Михайлова М. В.
Начиная с античности, когда Рок определял все поведение героя, а Мойры ткали невидимую нить человеческой жизни и обрезали ее в предуготованный момент, до литературы ХХ века, когда заметно проявилась тенденция неподчинения судьбе, сопротивления обстоятельствам, на чем, собственно, выросла концепция человека новейшего времени, модус "судьбы" занимает одно из центральных мест в литературе. Тем интереснее посмотреть, как воплощается это одно из интереснейших понятий в творчестве замечательного художника первой половины двадцатого столетия, сумевшего установить особый, неповторимый "вектор" своих творческих поисков - Б.К.Зайцева.
Один из вариантов, по всей видимости, принципиальный, поскольку взор автора обращен на писательскую судьбу (несомненно, присутствует хотя бы относительная идентификация), можно найти в рассказ "Елисейские поля" (1914)(1. Здесь понятие "судьбы" конкретизируется в этапах биографии безымянного писателя, что уже говорит о "всеобщности" заявленных коллизий. Весьма показательно, что Зайцев избирает в качестве примера "творческой личности" человека явно неталантливого, из тех тысяч малозаметных тружеников пера, деятельность которых обеспечивает неиссякаемость "литературного потока". Об этом недвусмысленно повествуется в абзаце, посвященном началу творческого пути: "Писал он сначала в общепринятом духе, и три его рассказа были напечатаны в почтенном журнале. Потом перешел к новой школе, и тогда почтенные люди перестали его печатать, ибо он стал писать лучше, а молодые, непочтенные, тоже печатали неохотно, так как он не был талантлив: его считали посредственностью". У любого другого автора выбор такого героя стал бы поводом для насмешки, юмористического подтрунивания – мол, "шел в комнату, попал в другую!". В крайнем случае, поводом для воссоздания творческих мук, заведомо не могущих увенчаться успехом. Яркие примеры тому рассказ А.Толстого "Дым"(2, в котором высокопарность создателя "гениальных произведений" зло высмеивается, а случайное соприкосновение с трагизмом реальной жизни заставляет его вынести себе жестокий приговор: "… надо это, наконец, понять: я бездарен" - или этюды О.Дымова о творческих личностях из сборника "Веселая печаль". У Зайцева же – описание подобного существования превращается в мистерию неталантливой жизни, сонату незаметного существования, сагу о незначимости житейских волнений по сравнению с грандиозностью и величественностью жизни вечной.
Музыкальную тональность произведению "задает" стихотворный эпиграф из цикла П.Ронсара "Любовь к Кассандре" и неоднократное упоминание в тексте музыкальных произведений (рапсодию Листа играет гувернантка, герой влюбляется в певицу). В строках стихотворения французского поэта упоминаются и "горький путь", и "муки", и "безмерный гнет". Но эти понятия образуют, скорее, некий контраст по отношению к тому, из чего "состоит" жизнь героя, в которой не наблюдалось ни особых мук, ни невыносимого гнета. Она отнюдь не являет собою и "горький путь". На протяжении четырех частей произведения (сонатный принцип) перед нами проходит жизнь ординарного человека, совершенно случайно ставшего писателем (в 16 лет начал писать стихи, потом перешел на прозу), тихое, безмятежное существование, лишенное глубоких переживаний, но полное какой-то неизбывной, поистине "зайцевской" грусти.
При этом не происходит ни деградации личности, ни эволюции характера героя. Он "входит" в рассказ "поэтическим мальчиком" 12-ти лет, больше всего любящим мечтать, а покидает его постаревшим и поблекшим, но по сути не изменившимся, а только утратившим желания, переходя в небытие, попадая в рай. Отсюда название рассказа – "Елисейские поля" – иносказательное обозначение рая.
Эпитет "тихий" (он возник в первой же фразе: "Мальчиком от был тихим, некрасивым и несообразительным" - 182) наиболее точно отвечает "жизненной позиции" героя. Хотя, собственно, никакой жизненной позиции у него нет. Все в его жизни происходит само собой, потому что так случилось, так произошло (здесь подойдет устоявшееся выражение – "так на роду было написано"). Случайно он "понял, что любит" свою гувернантку Маргариту Кирилловну (когда встретил ее, ночью выходящей из спальни отца), случайна смерть отца, который умер, переходя от дивана к письменному столу", когда "осталось установить мелочи о предшественниках" Шекспира. Сделался филологом он тоже не по своей воле – так захотел отец. Казалось бы, смерть отца освободит его от "филологической зависимости" и он сможет полностью посвятить себя литературе. Но его никто не печатает, и лишь неудача в личной жизни – безответная любовь - способствовала тому, что … - "ясное дело" (иронизирует Зайцев) - он все же "стал писателем" (185). Таким образом, и выбор писательской судьбы становится таким же необязательным и случайным, как и все то, что происходило в его жизни ранее.
Так же обстоят дела и с известностью. Она приходит внезапно, после долгих лет безостановочной работы, в течение которых он тешит себя надеждой, что, "быть может, выпишется". А тем временем его писания по-прежнему ютятся на нижних этажах маленьких газет, "незаметный и непредставительный", он читает на литературных вечерах, но даже у лакеев в кафе, которые он посещает, он не пользуется популярностью. Только в какой-то момент появляется поклонница - "молоденькая курсистка … с быстрыми глазами и чудесным румянцем", с которой он ездит на Воробьевы горы, в Петровский парк…
Из чего же, собственно, складывается его жизнь? Ее этапы отмечены исключительно "топографически": Сивцев Вражек сменила Собачья площадка, потом он переехал на Тверскую, позже появились квартиры на Кисловке и Арбате … Так постепенно приближается герой к своей последней вечной остановке: Елисейским полям… Жизнь сведена к суете переездов с квартиры на квартиру. Эта смена мест пребывания тщательно прописываются Зайцевым, они приобретают символическое значение единственных отметин внешней жизни …Не случайно каждый раз присутствует точное обозначение улицы, но отсутствует описание квартиры, комнат и т.п.
