| Порой, как прежде, различаюПеснь соловья в твоей глуши...И много чар, и много песен,И древних ликов красоты...Твой мир, поистине, чудесен!Да, царь самодержавный - ты. |
Эта характеристика подчеркнуто объективна и беспристрастна, Перед нами - опять своего рода "соловьиный сад", полный цветов и античных статуй.
Но вот финал стихотворения "Вячеславу Иванову":
| А я, печальный, нищий, жесткий,В час утра встретивший зарю,Теперь на пыльном перекресткеНа царский поезд твой смотрю. |
Удивительный поэтический поединок, где нет ни сарказма, ни гнева, где печальный взгляд "нищего", не таящий вроде бы даже укора, напоминает о чем-то таком, что заставляет померкнуть сияние пышного "царского поезда"!
В лице Вячеслава Иванова Блок прощался со многим в символизме, что было далеко от "пыльного перекрестка" жизни, трагической русской действительности тех лет.
В одном из стихотворений того же 1912 года говорится:
| ...только с нежною улыбкойПорою будешь вспоминатьО детской той мечте, о зыбкой,Что счастием привыкли звать!("И вновь - порывы юных лет...") |
В этой "нежной улыбке" - бесповоротность приговора ("...неизгладимо, невозвратимо..."), необходимость расставания с прошлым.
Новые аспекты темы раскрываются в цикле "Кармен", который, как и "Соловьиный сад", создавался в пору увлечения поэта оперной актрисой Л.А. Дельмас.
"...есть страсть - освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы", - записал поэт однажды (IX, 130).
Запев цикла "Кармен", вступление к нему овеяны дыханием этой подступающей бури:
| Как океан меняет цвет,Когда в нагроможденной тучеВдруг полыхнет мигнувший свет, -Так сердце под грозой певучейМеняет строй, боясь вздохнуть,И кровь бросается в ланиты,И слезы счастья душат грудьПеред явленьем Карменситы. |
Кармен, как молния, озаряет жизнь Хозе невиданным ярким светом, но блеск этот грозен: любовь к Кармен вырывает Хозе из привычной для него жизни.
Блок писал Л.А. Дельмас, что ее Кармен - "совершенно особенная, очень таинственная" (VIII, 434).
Но его собственная Кармен еще более оригинальна. Под впечатлением игры актрисы он создает свою трактовку и образа Кармен и героя, одержимого страстью к ней, но не сливающегося с "пестрой толпою" ее поклонников:
| Молчит н сумрачно глядит,Не ждет, не требует участья,Когда же бубен зазвучитИ глухо зазвенят запястья, -Он вспоминает дни весны,Он средь бушующих созвучийГлядит на стан ее певучийИ видит творческие сны.("Среди поклонников Кармен...") |
"Все становится необычайно странным", - как говорилось в ремарке пьесы Блока "Незнакомка". "Кармен" делается непохожей на обычный цикл любовных стихов, и сама его героиня вырастает в символ "освободительной бури", порыв которой заставляет сердце "менять строй". Цикл Блока - это "творческие сны" о Кармен. Первая строфа стихотворения "Есть демон утра. Дымно-светел он..." почти воспроизводит реальные черты героини:
| Есть демон утра. Дымно - светел он,Золотокудрый и счастливый.Как небо, синь струящийся хитон,Весь - перламутра переливы. |
Но во второй, заключительной строфе героиня словно увидена в каких-то волшебных лучах, обнаруживающих глубинную суть вещей:
| Но как ночною тьмой сквозит лазурь,Так этот лик сквозит порой ужасным,И золото кудрей - червонно-красным,И голос - рокотом забытых бурь. |
Так образ "певучей грозы" не остается просто эффектной молнийной вспышкой во вступлении к циклу, а усложняется и обогащается оттенками, "другими планами".
Встреча с Л. А. Дельмас в зрительном зале претворяется во встречу с самой стихией искусства.
В знаменитом стихотворении Шарля Бодлера, знакомом Блоку с ранней юности, поэт сравнивается с морской птицей альбатросом, смешным и нелепым в непривынной для него обстановке:
| Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,Недоступный для стрел, непокорный судьбе,Но ходить по земле среди свиста и браниИсполинские крылья мешают тебе. |
У Блока же истинный художник даже во временном "заточении" будней, в окружении зевак и любопытных не смешон, а могуч:
| В движеньях гордой головыПрямые признаки досады...(Так на людей из-за оградыУгрюмо взглядывают львы).("Сердитый взор бесцветных глаз...") |
Поэт угадывает в своей героине собрата по искусству со всеми его победами и трагедиями. Он с наслаждением впитывает этот высокий дух искусства, как Хозе в повести Мериме, послужившей основой для знаменитой оперы, был взволнован уже тем, что Кармен говорит на его родном баскском наречии. "Наша речь... так прекрасна, - мог бы поэт повторить слова Хозе, - что когда мы ее слышим в чужих краях, нас охватывает трепет..."
