Уже было сказано, что в «Гробовщике» почти полностью отсутствует элемент комического. С легкой иронией сказано, например, о некоторых персонажах - будочнике Юрко, немцах-ремесленниках. Но люди эти не «высмеиваются», все они представляют тот же мир «маленьких людей», что и Андриян, Самсон Вырин. И все-таки «Гробовщик» - действительно сатирическое произведение. Но обличается здесь само устройство жизни, которое обрекает людей на забитость, ограниченность, лишает их элементарных радостей. Это своеобразная «грустная сатира», традиции которой как раз и будет развивать впоследствии Достоевский.
Мы переходим теперь к рассказу «Бобок». Ему также уделялось много внимания в научной литературе. (Одним из первых, кто чрезвычайно внимательно и аналитично отнесся к этому произведению Достоевского, был М.М.Бахтин )8. Рассматривался «Бобок» в самых разных аспектах - в жанровом, в проблемном отношении, в контексте журнальной полемики 1870-х годов (рассказ появился в 1873 году), в аспекте символических значений, в методологическом отношении (как наиболее яркое и полное воплощение сатирических тенденций творчества Достоевского) и др.
Для нас важно изначально прояснить основную идею рассказа. Она постепенно раскрывается в высказываниях персонажей и выводах героя-повествователя. В могилах на время как бы просыпаются мертвецы. Один их них задает тот вопрос, который не может не интересовать и читателей: «Каким это образом?». Другой поясняет: «...наверху, когда еще мы жили, то считали ошибочно тамошнюю смерть за смерть. Тело здесь еще paз как будто оживает /.../ Это - не умею выразить - продолжается жизнь как бы по инерции. Всё сосредоточивается /.../ где-то в сознании и продолжается еще месяца два или три» (с. 51) 9. Гораздо важнее для концепции рассказа другой вопрос: для чего оживают мертвецы, какой в этом смысл? И снова один из них объясняет: «...тут вонь слышится, так сказать, нравственная - хе-хе! Вонь будто бы души, чтобы в два-три этих месяца успеть спохватиться /.../ это, так сказать, последнее милосердие...» (там же).
Таким образом, можно считать, что Достоевский производит как будто художественный эксперимент. Персонажи получают возможность побывать после смерти в своеобразном «чистилище», задуматься о том, как прожили жизнь и, может быть, нравственно очиститься, трезво оценить свой «земной путь». В результате, как показывает автор, персонажи используют эту возможность не для раскаяния, не для очищения от «земной грязи», а наоборот, - для освобождения ото всех нравственных норм, которые называют «гнилыми верёвками». Один из них, Клиневич (он сам себя рекомендует «негодяем псевдовысшего света»), заявляет: «На земле жить и не лгать невозможно, ибо жизнь и ложь синонимы; ну а здесь мы для смеху будем не лгать. Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! /.../ Всё это там наверху было связано гнилыми верёвками. Долой верёвки, и проживём эти два месяца в самой бесстыдной правде! Заголимся и обнажимся!» (с.52).
Из этих слов становится в общих чертах ясной общая идея. Нравственной грязью, грехами человек, может быть, вовсе и не обрастает в своей земной жизни, как утверждает религия. Эта грязь может составлять суть его натуры и лишь проглядывать сквозь условную мораль, которая всё-таки сдерживает. Но тогда «нравственно очиститься» значит именно «заголиться и обнажиться» - освободиться от «гнилых верёвок». «Правда о человеке», которую неутомимо искал Достоевский, может оказаться не просто «трезвой», но и «бесстыдной». Возникают вопросы: вся ли это правда о человеке? Нужна ли людям такая правда о самих себе? Можно ли мириться с такой правдой?
В финале рассказа можно найти ответы, данные от лица героя-повествователя. На вопрос - вся ли это правда: «Побываю в других разрядах, послушаю везде. То-то и есть, что надо послушать везде, а не с одного только краю, чтобы составить понятие. Авось наткнусь и на утешительное». На допрос - нужна ли эта «бесстыдная правда»: «А к тем непременно вернусь. Обещали свои биографии и разные анекдотцы. Тьфу! Но пойду, непременно пойду; дело совести!». И на вопрос - «можно ли мириться с такой правдой»: «Нет, этого я не могу допустить; нет, воистину нет!» (с.54). Здесь идея становится понятной в сознании самого героя-повествователя. Но когда говорят о «сложной проблематике» этого рассказа, то имеют в виду, конечно, какой-го другой уровень смысла - авторский, мысль самого Достоевского, которую он хотел передать и читателям. Ведь не случайно в первых, авторских строчках рассказа («предисловие») Достоевский подчёркивает «самостоятельность» повествователя: «Это не я; это совсем другое лицо» (с.41).
Авторский уровень рассказа показывает в своей статье В.А. Туниманов 10. Он прослеживает в рассказе мотивы конкретной литературной и общественной полемики. Но если рассказ считают «глубоким», «символичным» (например, Бахтин и Виноградов), то едва ли полемика по конкретным поводам является главным смыслом рассказа.
Можно, мне кажется, обнаружить авторскую мысль в подтексте, если попытаться проследить, как отражается в будто бы «случайных» репликах та основная идея, которую мы увидели в высказываниях персонажей. Ведь в маленьком по объему произведении не может быть ничего «случайного», всё должно быть по-своему связано с идейным содержанием. Попытаемся увидеть эти связи.
