С того момента, как глава семьи признает в Бусыгине сына, в пьесе начинают действовать две системы координат - возникает как бы пьеса в пьесе - прием, отшлифованный в "Провинциальных анекдотах" и ведущий прямо к "Утиной охоте": разыгрывается "пьеса для Сарафановых" и пьеса, объемлющая эту "пьесу для Сарафановых", "пьеса для читателей-зрителей", знающих, что Бусыгин - не сын, а Сарафанов - не отец. До этого момента ложь Бусыгина и Сильвы была в равной степени ложью для себя, хозяев дома и зрителей. Особая стихия пьесы, новая особая драматургическая напряженность возникает и от этого двойного, "слоеного" строения комедии.
В "пьесе для зрителей" еще кажется, что Бусыгин продолжает надувать хозяев дома, этого же мнения придерживается и Сильва, подозревающий в поведении Бусыгина преддверие новой грандиозной аферы, в то время как в "пьесе для Сарафановых" этой кажимости уже нет.
Двигаясь в двойной системе координат, комедия Вампилова предполагает и особую структуру образа Бусыгина. Мы знаем, что Бусыгин - не сын, хотя название пьесы утверждает обратное, и в ходе действия наблюдаем два рода его психологических метаморфоз: как он разыгрывает из себя сына и как он превращается в сына. Вот эта тонкая, проницаемая с обеих сторон грань между разыгрыванием и превращением, которая так и не удавалась драматургу в "Прощании в июне", и будет так важна в "Утиной охоте" и в "Истории с метранпажем", впервые у Вампилова возникает в "Старшем сыне"24. Мы видим двойное существование человека: Бусыгина-самозванца и Бусыгина-сына, и эти, наряду с перипетиями сюжета, перипетии уподобления и расподобления ипостасей героя представляют собой удивительно захватывающий процесс.
На первый взгляд, Бусыгин нравственно перерождается, попадая в расслабляющую атмосферу сарафановской доброты и наивности. Однако с укладом сарафановского дома, как и с художественным укладом пьесы в целом, дело обстоит не так просто.
На первый взгляд, Сильва и Бусыгин плохие, а Сарафановы - хорошие. А между тем Кудимов - лучше их всех, вместе взятых, а ведь высмеян, выставлен дураком, изгнан из дому и в мгновенье ока забыт ко всеобщему удовольствию.
Уклад дома Сарафановых далек от хрестоматийности. В этой пьесе все врут. Не говоря уже об основном, "глобальном" вранье Бусыгина и Сильвы, которое в окончательном варианте и враньем-то было почти условным, так, стечением обстоятельств, врут все Сарафановы: отец - детям, что работает в филармонии, дети - ему, что верят в это, Сарафанов уговаривает Макарскую быть поласковее с Васенькой, то есть приврать ему.
Всегда говорит правду один лишь Кудимов, но как же беден, пошл, глуп и жесток этот хозяин своему слову в своем бедном хозяйстве. Ни слова лжи не сорвется с уст Сильвы, отправляющегося на свидание с Макарской, и как унизительно он будет наказан - оставлен без штанов средь бела дня. Правда, которую бросает о Васеньке Макарская ("отец приходил сватать"), бездушнее и жестче любого обмана.
А как вместе с тем герои твердо верят своим выдумкам: Бусыгин - тому, что он сын Сарафанова, Васенька - тому, что убьет Макарскую и убежит в тайгу, и все вместе - тому, что Сарафанов работает в филармонии, а не играет на похоронах.
Все врут напропалую, и эта ложь оборачивается сердечностью, теплом и этим самым открывает в героях такие глубины личности, духовности и доброты, о которых они сами просто не подозревали.
Хомутов из "Двадцати минут с ангелом", говорящий правду и упорно на ней настаивающий, все-таки скрывает скверную, страшную подноготную, самую страшную в пьесе. Импульсивная ложь героев "Старшего сына" особой природы, она создает игровую стихию пьесы.
Это - пьеса, которая формируется не конфликтными столкновениями, а отсутствием их: как только Бусыгин и Сильва приготовились быть с треском выгнанными, оказалось, что их самозванство принято с распростертыми объятиями. Бусыгин только пытается отбить Нину у лейтенанта, но она сама падает в объятия героя. Бусыгин только подозревает, что у Сильвы с Мака рекой может возникнуть роман, как обгорелый донжуан уже пулей вылетает из ее квартиры.
Здесь в "Старшем сыне" противопоставляются не герои, но уклады, стихии. Там, где правильный Кудимов потеряет Нину (для начала пусть даже в универмаге), там, где благоразумный сосед отправится уныло прогуливать свою гипертонию, там же этот чудесный уклад сведет Бусыгина и Нину, заставит жестокосердую Макарскую с интересом посмотреть на Васеньку - благородного разбойника. В этой чудесной стихии пьесы наказуемы правильные поступки - кефир, прогулки перед сном и пунктуальность, да еще, не приведи господи, "фотографическая", острая память могут просто изгнать человека из дома.
С такой же страстью, с какой чуть позднее, в "Провинциальных анекдотах", Вампилов будет строить мир злых тупиц и чиновных идиотов, он строит мир веселой игры, счастливых случайностей, ищущих тех, кто к ним расположен.
