Исполнитель: учащаяся 9 «В» класса Сиваева Ирина Олеговна
МОУ г. Екатеринбурга лицей №110 им. Л.К. Гришиной
Екатеринбург 2007
Введение.
Темой нашего реферата является «Антитеза весны и осени в лирике И. Северянина».
Проблема – антитеза (противопоставление) весны и осени, которая занимает особое место в лирике И. Северянина.
Объектом изучения становится пейзажная лирика И.Северянина; предметом изучения – антитеза весна – осень в пейзажной лирике Северянина.
Цель реферата – проанализировать и обобщить случаи употребления антитезы весна – осень в лирике поэта.
На основании вышеназванной цели определяются задачи:
определить особенности антитезы как риторической фигуры расположения;
проанализировать случаи противопоставления весны и осени в пейзажной лирике И.Северянина;
установить значение данной антитезы для формирования отношения к миру лирического героя И. Северянина.
Методы нашей работы – наблюдение, анализ, сравнение.
Реферат состоит из трех частей: первая и вторая – теоретические (изучение личности И.Северянина; изучение антитезы как риторической фигуры расположения); третья – экспериментальная (анализ антитезы весны и осени, обобщение результатов анализа).
Основная часть. Антитеза весны и осени в лирике И.Северянина.
Литературный портрет И.В.Северянина.
Настоящая фамилия поэта Лотарев Игорь Васильевич. Он родился 4 (16) мая 1887 года в Петербурге, на Гороховой улице, где и прожил до девяти лет. В 1896 году его отец расстался с матерью и увез сына к своим родственникам в Череповецкий уезд Новгородской губернии. Там, на берегу Суды «незаменимой реки», прошли отрочество и юность будущего поэта. Там же он закончил четыре класса Череповецкого реального училища, учиться дальше ему не пришлось. В 1904 году будущий поэт вернулся к матери и жил вместе с нею в Гатчине, под Петербургом. Север отозвался в его душе, пробудил вдохновение. Сам Игорь-Северянин писал свой псевдоним через дефис: как второе имя, а не фамилия. Имя Игорь было дано ему по святцам, в честь святого древнерусского князя Игоря Олеговича; приложение "Северянин" делало псевдоним близким к "царственным" именам и означало место особенной любви (как приложение "Сибиряк" в псевдониме Д.Н.Мамин). Но традиция писать "Северянин" как фамилию закрепилась так же, как традиция толковать поэта односторонне по его "экстазным" стихам...
Он придумывал сам себя, он воображал себе свой мир, еще далекий от реальности. Но в этом придуманном мире, таком, казалось бы, далеком от повседневности, таком благополучном и спокойном, внезапно ощущаешь трагедию и боль. Нет никаких видимых причин к беспокойству, но, читая стихи, невольно чувствуешь тревогу, скрытую то в интонации автора, то в подтексте. Может быть, это еще только предчувствие, предвидение той боли, которая потрясет и страну и мир:
Твоей души очам видений страшных клиры...
Казни меня! Пытай! Замучай! Задуши!
Но ты должна принять!.. И плен, и хохот лиры
Очам твоей души!..
Сегодня это ощущение боли, поиски правды кажутся нам важнее, чем утверждение Северяниным эгофутуризма. Протестуя против пошлости, он удалялся на берег моря, «где ажурная пена», или в «озерзамок», или на «лунную аллею», встречал королеву «в шумном платье муаровом», слушал звуки Шопена. Называя себя «царь страны несуществующей». Северянин мог бросить вызов обществу, воспевая «ананасы в шампанском» и утверждая себя как гения. Но это было маской.
Из меня хотели сделать торгаша,
Но торгашеству противилась душа.
Смыслу здравому учили с детских дней,
Но в безразумность влюбился соловей.
Что же было в нем истинного? О чем же думал Северянин, воспевая «мороженое из сирени», создавая причудливые новые формы? Повторяя в разных вариантах строку в «Квадрате квадратов», он изнемогает оттого, что «заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм...» Тревога о людях, о любви, о России. И даже в самом «скандальном» стихотворении «Эпилог» «упоение» победой поверхностное. Надо заметить другое, более точное самоопределение поэта: «В ненастный день взойдет, как солнце, моя вселенская душа!» Но ни читатели, ни критики не догадались, что пафос Северянина не в самопохвале, а, напротив, в веротерпимости.