Обратим внимание на вступительную часть (всего в рассказе пять частей и небольшое «заключение»). Она для такого произведения достаточно пространна, и едва ли здесь обходится без изначальных проблемных установок.
Вот, например, первая фраза, в которой говорится от лица повествователя: «Семен Ардальонович третьего дня мне как раз: - Да будешь ли ты, Иван Иваныч, когда-нибудь трезв, скажи на милость?» (с.41). Первое значение этой реплики связано с тем, что герой склонен к пьянству. На этом основании весь подслушанный персонажем «разговор мертвых» можно объяснять и «пьяным бредом». Но стоило бы Достоевскому писать рассказ, чтобы показать - насколько диковинные сны бывают у пьяниц? Напротив, первую фразу можно считать ключевой, так как в ней можно видеть иносказательно выраженную проблему произведения. Далее речь пойдет о людях, которые не хотят именно трезво оценить свою жизнь и вообще не ценят её. И еще одно значение этой фразы можно увидеть, если представить ее обращенной к самому автору: нужно же когда-нибудь писателю-реалисту трезво, бесстрашно увидеть и показать всю «правду о человеке».
Далее в рассказе в небольшом абзаце говорится о некоем «портрете». В.Туниманов поясняет, что имеется в виду реальный портрет Достоевского кисти Перова. О портрете этом издевательски отозвался критик Панютин, и Достоевский в рассказе от лица повествователя будто бы «отвечает» ему. Не отрицая такого писательского намерения, заметим, что это не обязательно является единственным значением абзаца. Вот как передаёт повествователь слова критика: «Ступайте смотреть на это болезненное, близкое к помешательству лицо» (с.42). Уже отмеченное нами иносказательное значение ключевой (первой) реплики здесь как бы продолжается и развивается, а смысл углубляется. Люди «пьянеют» от жизни, не способны «трезво» ценить ее. Теперь это характеризуется как болезнь - опасная, «близкая к помешательству». Ведь покойники, которые решили «не стыдиться», - это помимо прочего представители, как бы собирательное лицо общества. И читателя автор здесь как бы приглашает рассмотреть ближе и подробнее это «лицо», чтобы понять «болезнь» .
Заметим, что во вступлении к рассказу в иносказательном виде выражено, быть может, и авторское осмысление собственного метода. Вот, например, повествователь как будто «болтает» по поводу всё того же портрета: «Думаю, что живописец списал меня /.../ ради двух моих симметрических бородавок на лбу: феномен, дескать, идеи-то нет, так они теперь на феноменах выезжают. Ну и как же у него на портрете удались мои бородавки, - живые! Это они реализмом зовут» (с.43). Здесь можно расслышать тревогу автора: не приняли бы его рассказ о легкомысленных мертвецах за занимательный «феномен», без серьезной «идеи». Ведь и у него мертвецы в рассказе «удались - как живые». Он и сам фантастическим «реализмом зовет» свой метод, раскрывающий в необычном - обычное. Но Достоевский никогда «на феноменах не выезжал», то есть никогда не использовал средства фантастики, комизма или гротеска только для занимательности, для привлечения читательского внимания.
После вступительной следующая, вторая часть рассказа, тоже начинается с ключевой и многозначительной фразы: «Ходил развлекаться, попал на похороны» (с.44). Здесь уместно вспомнить противопоставление жизни и смерти в эпиграфе и в самой повести «Гробовщик» (ниже мы еще сопоставим этот материал). Заметим, что первые, начальные фразы всех шести частей рассказа «Бобок» как бы выстраиваются в достаточно последовательную смысловую цепочку. В иносказательном их значении можно увидеть связную линию развития авторской мысли. Вот как это выглядит:
1. «Да будешь ли ты /.../ когда-нибудь трезв?..»
2. «Ходил развлекаться, попал на похороны»
3. «Нет, я бы пожил!..»
4. «Но далее началась такая катавасия...»
5. «Эй, вы, ваше превосходительство! - вдруг громко и азартно прокричал /.../ голос барский и дерзкий...»
6. «Нет, этого я не могу допустить...»
Каждая из этих фраз начинает новую часть рассказа, в которой всякий раз случается важный поворот сюжета или разговора мертвецов. И каждая из этих фраз как бы обозначает такой поворот.
Вторая (после вступительной) часть рассказа тоже не сразу начинается с «могильных разговоров» - продолжается изложение будто бы «посторонних» рассуждений и признаний повествователя. Он, например, «...сел на памятник и соответственно задумался. Начал с московской выставки, а кончил об удивлении» (с.44). Из реального комментария к этой фразе (в академическом издании ПСС Достоевского) можно узнать - и согласиться, - что здесь выражен намёк на политехническую выставку, приуроченную к 200-летию со дня рождения Петра Первого. О выставке и юбилее очень много писали в прессе 1872 года. Тема развития России, в котором громадную роль сыграли реформы Петра, глубоко волновала и Пушкина, и Достоевского. В рассказе «Бобок» эта тема находит свой отклик, и не только на уровне отдельного намёка. Автор не только от лица повествователя, но и от себя мог бы сказать, - что «начал с выставки».