Жизнь в "Старшем сыне" не конструируется, а возникает, ее драматургия не привносится извне, а рождается в ней самой. Парни, пытающиеся переждать 5- 6 часов под крышей чужого дома, уверенные в том, что жестоко надули окружающих, попадают в мир, существующий в нервных неприкрашенных формах быта, мир почти сказочных чудес, мир, согретый сердечностью и заботой друг о друге. Герои из немаркированного, неокрашенного мира главных улиц, придорожных стекляшек, общежитского неуюта попадают в мир совершенно иной, предместный. Много позднее и времени создания пьесы, и времени бурного к ней интереса критики напишут, что этот мир означает своеобразное срединное положение Вампилова в противостоянии городской и деревенской прозы (Л. Аннинский). Однако во время создания пьесы не существовало ни городской, ни деревенской прозы, и мир предместья был не миром их средостения, а лишь особой поэтической стихией, стихией, остро воспринятой и точно описанной Вампиловым.
"Провинциальные анекдоты"
"История с метранпажем" и "Двадцать минут с ангелом" - эти две одноактные пьесы были написаны Вампиловым в начале шестидесятых годов, много раньше, чем объединены в "Провинциальные анекдоты", что произошло, вероятно, в первой половине 1968 года. Доподлинно известно о времени их завершения только одно: 20 ноября 1968 года пьеса была зарегистрирована в Театре имени М. Н. Ермоловой.
"Провинциальные анекдоты" безрезультатно прошли все полагающиеся круги управленческого ада и в сезоне 1968/69 года воспринимались как своего рода визитная карточка драматурга: ""Вампилов, - сказал Сапетов (один из сотрудников Управления культуры при Мосгорисполкоме. - Е.Г.), <...> - значит, 3-й анекдот написал?" И это стало "крылатым определением""25, - сообщала драматургу Е. Л. Якушкина.
Однако сценическая жизнь пьесы началась позднее и не в Москве, а в Ленинграде. Приехав в августе 1970 года на сдачу "Старшего сына" в Театре драмы и комедии на Литейном (режиссер Е. Падве), Вампилов показал "Провинциальные анекдоты" БДТ. Пьесу приняли к постановке на Малой сцене, и полтора года спустя, 30 марта 1972 года, состоялась ее премьера. Спектакль шел под названием "Два анекдота" и был поставлен А. Товстоноговым. Автор присутствовал на репетициях, подружился с актерами, охотно принимал их подсказки и предложения. Одна из таких актерских "подач" ("Камаев преподаватель") вошла в окончательный текст пьесы.
Каждая из пьес, составляющих "Провинциальные анекдоты", была первоначально опубликована самостоятельно: "Двадцать минут с ангелом" в альманахе "Ангара" (1970, N 4), а "История с метранпажем" (под названием "Случай с метранпажем") в издательстве "Искусство" в серии "Репертуар художественной самодеятельности" (М., 1971). Каноническим вариантом "Провинциальных анекдотов" принято считать текст, опубликованный в "Избранном" 1975 года, где пьесы печатались по рабочему экземпляру БДТ, то есть с восстановлением некоторых цензурно-редакторских купюр и с дополнениями, сделанными автором в процессе работы над спектаклем.
По воспоминаниям современников, существовали пьесы-прообразы "Истории с метранпажем" и "Двадцати минут с ангелом", которые значительно отличались от вещей, вошедших в "Провинциальные анекдоты". Сейчас эти пьесы найдены и опубликованы: это - "Воронья роща" ("Современная драматургия", 1986, N 1) и "Сто рублей новыми деньгами" ("Театральная жизнь", 1987, N 17). Эти комедии трудно назвать ранними редакциями "Провинциальных анекдотов", это - самостоятельные пьесы, основанные на тех же коллизиях, что "История с метранпажем" и "Двадцать минут с ангелом", но обладающие собственной поэтикой и художественными задачами (творческая ситуация, имеющая исторические прецеденты, например "Леший" - "Дядя Ваня"), Важно также отметить, что детали, подробности опубликованных пьес несколько отличаются от деталей и подробностей, сохранившихся в памяти мемуаристов. Видимо, и у этих пра-пьее были варианты26.
В "Ста рублях" речь идет о двух веселых прохиндеях, проснувшихся в похмельном безденежье после веселой вечеринки и решивших, что незнакомец, который откликнулся на их призыв ("Граждане! Кто даст взаймы сто рублей?"), действует в сговоре с милицией - герои спекулируют нейлоновыми носками и опасаются закона. Поэтому Святус и Сероштан - так звали центральных персонажей в этом варианте пьесы - связывали доброхота и бежали. Несчастного мецената освобождала "квартирохозяйка" Нинэль Филипповна, она же забирала у него часть денег в счет долга своих постояльцев. Таким образом, порок в лице героев пьесы оказывался напутан, а доверчивая и чересчур ретивая доброта наказана.
Представляя "Сто рублей новыми деньгами" на страницах "Театральной жизни", Г. Демин справедливо заметил, что перед нами наглядный пример пути от А. Санина к Александру Вампилову, пример того, как по мере мужания художника "за частичным фактом проступает система взаимоотношений в обществе". "История переводится из разряда "как оно бывает" в "как оно есть"... ", "Тунеядцы, - пишет Г. Демин, - становятся работниками, квартиродатель обращается в низший персонал, добавляются представители иных социальных групп. Из сомнительной "малины" действие переносится в несомненно узнаваемую гостиницу"27. Все сказанное критиком справедливо, но недостаточно. Дело состояло не только в большей социальной определенности персонажей "Двадцати минут". Прежде всего "Сто рублей" - другая пьеса, воссоздающая не только иную меру авторского постижения жизни, но и иную историко-общественную ситуацию. Эта пьеса запечатлела типичные модели, типичные структуры времени, гораздо более раннего и благополучного, чем время "Двадцати минут с ангелом".