Еще с большей силой мир буржуазных собственников разоблачен в рассказе “Наследство Гилсона”. Все здесь – начиная с ядовитого названия захолустного городка – Маммон-Хилл – и кончая изображением нравов его обитателей – предвосхищает твеновский рассказ “Человек, который совратил Гедлиберг”, созданный шесть лет спустя. Гилсон, отщепенец, представитель социального дна, преследуемый шайкой дельцов, мстит одному из них самым эксцентричным образом. Мистера Брентшоу, который особенно усердствовал, чтобы отправить его на виселицу, Гилсон делает перед казнью своим душеприказчиком. Если в течение пяти лет никто не докажет, что Гилсон воровал золото и занимался казнокрадством, то наследство переходит к мистеру Брентщоу. И вот в течение пяти лет Брентшоу борется с претендентами на наследство Гилсона. Он лжет, он клянется в честности Гилсона, он нанимает лжесвидетелей и т.п. В конце концов Брентшоу побеждает, и Бирс саркастически славит его победу: “И в последний достопамятный день, когда истек законный срок претензий по завещанию Гилсона, солнце засияло над краем, где нравственное чувство умерло, общественная совесть притупилась, сознание было принижено, ослаблено и затуманено. Но мистер Брентшоу торжествовал.”. Победа эта была куплена дорогой ценой: пять лет борьбы и тревог, угрызений совести превратили Брентшоу в развалину. В финале наступает возмездие – Брентшоу умирает на кладбище от разрыва сердца, испугавшись какой-то тени.
Характерный для Бирса гротеск в данных рассказах не перерастает в “кошмарное” видение мира, хотя мир, изображаемый писателем, страшен и уродлив. Как это обычно у Бирса, жизнь разыгрывает над героями жестокие шутки и в этих рассказах, но художник умеет в данном случае показать, что не трагический рок тяготеет над людьми, а законы, управляющие их миром. В дальнейшем в творчестве Бирса возобладал культ отчаянья и смерти, жестокости, описания всего страшного и мучительного (“Несостоявшаяся кремация”, “Джордж Терстон” и др.). В рассказе “Несостоявшаяся кремация” недостает только ссылки на фирму несгораемых шкафов, чтобы сделать эту историю об “огнеупорных родителях” пародией на распространенные в США рекламные рассказы.
В своих сатирических новеллах Бирс охотно прибегает к сказу и стилизации. От рассказчика устами гилбрукского летописца изложен “Кувшин сиропа”, сказом мотивированы нелепицы “Несостоявшейся кремации”, архаизирующий безличный сказ мы находим в “Человеке и змее”. По временам, как, например, в “Просителе”, где стилизуется туманная выспренная фразеология мистера Тилбоди, Бирс и сам “с сожалением прерывает возможность поговорить”, но в своем повествовании Бирс деловит и точен. Он воспитался на языке военных приказов, донесений и телеграмм, а потому ведет рассказ ясно, сжато, стремительно. То эта точность профессионально – военная (“Без вести пропавший”, “Случай на мосту через Совиный ручей”), то терминологическая, стилизованная под язык научных текстов (“Проклятая тварь”, “Заполненный пробел”). Иногда Бирс и безотносительно к сказу сдабривает свое стремительное повествование “с помощью образных выражений, которые здесь нет надобности приводить” (“Наследство Гилсона”) или красотами и пышностями, а то и в высшей степени туманными рассуждениями. Эту дань времени он приносил, но в лучших рассказах Бирса нет таких манерных мушек, как, например, описание заброшенного поселка в рассказе “Настоящее чудовище”: “От того пункта, где Индейский ручей впадает в реку Сан-Хуан-Смит, в доль обоих его берегов и вплоть до того места, где он впадает в каньон, растянулся двойной ряд заброшенных хижин, которые, казалось, сейчас упадут в объятья друг другу, чтобы вместе оплакать свою заброшенность”. Обычно стиль Бирса терпеливо сносил эти чужеродные побрякушки, развлекавшие читателя, но иногда он брал реванш. То Бирс дразнил читателя явным отсутствием логики и правдоподобия, то оглушал нагромождением ужасов в своих “страшных” рассказах, будоража воображение читателя неблагополучным концом.