Но быть может, иначе обстоит дело с жизнью внутренней? Возможно, под невзрачной оболочкой серенького прозябания таится напряженная внутренняя жизнь? Ведь все-таки речь идет о писателе, тем более, что изначально отмечалась его склонность к мечтательности, да и он сам знает за собой и фантазию, и "способность чувствовать", и "печаль", и "большое желание работать" (185). Но мечтательность героя – особого свойства. Это какая-то маниловская инертность, позволяющая проживать жизнь "по касательной", не замечая реальности, полностью отрешившись от нее. Даже трудно представить себе, как писатель, который должен разбираться в человеческих взаимоотношениях, может до такой степени не понимать, что происходит на самом деле. Зайцев, как и полагается русскому писателю, проверяет своего героя любовью, посылая ему трех женщин, вызывающих его чувства. И герой оказывается слабее, доверчивее и неопытнее трех граций, встретившихся на его жизненном пути, – и гувернантки Маргариты Кирилловны, и известной певицы, и курсистки. Но – в отличие от своих предшественников Зайцев не корит героя за пассивность, неспособность проявить волю и решительность. Напротив, как раз эти качества милы автору. Поэтому и констатация факта, что 40-летний человек, расставшись на лето с возлюбленной, "мечтал, сидя на балконе дома в Благовещенском переулке" и глядя в бинокль (совершенно маниловский жест!) в "ту сторону, где была Тамбовская губерния" (186) - именно туда уехала его избранница – не воспринимается как иронический комментарий к происходящему. Ведь мы знаем эту его мечтательную особенность: и до этого он уже только способен быль проследить взглядом, как "по сиреневому морю чертил струю пароход", на котором увозил в Одессу, а затем в Константинополь понравившуюся ему женщину богатый покровитель.
Как видим, в этом рассказе Зайцев предельно жестко определил "диспозицию" своих персонажей: герой недвижим, а окружающие, словно картинки в калейдоскопе, вращаются вокруг него с тем, чтобы исчезнуть навсегда. Так навсегда ушли "детство, мать, Маргарита Кирилловна", к ним присоединились отец, певица, потом курсистка. И вот уже все очевиднее "быстролетность жизни", и спешат уйти в мир иной "знакомые и товарищи по литературе, по молодости" (186). И не могут их удержать ни любовь, ни просто человеческая привязанность. При этом совершенно неважно, умирают люди или просто исчезают из жизни. И в том и в другом случае жизнь человека "запрограммирована" на утраты.
Серую монотонность буден не спасает и любовь. Да и любовь героя какая-то тусклая, мерцающая, томительная, позволяющая ему перенестись в мир грез. По сути, он не видит своих возлюбленных, он только "ощущает" их. Но что понятно применительно к "сенсорному" постижению мира подростком – гувернантка Маргарита Кирилловна "хорошо пахла", у нее были "темные глаза" (впоследствии в каждой понравившейся ему женщине он будет отмечать глаза: "жгучие" - у певицы, "быстрые" - у курсистки), - совершенно непостижимо для взрослого человека. Однако его зрелый "любовный опыт" ничем не отличается не только от детского потрясения при соприкосновении с прозой жизни (он, конечно, не мог подозревать, что Мария Кирилловна ночи проводит в спальне отца), но и от юношеского разочарования, которое постигло его, когда певица, которую он боготворил, не только не ответила ему взаимностью, но, кажется, даже не заметила его. А ведь он, когда "принес ей в отель букет цветов", всерьез надеялся, "что теперь-то и начнется настоящее" (184).
Этим алогичным предположением Зайцев подчеркивает инфантильность героя, его неумение жить "настоящим", приспособиться к взрослой жизни. Взрослую жизнь он воспринимает как набор внешних признаков: посещение ресторанов, кафе, черный сюртук, крылатка, - сохраняя, однако, в себе детское свойство – умиление. Автор неоднократно подчеркивает это качество: его сердце "размягчилось", когда с вершины Ай-Петри он увидел сияющую внизу Ялту, он "чуть не заплакал", когда девушки на вечере преподносят ему цветы, и он "мокрыми от слез глазами смотрит в бинокль", когда начинает понимать, что счастье разминулось с ним. И когда он встретил свою последнюю любовь - 18-летнюю курсистку, он все так же пребывает в мечтах, выстраивая их взаимоотношения по призрачной схеме, которая рисуется его воображению. Он не задумался, чем обязан ее настойчивому интересу к себе, возникшему, когда его наконец "заметили" в литературных кругах. Его не смутило изменение "ритма" их переписки при летнем расставании (вести из Тамбовской губернии "шли скупее и скупее"), т.к. "из ее слов при отъезде он понял, что осенью они встретятся как жених и невеста" (186). Примечательно это нарушение реальных причинно-следственных связей и воспроизведение их в субъективной проекции воображаемых результатов! То же, как мы помним, происходило и с букетом цветом, который должен был изменить характер взаимоотношений героя и певицы. Это очень точно характеризует "детскость" мышления героя.