Гроссман сравнивает солдат враждующих армий и находит, что они в чем-то похожи "на те печальные и горестные толпы несчастных, рожденных русскими матерями, которых немцы гнали хворостинами и палками в лагеря, на запад, осенью 1941 года".
Писатель понимает, что его чувства к немцам не все разделяют, поэтому он не скрывает, как воспринимали измученные мирные жители своих гонителей: "Чувство ненависти, возникнув, искало и не могло найти своего приложения... Такими недобрыми были взгляды людей, что немцы с облегчением шли в темный подвал и не спешили выходить из него, предпочитая тьму и зловоние наружному воздуху и дневному свету".
Однако симпатии Гроссмана все же на стороне тех, кто не потерял человеческого достоинства, офицерской чести в жестокой войне. Вспомним пленного немца, который преодолевал дорогу на четвереньках: "Кусок одеяла, с вылезшими клочьями ваты, волочился следом за ним. Солдат полз торопливо, по-собачьи перебирая руками и ногами, не поднимая головы... Полковник подождал, пока пленный поравняется с ним и пнул его. "И некрепкого толчка хватило, чтобы перешибить воробьиную силу... Руки и ноги его расползлись в стороны. Он взглянул снизу на ударившего его: в глазах немца, как в глазах умирающей овцы, не было ни упрека, ни даже страдания, одно лишь смирение".
Имеющий душу, да не сможет вынести этой картины. Среди многих советских солдат нашелся и такой, кто сказал старшему по званию: "Русские люди лежачих не бьют. Вы мерзавец". А когда водитель с пренебрежением к "выходке" своего начальника, рисуясь, сказал: "Я не имею к ним жалости. Могу пристрелить", Даренский одернул его: "Ты бы их стрелял в сорок первом, когда бежал от них, как и я, без оглядки".
Традиционное отношение русских к пленным, знакомое нам с 1812 года и передано в толстовском аспекте.
А есть и другие примеры, неувиденные Л. Н. Толстым в русской армии времен Отечественной войны. Боец Булатов рассказывал, как увидел немца в обнимку с женщиной, шедшего по дороге, заставил их упасть на землю и, "прежде чем убить, три раза дал им подняться... А убил я его, когда он над ней стоял, так крест-накрест и полегли на дорогу".
Долгое время считалось великой доблестью убить больше врагов. Ветераны войны на встречах с молодежью обнародовали свои трофеи. Но вот эпизод из книги Гроссмана, заставивший глубоко задуматься над "победой" Булатова, "на сегодняшний день" имеющего 78 фрицев. Чьих-то детей, чьих-то отцов...
Сталинград преобразил завоевателей, они осунулись от голода и коченели от холода. Они оставили сталинградцев без крыши, без хлеба. Война уравняла человеческие потребности захватчиков и победителей, "... пленный отдирал от земли листья капусты, выискивал крошечные, величиной с желудь, замерзшие картофелины, в свое время по мизерности размера не попавшие в котел. Из-за каменной стены вышла высокая старуха в рваном мужском пальто, подпоясанная веревкой, в стоптанных мужских бутсах. Она шла навстречу солдату, пристально глядя в землю, крючком из толстой проволоки ворошила снег.
Они увидели друг друга, не поднимая головы, по теням, столкнувшимися на снегу.
Громадный немец поднял глаза на высокую старуху и, доверчиво держа перед ней дырявый, слюдянистый капустный лист, сказал медленно и потом торжественно: "Здравствуйте, мадам".
Старуха, неторопливо отведя рукой шмотье, сползавшее ей на лоб, взглянула темными, полными доброты и ума глазами, величаво, медленно ответила: "Здравствуй, пан".
Me без горечи и иронии заканчивает этот эпизод Гроссман: "Это была встреча на самом высоком уровне представителей двух народов".
ПОЧЕМУ В. ГРОССМАН УДЕЛЯЕТ ПРИСТАЛЬНОЕ ВНИМАНИЕ ОБОРОНЕ ДОМА ШЕСТЬ ДРОБЬ ОДИН?
Сталинград имел в историко-художественной концепции Гроссмана величайшее значение не только для войны, но и для всей жизни советского и немецкого народов, социалистического и фашистского государств. "Трагическое зарево Сталинграда осветило всю жизнь, до самых нижних точек. На этих точках униженные и оскорбленные по давней русской романной традиции яснее проявляют общественную "нравственную сущность событий социальной жизни", - отмечал А. Бочаров. 14).
Анализируя сталинградскую битву, Гроссман выясняет, почему советские солдаты отступили до Сталинграда, но остались несломленными. Откуда у них взялись силы дать отпор врагу?
Биографии защитников дома 6/1 складываются в одну общую судьбу, по которой можно разглядеть судьбу Сталинграда. Защитники дома, находясь на волоске от гибели усмиряли фашистский напор. Это были разные по возрасту и по профессиям люди, но они были убеждены, что в разваленном доме все хрупко, ломко, и железо, и камень", только не они". В до ме 6/1 была жизнь, здесь ругались любили, воевали, мечтали, держали котенка и он "не жаловался", считал, что этот грохот, голод, огонь и есть жизнь на земле".
