господине, [против супостат своих] Бог да будеть ти помощник!", 3) "Имаши победити враги своя, елико довлеет твоему господьству!", 4) "Се ти мои оружници, а твои изволници!" [179] (в Летописной редакции пять речей святого старца [180], в Киприановской — шесть [181], в Распространённой — семь [182]; к тому же содержание совпадающих речей воспроизведено иначе).
Аналогично в варианте У построен рассказ о последнем дне князя в Москве, выпавшем, согласно весьма кстати имеющемуся здесь уточнению, именно на четверг, то есть на четвёртый день седьмицы (27 августа; Летописная редакция неправильно указывает здесь на 19 августа [183]), если началом седмицы считать понедельник, а не воскресенье. День этот князь провёл в молитвах. Соответственно, повествователь воспроизводит четыре его молитвенных монолога (в Киприановской повествовательной версии вообще не сообщается о молениях Дмитрия Ивановича [184]), при этом, кстати, подчиняя их структурное построение числовому коду соответственно общей нумерологической организации своего повествования.
Три молитвы были произнесены князем в Успенском соборе. Первая молитва перед образом Спасителя: "Господи, Боже наш, владыко страшный и крепкый, воистинну бо ты еси царь славы! Помилуй нас грешных! И остави нас! И не отступи от нас! Суди, Господи, обидящим нас! И возбрани борющаа нас! Приими оружие и щит! И въстани в помощь мне! Дай же ми, Господи, победу на противныя враги, да ти познают славу твою!" [185] (восемь императивов). В Летописной редакции данный текст, однако, представлен в виде двух отдельных евхологий [186]. Вторая молитва перед образом Богоматери: "О чудотворная Госпоже, царице всея твари и человечьскаа заступнице, тобою бо познахом истиннаго Бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе! Не даждь в разорение града сего поганым еллином, да не осквернять святых церквей и веры християнскыя! На тя бо надеемся, еже в молитвах к Сыну твоему, яко твои есмя раби! Вем[ы], Госпоже, яко хощеши и можеши нам помощи на противныя враги, иже не призирают имени твоего!" [187] (четырёхчастность по смыслу и цели высказывания). Третья молитва перед образом святого митрополита Петра: "О чюдотворный святителю Петре, по милости Божии чюдеса дееши непрестанно! Ныне приспе ти время молитися о нас к общему Владыце всех нас! Ныне убо сугубо ополчишися супостати погании на град твой Москву! Въ оружии крест! Тебе бо Господь нам прояви, последнему роду нашему! Вжег тя на свещници высоци! Тебе бо о нас подобает молитися! Ты бо еси страж наш крепкый от противных нападений, яко твоя есмя паствина!" [188] (восьмичастность).
Четвёртая же молитва была прочитана князем в Архангельском соборе над "гробом" "православных князей и прародитель", и двоичный её строй гармонирует в плане пропорции со структурой первых трёх молитв: "Истиннеи хранители и православию поборници, аще имате дръзновение у Бога, помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание приключися нам и чадом вашим! И ныне подвизайтеся с нами!" [189]. (в Распространённой редакции этот текст отсутствует [190]).
Автор "Сказания" в версии У Основной редакции и далее в ходе своего изложения реализует принцип нумерологической организации повествования, видимо, как рефлекс собственного представления о должном церемониальном поведении героя и о его этикетном отношении к соратникам. Подобно сюжетно-композиционной схеме рассказа о духовной подготовке московского князя построен и рассказ о том, что и как происходило после сражения.
В самом деле. Вслед за описанием битвы в исследуемом произведении рассказывается о поисках и нахождении великого князя, которого не оказалось "в полку". И любопытно, что при этом в тексте У воспроизведены четыре речи Владимира Серпуховского, — два вопроса к воинству: "Братиа моя, кто уведа или кто слыша своего пастыря? Аще ли же преже поражен пастырь разведутся овци, кому сиа честь довлеет?" [191] (в тексте О и в Распространённой редакции эта речь разбита на две [192]), "Братья и друзи, аще кто обрящет брата моего жива, то поистинне в первых будет у нас!" [193] и два обращения к Дмитрию Ивановичу: "Радуйся, княже наш… сия же победы честь тебе довлеет!" [194] (в тексте О, а также в Летописной и Распространённой редакциях эта речь от лица всех князей и воевод [195], а не от лица только Серпуховского князя), "Милостию Божиею и пречистыя его Матери и молитвы к Богу сродник наших, святых страстотерпець Бориса и Глеба, и молением святителя Петра и способника нашего и въоружителя Сергия, тех всех святых молитвами побежени суть врази наши, мы же спасохомся!" [196]). Эпизод также содержит четыре речи тех, кто был причастен к обретению великого князя, — литовских князей: "Мы мним, яко жив есть, уязвлен велми. Егда в трупе мертвых будет?" [197]; некоего воина: "Аз видех его в 5 час бьющеся палицею своею железною крепко, после того еще видех бьющеся с четырме печениги, належахуть бо ему велми иные" [198] (в Ермолаевском списке Основной редакции и в Распространённой редакции эта речь разбита на две как принадлежащие разным свидетелям [199]); Стефана Новосельского: "Аз видих его перед самим приходом твоим, пеша идуща с побоища, уязвлена велми, того ради не могох ему помощи — гоним бех треми татарины. Но милостиею Божиею едва от них спасохся, а много пострадах от них!" [200]; Федора Сабура: "Князь великий здрав есть, царствует во век!" 201] (в Летописной редакции текст этой речи сокращён и передан в косвенной, а не прямой форме [202], а в Киприановской редакции опущен [203]). Наконец завершается эпизод четырьмя речами самого, узнавшего о победе, Дмитрия Ивановича, — тремя в виде молитвенных возгласов: "Сий день, иже сътвори Господь, възрадуемся и возвеселимся в онь!" [204], "Вси веселитеся, людие! Велий еси, Господи, и чюдна суть дела твоя: вечер водворится плачь и заутра радость!" [205] (в Киприановской редакции текст этой молитвы значительно распространён[206] ), "Хвалю тя, Боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погибель врагом нашим, не дал еси похвалы иному языку, но суди, Господи, по правде твоей. Аз же въ веки уповаю на тя!" [207] (в Ермолаевском списке и Летописной редакции этот текст оформлен как два возгласа князя [208], в Киприановской отсутствует [209], а в Распространённой заметно развит [210]) и одной в виде обращения к Боброку-Волынцу: "Воистинну, Дмитрие, не ложь твои приметы! Подобает ти всегда воеводою быти!" [211] (в Киприановской редакции текста данной речи нет [212]).