Характерно, что скептика и позитивиста Бирса так привлекало все внешне необъяснимое, а сатирик в нем охотно разоблачал и высмеивал всех тех, кто мог поверить в возможность рассказанного. Сборник самых невероятных своих рассказов он иронически называет “Может ли это быть?”, а самой интонацией рассказов, постоянной ссылкой на “очевидцев” описываемых им событий заявляет читателям: “Сам я не верю в это, но вот что говорят достоверные свидетели. Я просто перескажу, а то и дам свои объяснения .” Подчеркнуто иронические авторские комментарии к ряду рассказов о привидениях (которых у него немало), Бирс дал в своем “Словаре сатаны” : “Привидение – внешнее и видимое воплощение внутреннего страха”.[21]
Вполне объяснимо поэтому, почему иные критики и исследователи его творчества нередко принимали подобные выпады Бирса за чистую монету и оставляли такие замечания: “Писатель создал большой цикл мистических рассказов, в которых здравый смысл отбрасывается, в которых безраздельно господствуют потусторонние силы. В этих рассказах – царство ужаса, отчаянья, гибели, мир роковой неизбежности. Человек поставлен на колени перед эти фантастическим миром и его силами. Таковы рассказы “Проклятая тварь”, “Лунная дорога”, “Галлюцинация Генри Флеминга”, “Ночные похождения мертвеца”, “Житель Каркозы”, “Смерть Хелпина Фрейзера” и десятки других. Это какой-то кошмар – сплошные безумия, убийства и самоубийства. Это парад смертников.”[22]
Но в основном творческой манере Бирса свойствен отказ от всего лишнего, уводящего в сторону, рассеивающего внимание на несущественные детали. Для него важно единое, покоряющее впечатление от рассказа. Его рассказы живут своей внутренней логикой, продиктованной волей автора, а не видимой алогичностью жизненного потока событий.
Бирса надо знать, но его подчас трудно читать помногу (вспомним, что собрание его сочинений занимает двенадцать томов). Неизменные ужасы притупляются, перестает действовать трюк неожиданной развязки, обнажаются литературные условности его экспериментов, самый стиль его с обязательной дозой прикрас и рассуждений начинает размываться. И при всем том по силе впечатления лучшие, наиболее типичные его рассказы не уступают рассказам Э. По или гротескам Твена.
Гротеск Бирса остро социален. Изображая общество “нелюдей” он протестует против бесчеловечной сущности мира, в котором все отчетливее проступают антигуманность и аморализм. В сборнике “Фантастические басни” жизнь современной Америки представлена как грязная возня у кормушки, где все и вся продается, а лицемерие представлено как основное качество, характеризующее действующих лиц. Каждый из героев, будь то сенатор, конгрессмен, прокурор – это вор, шантажист, негодяй.
В предельно сжатой форме Бирс дает убийственные характеристики своим персонажам, глубина нравственного падения которых представляется безмерной. В новелле “Фермер и его сыновья” сатирически обыгран традиционный фольклорный мотив об отце и его нерадивых сыновьях, которых он испытывает на нравственную стойкость. Отец сообщает им о том, что в саду зарыт клад, и сыновья в его поисках выкопали все сорные травы, а заодно и виноградные лозы, забыв (заметим!) похоронить отца. Бирс не питает ни малейших иллюзий в отношение сущности природы человека. Царство зла безгранично и всеподавляюще. Сквозь авторскую иронию ясно ощущается горечь отчаянья.
Наибольшего накала острота бирсовского разоблачения достигает в “Словаре Сатаны” - вершине сатирического творчества Бирса. Это произведение основано на полемике автора с общепринятыми представлениями о нравственных ценностях. Основным средством выражения авторской позиции становится резкая критика современности. (Отметим, что в первом издании произведение называлось “Словарь циника”, что подчеркивало отсутствие у автора веры и надежды на позитивные перемены в обществе). Бирс в наиболее ясной и точной форме воплощает универсальный нигилизм, отрицая, к примеру, что упорный труд может привести каждого к богатству и президентскому креслу, что церковь является духовным оплотом нации, что государство проявляет внимание и заботу к каждому из своих граждан и что государственная власть может обеспечить гарантию демократии, а каждый человек обязан быть патриотом. Отрицание Бирса абсолютно универсально. Он отрицает богатство и религию, государственное устройство, веру в прогресс, достижения научно-технической мысли, моду, понятие о дружбе, любви и привязанности.
В разработке сатирических приемов и художественных средств Бирс, безусловно, также во многом следовал за Э. По. Для писателей характерна общая идеологическая направленность, лежащая в основе их сатирического видения. Оба в равной степени выделялись из общего числа критиков буржуазной действительности абсолютной непримиримостью и неприятием самих принципов, заложенных в основу построения буржуазного общества. И По и Бирс отрицали общепринятые представления о возможности функционирования общества равных возможностей, не веря в то, что у их современников не вызывало никаких сомнений. Свобода политической деятельности, всеобщее избирательное право как средство достижения общественного согласия, целесообразность принципа большинства – все это воспринималось в то время как наивысшие достижения человечества, положившие конец вековой социальной несправедливости. Бирс вслед за По приходит к выводу об ошибочности такого суждения. Можно говорить о прямом заимствовании Бирсом отдельных сатирических элементов, используемых По. Обоим писателям свойственна однозначная позиция: все связанное с социально-политическим устройством демократического государства представлено в их сатирических произведениях исключительно в негативных тонах.