Главным условием творчества восточные художники считали преодоление в себе эгоцентризма: «…субъект участвует в процессах, но и очищает себя от субъективности, преодолевает себя» [6, 288]. Главным препятствием для творчества считалась чрезмерная сосредоточенность на себе, на своем даре. «Чем меньше сознание сосредоточено на себе, тем больше расширяется, тем восприимчивее душа. Забывая о себе, поэт соединяется с творческим Духом» [6, 291].
Душа поэта Кс.Некрасовой вбирает в себя весь мир, но, быть может, ориентируясь на представления о природе творчества Китая и Японии, точнее будет сказать, что ее душа растворяется в окружающем мире, восхищенно соединяясь с душами других.
В лирике Некрасовой часто встречаются объективированные «действующие лица» (юный скрипач, археолог, художник, «девчонка с хворостинкой» Анка, слепой), открывающие себе или окружающим красоту природы, творчества. Например, в стихотворении «Весна» :
Босоногая роща
всплеснула руками
и разогнала грачей из гнезд.
И природа,
по последнему слову техники,
тонколиственные приборы
расставила у берез.
А прохожий сказал о них,
низко склоняясь:
«Тише, пожалуйста, это подснежники…» [9, 16]
Каковы взаимоотношения лирического субъекта и объекта? Является ли субъект наблюдателем? Нет, он скорее становится частью объекта, точнее - сливается с ним, поскольку субъект и объект охвачены одним чувством - чувством благоговейного смирения перед тихой силой весеннего цветка. Таким образом, здесь объект становится «зеркалом» субъекта, и наоборот. Более того, здесь есть явственно звучащее в творчестве Некрасовой «мы». Это «мы» рождено верой в объединяющее людей чувство прекрасного. Кавабата в своем эссе «Красотой Японии рожденный» пишет: «Когда любуешься красотой снега или красотой луны, словом, когда испытываешь благодать от встречи с прекрасным, тогда особенно думаешь о друзьях: хочется разделить с ними радость. Словом, созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство сострадания и любви к людям, и тогда слово «друг» становится словом «человек» [7, 387]. Это чувство, несомненно, было присуще и Кс.Некрасовой, оно постоянно прорывается в ее стихах. Но есть и некоторое отличие, свидетельством чему являются стихи «О художнике», «Баллада о прекрасном», «Музыка», «Весна». Если восточные поэты внутренне и обращены к «неведомому другу», то внешне они находятся в состоянии одиночества, тогда как у Кс.Некрасовой есть явленное «мы». Дружественность, доверие к «другому» в поэзии Востока чаще всего остаются в подтексте. Русская поэтесса склонна выражать эти настроения непосредственно.
В стихах Некрасовой о любви возникает эмоциональный союз субъекта, объекта его чувств, природы и очень часто - окружающих. Причем «зеркалом» чувств субъекта становится и прекрасная природа, и прекрасные люди, «соощущение» возникает прежде всего между ними.
Твоей руки
коснулась я,
и зацвела сирень…
Боярышник в сквере
Большого театра
цветами покрыл шипы.
Кратчайший миг,
а весна на весь мир,
и люди прекрасней ветвей
идут, идут,
излучая любовь,
что в сердце зажглась моем… [9, 30].
Миг и вечность, личное и общезначимое, природа и люди - в этом единстве проявляет себя Гармония. Идеал гармонии всегда одухотворял поэзию, но «…на Востоке художник участвует (выделено мной. - И.Б.) в природе, выявляя разлитую в ней гармонию, непременной частью которой он является» [4, 242]. Китайские стихи, по мнению А.Гениса, не отвергают природу, не конкурируют с ней, а завершают ее. «Связывая природу с человеком, они делают мир по-настоящему единым. В этом смысле каждое произведение искусства - манифестация целостности бытия» [4, 242]. Еще раз подчеркнем, что у Ксении Некрасовой в этот круг любви входят окружающие («мы»):
Когда стоишь ты рядом,
я богатею сердцем,
я делаюсь добрее
для всех людей на свете,
я вижу днем
на небе синем - звезды,
мне жаль ногой
коснуться листьев желтых,
я становлюсь, как воздух,
светлее и нарядней.
А ты стоишь и смотришь,
и я совсем не знаю:
ты любишь или нет. [9, 60].
Просветление, озарение, «расширение» сердца сопровождают обретение гармонии с миром, даже печаль безответного чувства растворяется в свете и тепле радости, разделенной с людьми и природой. Обратим внимание на то, как в этой целостности мира непосредственно «участвуют» Земля и Небо: на небе днем становятся видны звезды - это и подарок неба, и одновременно указание на духовную созерцательность; желтые листья на земле были живыми свидетелями свидания, и чувство к ним лирического субъекта - чувство к вдруг обретенным друзьям.