В ЧЕМ СТРАТЕГИЧЕСКОЕ НАЗНАЧЕНИЕ ДОМА 6/1?
В доме находилось саперное подразделение, передающее важные данные о противнике. Немцы могли начать общее наступление только ликвидировав этот очаг сопротивления. Если дом "шесть дробь один" продержится долго, то немецкая программа наступления расстроится, а советский штаб за выигранное время сумеет укрепить армию.
КАКИМИ ПРЕДСТАВЛЕНЫ ЖИЛЬЦЫ ДОМА?
Защитники дома 6/1 представляют собой социальный срез любого воинского подразделения, участвовавшего в сталинградском сражении, но есть одна подробность, здесь были "особенные люди, или обыкновенные люди, попав в этот дом, стали особенными". Все, что делали немцы, вызывало у "жильцов" дома не чувство ужаса, а снисходительно-насмешливое отношение. "Ох, и старается фриц", "Гляди, гляди, что хулиганы эти надумали... ", "Ну и дурак, куда он бомбы кладет?".
Защитники дома были сильными, отчаянными людьми, хотя в общем-то самыми обыкновенными: Коломейцев, уважавший ученых и писателей больше всех начальников, "по его мнению, обладающие любой должностью и званием, ничего не значили перед каким-нибудь плешивым Лобачевским или усохшим Роменом Ролланом"; "неряшливый лейтенант Батраков, бывший учитель, говорил о неучах школьниках надменным голосом"; командир саперного взвода Анциферов, любивший вспоминать о своих довоенных хронических болезнях, бывший оперный певец, развязный лейтенант Зубарев, простодушный Бунчук. В чем состояла их сила? Они были объединены чувством внутренней свободы. Никого из них не надо было заставлять, насильно удерживать, каждый знал свое место, свой долг, каждый понимал, что час решающего немецкого штурма близок, и готовился к нему с воинским достоинством.
Организующим звеном и душой защитников дома был Греков: "Какое-то удивительное соединение силы, отваги, властности с житейской обыденностью. Он помнит, сколько стоили до войны детские ботинки, и какую зарплату получают уборщица либо слесарь, и сколько давали за трудодень зерном и деньгами в колхозе".
Биография его обычна: работал десятником на шахте, потом техником-строителем, стал пехотным капитаном, ездил на переподготовку, читал вечером книги, пил водочку, играл в карты, ссорился с женой. Теперь его полушутя полусерьезно зовут управдомом. От него солдаты перенимают спокойствие и свободны в речах и поступках. Разговоры были не простые: "Нельзя человеком руководить, как овцой, на что уж Ленин был умный, и тот не понял. Революцию делают для того, чтобы человеком никто не руководил. А Ленин говорил: "Раньше вами руководили по-глупому, а я буду по-умному". Люди спокойно осуждали тех, кто погубил десятки тысяч невинных людей, с болью говорили о мучениях в коллективизацию.
Спокойствие и уверенность в своих силах жильцов дома (5/1 уничтожали страх перед понятием "окружение". Радистке Кате не кажутся страшными слова Грекова: "Бей, бей, вот они полезли!". Совершенно спокойно относилась девушка к наставлениям управдома: "Кто что любит: граната, нож, лопатка. Вас учить - портить. Только прошу - бей, кто чем любит". Скорее всего в этих словах управдома забота о "своих мальчиках", личная защита зависит от многих индивидуальностей, надо их использовать максимально. Так срабатывает внешне необъяснимый материнский инстинкт. Ведь Греков знал, что "дом, в котором он засел со своими людьми, будет находиться на оси немецкого удара", только не сообщил этого в донесении. Не рассчитывал на помощь? Не хотел вызывать сочувствия? Все, что происходило вне его дома, жило по другим, чуждым ему законам. Политрук докладывал командиру, что Греков отказался писать отчетное донесение ("мы отчитываемся только перед фрицами"): "Вообще у них там" ничего не поймешь, все этого Грекова боятся, а он с ними, как ровня, лежат вповалку, "ты" ему говорят и зовут "Ваня"... не воинское подразделение, а какая-то Парижская коммуна" (заметим, не в похвалу, а в осуждение сказано).
За бойцами Грекова установлены тайные "информаторы", которые больше внимают тому, как "совсем распустился управдом", а не как он лихо воюет. Постоянное недоверие со стороны начальников, подозрительность, приказы "ежедневно в девятнадцать ноль-ноль подробно отчитыватся" под непрестанным огнем врага, заставляют Грекова принять срочные оборонительные меры: ударом руки он сбил ладонь радистки с ключа, усмехнулся и сказал: "Осколок мины попал в радиопередатчик, связь наладится, когда Грекову нужно будет". Дом 6/1 подчинялся не формальной субординации, а закону "естественного равенства, которое так сильно было в Сталинграде".