В "Жемчугах" есть точные реалии, скажем, в картине береговой жизни моряков ("Капитаны"). Однако, отвлекаясь от скучного настоящего, поэт ищет созвучий с богатым миром свершений и свободно перемещает свой взгляд в пространстве и времени. Вот почему возникают образы разных веков и стран, в частности, вынесенные в заглавия стихотворений: "Старый конквистадор", "Варвары", "Рыцарь с цепью", "Путешествие в Китай" и пр. Именно движение вперед дает уверенность автору в избранной идее пути. А также - форму выражения.
Ощутимы в "Жемчугах" и трагические мотивы - неведомых врагов, "чудовищного горя". Такова власть бесславного окружающего. Его яды проникают в сознанье лирического героя. "Всегда узорный сад души" превращается в висячий сад, куда так страшно, так низко наклоняется лик луны - не солнца.
Испытания любви исполнены глубокой горечи. Теперь пугают не измены, а потеря "уменья летать": знаки "мертвой томительной скуки"; "поцелуи - окрашены кровью"; желание "заворожить гадов мучительную даль", в смерти найти "острова совершенного счастья".
И здесь мы видим подлинно гумилевское - поиск страны счастья даже за чертой бытия. Чем мрачнее впечатления, тем упорней тяготение к свету. Лирический герой стремится к предельно сильным испытаниям: "Я еще один раз отпылаю упоительной жизнью огня". Творчество - тоже вид самосожжения: "На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача".
В статье "Жизнь стиха" Гумилев писал: "Под жестом в стихотворении я подразумеваю такую расстановку слов, подбор гласных и согласных звуков, ускорений и замедлений ритма, что читающий стихотворение невольно становится в позу героя, <...> испытывает то же, что сам поэт..." Таким мастерством владел Гумилев. "Тягучие" анапесты части "Волшебной скрипки" доносят охватывающую скрипача усталость. Ямбы первого стихотворения "Капитанов" электризуют энергической интонацией. Сгущением однотипных либо контрастных признаков поэт воссоздает конкретный колорит. А с другой стороны постоянно расширяет наше восприятие ассоциациями. Частично - со своими прежними образами ("сад души", полет, солнце, огонь). Нередко - с историко-культурными явлениями. Бальзаковский акцент возникает с упоминанием "шагреневых переплетов". Музыка композиторов-романтиков (Шумана?) немало подсказывает в "Маэстро". Капитан с лицом Каина углубляет образ Летучего Голландца.
"Чувство пути", владевшее автором "Жемчугов", проявилось и в его жизни. В короткий срок он совершил вслед за первым еще три путешествия в Африку.
Неутомимый поиск определил активную позицию Гумилева в литературной среде. Он скоро становится видным сотрудником журнала "Аполлон", организует Цех поэтов, а в 1913 г. вместе с С. Городецким формирует группу "акмеистов": А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Зенкевич, были и сочувствующие.
В своем манифесте "акмеизма" (этот термин означал высшую степень чего-либо, расцвет) Гумилев выделил ряд положений. Не забывая о "достойном отце" - "символизме", он предлагал: "большее равновесие между субъектом и объектом" поэзии, не оскорблять непознаваемое "более или менее вероятными догадками" и - поведать "о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе..."15. Тут не было ничего, что можно было счесть за необычную программу. Скорее всего Гумилев обобщил в статье свой творческий опыт. Самый якобы "акмеистский" сборник "Чужое небо" (1912) был тоже логичным продолжением предшествующих. Да и в "акмеистической" группе единства не было. Даже ближайший соратник С. Городецкий отстаивал резко отличные от Гумилева взгляды. Немудрено: манифесты отошли в прошлое, а поэзия осталась.
В "Чужом небе" снова ощущается беспокойный дух автора. В сборник были включены небольшие поэмы "Блудный сын" и "Открытие Америки". Казалось бы, они написаны на подлинно гумилевскую тему. Но как она изменилась!
Рядом с героем Колумбом в "Открытии Америки" встала не менее значительная героиня - Муза Дальних Странствий. Автора теперь увлекает не величие деяния, а его смысл и душа избранника судьбы. Может быть, впервые во внутреннем облике героев нет гармонии. Сравним внутреннее состояние Колумба до и после его путешествия:
| Чудо он духовным видит оком,Целый мир, неведомый пророкам,Что залег в пучинах голубых,Там, где запад сходится с востоком. |
А затем Колумб о себе:
| Раковина я, но без жемчужин,Я поток, который был запружен,Спущенный, теперь уже не нужен. |
"Как любовник, для игры другой Он покинут Музой Дальних Странствий". И чувствует себя опустошенным. Аналогия с устремлениями художника безусловна и грустна. "Жемчужины" нет, шалунья муза покинула дерзновенного. О цели поиска задумывается поэт.