Взывающие к гармонии и целостности мудрецы Востока знали, что «…все соединяется между собой не принуждением, силой, а чуткостью, откликом» [6, 293]. «Целый» человек не противопоставляет себя всему миру, обретенная гармония проявляет себя в сложном, но непротиворечивом единстве состояний покоя и радости. Именно эти мотивы являются константными в творчестве Ксении Александровны Некрасовой. Восточные мудрецы помогают проникать в «трепетные смыслы» идей радости и покоя. «Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей» [4, 241]. А размышления о радости закреплены в китайской пословице «Радость есть особая мудрость». Целостность восприятия характерна для детства, потому что ребенок живет вне концепций и категорий, доверяясь интуиции, чувствам. Кс. Некрасова не склонна была к теоретической рефлексии, а вот детское доверие к миру сохранила, как и ощущение целостности и гармонии мира. Смысл имеет только целостная жизнь, никакой набор частностей ее не дает. «Лишь целое, завершенное, имея душу, может откликаться другой душе, всему миру» [6, 285].
Изначальная гармония мира восстанавливается, осуществляется благодаря человеку, если он способен избежать односторонности, которая характерна для западного мышления, основанного на бинарных оппозициях: свет - тьма, душа - тело, земное - небесное… Не исчерпала ли себя эта парадигма мышления, обусловившая особенности западной культуры? Может быть, стоит поверить, что «в состоянии недвойственности, исчезновения границ между субъектом - объектом, чувством - разумом, в состоянии «не-я» достигается высшая центрированность, стянутость жизненной энергии в одну точку» [5, 157]? Человечество должно познавать не предметы, а прежде всего связи, видеть «не одно и другое, а одно в другом (выделено автором)» [5, 137].
«В конфуцианской традиции … человек имеет высшее, космическое назначение, находясь в ряду трех мировых потенций: Небо, Человек, Земля, олицетворяет связь Неба и Земли … в нем достигает полноты действие инь - ян…» [5, 149]. Мы особо останавливаемся на этом положении, потому что образы Неба и Земли в их единстве постоянно возникают в поэзии Кс.Некрасовой.
Идеальный образ Поэта для нее - Андрей Рублев. Именно о нем стихотворение:
Поэт ходил ногами по земле,
а головою прикасался к небу.
Была душа поэта словно полдень,
а все лицо заполнили глаза. [9, 126].
В характеристике Рублева-поэта главное - открытость, доверчивость, полнота души (сравнивается с полуднем) и глубокая созерцательность («все лицо заполнили глаза»). Поэт соединяет Землю и Небо, становясь той осью мира, без которой гармоническое единство мира может и не состояться. В стихотворении «О художнике», посвященном Р.Фальку, также звучит мотив единства Земли и Неба. Любимые образы, воплощающие заветную идею, появляются и в следующем стихотворении:
А я недавно молоко пила козье под сочно-рыжей липой
в осенний полдень.
Огромный синий воздух
гудел под ударами солнца,
а под ногами шуршала трава,
а между землею
и небом - я,
и кружка моя молока,
да еще березовый стол
стоит для моих стихов. [9, 11].
Думается, что образы эти были для Некрасовой естественны, она, возможно, и не осознавала воплощения их символического значения в своих стихах: ее глаза были так устроены, что все время видели безбрежность, величественность, чистоту и просто синеву неба. Да, «большие» художники - ось, связывающая небо с землей, но себя она скорее представляла растением или…сверчком («Угодно было солнцу и земле Из желтых листьев и росы Сверчка, поющего стихом, На свет произвести [1, ед.хр. 44], что отразилось и в приведенном выше стихотворении, совершенно лишенном поэтического эгоцентризма.
Не признавая среди других и оппозиции Поэт - Чернь, тем более, что для нее характерна вера в дружественный союз умеющих ценить красоту и, что особенно важно, - растворенность в «другом», Ксения Некрасова и «обыкновенных» героев делает причастными небу:
Луна,
как маятника диск,
чуть колебалась над землей,
и степь лежала , как ладонь
натруженной земли.
Посредине степи - костер,
во все стороны - тишина,
и, спиной прислоняясь к небесам,
сидят парни вокруг огня… [9, 101]
Поистине, «путь мастеров освещала вера в человека, триединого с Небом и Землей» [6, 283]. Еще раз подчеркнем: небо для Кс. Некрасовой не было прямой аллегорией Божественного начала или символом духовных прозрений или идеей истинного пути. Конечно, все эти смыслы «просвечивают», актуализируются, но при этом небо не перестает быть прежде всего просто небом.
Есть ли в классической эстетике Китая и Японии, в художественном опыте поэтов и художников или в философии буддизма размышления о том, что мы называем эпифанией? (Считаем эпифанический пафос главным в поэзии Ксении Некрасовой).