Но и это только один из "планов", в которых происходит действие цикла.
"Рокот забытых бурь", "отзвук забытого гимна", лев, угрюмо глядящий из-за решетки, - все это тревожащие, влекущие воспоминания о "далеких странах страсти".
| Ты - как отзвук забытого гимнаВ моей черной и дикой судьбе.О, Кармен, мне печально и дивно,Что приснился мне сон о тебе....И проходишь ты в думах и грезах,Как царица блаженных времен,С головой, утопающей в розах,Погруженная в сказочный сон. |
То, что Кармен видит во сне, остается для поэта "недоступной мечтой":
| Видишь день беззакатный и жгучийИ любимый, родимый свой край,Синий, синий, певучий, певучий,Неподвижно-блаженный, как рай.В том раю тишина бездыханна,Только в куще сплетенных ветвейДивный голос твой, низкий и странный,Славит бурю цыганских страстей.("Ты - как отзвук забытого гимна...") |
Этот рай, где даже ветви сплетены, как руки в объятии, напоминает "очарованный сон" соловьиного сада.
Вообще можно сказать, что поэма Блока и его цикл - это тоже своего рода "куща сплетенных ветвей", где детали, обстоятельства, ситуации реальных жизненных взаимоотношений влюбленных внезапно дают новые, фантастические "побеги" ("В стихах я имею право писать что угодно, Вы не можете запретить", - полушутя - полувсерьез заметил Блок в одной записке к Л. А. Дельмас26).
Уже в обычном пейзаже весеннего Петербурга, в описании блужданий вокруг дома возлюбленной начинает проступать нечто от зачина "соловьиного сада":
| На небе - празелень, и месяца осколокОмыт, в лазури спит, и ветер, чуть дыша,Проходит, и весна, и лед последний колок,И в сонный входит вихрь смятенная душа...Что месяца нежней, что зорь закатных выше?Знай про себя, молчи, друзьям не говори:В последнем этаже, там, под высокой крышей,Окно, горящее не от одной зари... |
И привычный атрибут любовного романа - розы - "сквозит порой ужасным":
| Розы - страшен мне цвет этих роз,Это - рыжая ночь твоих кос?Это - музыка тайных измен?Это - сердце в плену у Кармен?("Вербы - это весенняя таль...") |
Тут уже возникает вся образная "музыка" поэмы. И дальнейшие стихи цикла продолжают нащупывать, или, если угодно, исследовать всю ее многозначность, сложное и противоречивое жизненное содержание, порожденное и естественным развитием чувства, и нарастающим в душе поэта сознанием его драматических связей и столкновений с "жизни проклятиями", с "дольним горем".
Кармен остается для автора источником высочайшего вдохновения, вечного притяжения:
| Ты встанешь бурною волною В реке моих стихов,И я с руки моей не смою, Кармен, твоих духов...И в тихий час ночной, как пламя, Сверкнувшее на миг,Блеснет мне белыми зубами Твой неотступный лик. |
От этого еще трагичнее и благороднее звучит мотив неизбежности разлуки со счастьем и зовущего поэта "дальнего", крестного пути:
| Да, я томлюсь надеждой сладкой, Что ты, в чужой стране,Что ты, когда-нибудь, украдкой Помыслишь обо мне...За бурей жизни, за тревогой, За грустью всех измен, -Пусть эта мысль предстанет строгой, Простой и белой, как дорога, Как дальний путь, Кармен!("О да, любовь вольна, как птица...") |
И это снова роднит цикл "Кармен" с поэмой, где герой покидает "соловьиный сад" ради "каменистого" пути, "большой дороги" - жизни.
И все-таки блоковская Кармен и обитательница "соловьиного сада" совсем не тождественны друг другу. В героине цикла есть еще один "план". Ее образ переливается всеми цветами жизни, "как океан меняет цвет". Сквозь "дымно-светлый" облик проступает иной, "ужасный", в пушкинском смысле этого слова:
| ...Лик его ужасен.Движенья быстры. Он прекрасен.Он весь, как божия гроза.("Полтава") |
"Золото кудрей" Кармен загорается "червонно-красным" огнем. И в стихотворении "Вербы - это весенняя таль..." пушистая, нежная верба сменяется в конце "страшным" цветом роз.
Мы снова в том таинственном поэтическом мире, где, задавшись целью разделить "песни личные" и "песни объективные", "сам черт ногу сломит".
"Рокоты забытых бурь", "отзвук забытого гимна", лев, томящийся за решеткой, - все это неуловимо играет отблесками воспоминаний и мыслей о "певучей грозе" революции, о "голосе черни многострунном", этом меняющем цвет океане.