Пора юношеских иллюзий прошла. Да и рубеж конца 1900 - начала 1910-х гг. был для многих трудным, переломным. Чувствовал это и Гумилев. Еще весной 1909 г. он сказал в связи с книгой критических статей И. Анненского: "Мир стал больше человека. <...> Взрослый человек (много ли их?) рад борьбе. Он гибок, он силен, он верит в свое право найти землю, где можно было бы жить"16, имея в виду гармонические отношения между людьми. К тому же стремился и в творчестве.
В "Чужом небе" - явственная попытка установить подлинные ценности сущего.
Гумилева влечет феномен жизни. В необычном и емком образе представлена она - "с иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва, забывающий игрушки между белых усталых рук". Таинственна, сложна, противоречива и маняща жизнь. Но сущность ее ускользает. Отвергнув зыбкий свет неведомых "жемчужин", поэт все-таки оказывается во власти прежних представлений - о спасительном движении к дальним пределам:
| Мы идем сквозь туманные годы,Смутно чувствуя веянье роз,У веков, у пространств, у природыОтвоевывать древний Родос. |
А как же смысл человеческого бытия? Ответ на этот вопрос для себя Гумилев находит у Теофиля Готье. В посвященной ему статье русский поэт выделяет близкие им обоим принципы: избегать "как случайного, конкретного, так и туманного, отвлеченного"; познать "величественный идеал жизни в искусстве и для искусства"17. Неразрешимое оказывается прерогативой художественной практики. В "Чужое небо" включает Гумилев подборку стихов Готье в своем переводе. Среди них - вдохновенные строки о созданной человеком нетленной красоте. Вот идеал на века:
| Все прах. - Одно, ликуя,Искусство не умрет.СтатуяПереживет народ. |
Так созревали идеи "акмеизма". А в поэзии отливались "бессмертные черты" увиденного, пережитого. В том числе и в Африке. В сборник вошли "Абиссинские песни": "Военная", "Пять быков". "Невольничья", "Занзибарские девушки", др. В них в отличие от других стихотворений, много сочных реалий: бытовых, социальных. Исключение понятное. "Песни" творчески интерпретировали фольклорные произведения абиссинцев. В целом же путь от жизненного наблюдения к образу у Гумилева очень непростой.
Внимание художника к окружающему всегда было обостренным. Однажды он сказал: "У поэта должно быть плюшкинское хозяйство. И веревочка пригодится <...>. Ничего не должно пропадать даром. Все для стихов"18. Способность сохранить даже "веревочку" ясно ощущается в "Африканском дневнике", рассказах, непосредственном отклике на события первой мировой войны - "Записках кавалериста". Но, по словам Гумилева, "стихи - одно, а жизнь - другое"19. В "Искусстве" (из переводов Готье) есть сходное утверждение: "созданье тем прекрасней, чем взятый материал бесстрастней". Таким он и был в лирике Гумилева. Конкретные признаки исчезали, взгляд охватывал общее, значительное. Зато авторские чувства, рожденные живыми впечатлениями, обретали гибкость и силу, рождали смелые ассоциации, притяжение к иным зовам мира.
Сборник стихов "Колчан" (1906) долгие годы не прощали Гумилеву, обвиняя его в шовинизме. Мотивы победной борьбы с Германией, подвижничества на поле брани были у Гумилева, как, впрочем, и у других писателей этого времени. Империалистический характер войны поняли немногие. Отрицательно воспринимался и ряд фактов биографии поэта: добровольное вступление в армию, проявленный на фронте героизм, стремление участвовать в действиях Антанты против австро-германо-болгарских войск в греческом порту Салоники и пр. Главное, что вызвало резкое неприятие, - строка из "Пятистопных ямбов" "В немолчном зове боевой трубы Я вдруг услышал песнь моей судьбы..." Гумилев расценил свое участие в войне действительно как высшее предназначение, сражался, по словам очевидцев, с завидным спокойным мужеством, был награжден двумя крестами. Но ведь такое поведение свидетельствовало не только об идейной позиции, о нравственной, патриотической - тоже. Что касается желания поменять место военной деятельности, то здесь опять сказалась власть Музы Дальних Странствий.
В "Записках кавалериста" Гумилев раскрыл все тяготы войны, ужас смерти, муки тыла. Тем не менее, не это знание легло в основу сборника. Видя народные беды, Гумилев пришел к широкому выводу: "Дух <...> так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его"20.