Не ученик я и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат.
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий говор хат.
(«Эпилог»)
Если прочитать эти строки без предубеждения, иначе поймешь намерения поэта. И тогда стихотворение, казавшееся эпатажем, бравадой, оказывается, заключает в себе и самоотрицание. Поэт ощущает себя равным миру и не скрывает своего чувства. Ирония действительно характерна для стихов Северянина. Но она направлена не против лиц, а против явлений. Против фальши, бездушия, озлобления и невежества.
Останови мотор! Сними манто
И шелк белья, бесчестья паутину,
Разбей колье и, выйдя из ландо,
Смой наготой муаровую тину!
Что до того, что скажет Пустота
Под шляпками, цилиндрами и кепи!
Что до того! Такая нагота
Великолепней всех великолепии!
Конечно, это и сегодня звучит вызывающе. Но на упреки в пошлости сам Игорь Северянин ответил в 1918 году в стихотворении «Двусмысленная слава»:
Во мне выискивали пошлость,
Из виду, упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной.
Неразрешимые дилеммы
Я разрешал, презрев молву.
Мои двусмысленные темы
Двусмысленны по существу.
Правильнее было бы сказать, что весь поэтический мир Игоря Северянина изначально двойствен. Поэт как бы взвешивает на весах добро и зло: «И в зле
добро, и в добром злоба». Северянин отстаивал свои взгляды яростно и искренне, что, конечно, не подтверждает его правоты. Но это объясняет его одиночество и в вымышленном мире, и в настоящем.
В августе 1914 года в «Стихах в ненастный день» Северянин провозглашает: «Живи, живое восторгая! От смерти мертвое буди!» Через год, в июле 1915 года, в «Поэзе «Невтерпеж» звучат иные ноты:
Чем дальше, все хуже, хуже.
Все тягостней, все больней.
И к счастью тропинка уже,
И ужас уже на ней...
Этот ужас еще отступает в минуты личного счастья. Но жизнь постоянно возвращает его к вопросу о добре и зле, об истине, о любви к народу. Признавая принципиальную неоднозначность мира, поэт писал:
В ничем ничто. Из ничего вдруг что-то.
И это - Бог
В самосозданьи не дал он отчета,
Кому б он мог?
(«Поэза истины»)
Граница между добром и злом, между правдой и неправдой, по Северянину, не только зыбка и неопределенна. Она не историческая, не социальная, не национальная. Она личностная. Поэт отвергает классовый, или социальный, подход, для него существует один критерий нравственность. Новые возможности открывает для него февральская революция 1917 года. Он видит в жизни «возрождение»:
Жизнь человека одного
Дороже и прекрасней мира.
Биеньем сердца моего
Дрожит воскреснувшая лира.
(«Баллада XVI»)
Речь шла уже не об одной душе, обо всей жизни. Северянин, лирик, ироник и мечтатель, раскрывается как философ. Он упрямо и настойчиво повторяет мысль о превосходстве человека над миром. Это звучит как продолжение слов Достоевского о том, что счастье невозможно построить на слезах и на крови. Но жизнь предлагала все новые варианты политической розни, ожесточенной борьбы. Под сомнение ставились ценности, признаваемые дотоле всем человечеством. В первую очередь «в загоне» оказалось, по мнению Северянина, искусство. В июле 1917 года он с горечью констатировал:
Дни розни партийной для нас безотрадны,
Дни мелких, ничтожных страстей...
Мы так неуместны, мы так невпопадны
Среди озверелых людей.
(«Поэза строгой точности»)
Мы - это, конечно же, художники. В поэзию Северянина открыто врывается политическая лексика. Но мысли поэта, наблюдающего грабеж «черни», обращены к народу: «мучительно думать о горе народа». Даже в эти тягостные дни он разделяет чернь и народ. Отсюда надежда на успокоение, на время как на «лучшее чудо», на то, что «жизнь не умрет». Он уверен: «Минуют, пройдут времена самосуда, убийц обуздает народ». Он предсказывает и будущую трагедию, и песню, которую, в конце концов «живой запоет». Подтверждение своих слов Северянин получил неожиданно скоро: в феврале 1918 года в Политехническом музее в Москве на поэтическом вечере он был избран «королем поэтов», опередив Маяковского и Бальмонта.
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
(«Рескрипт короля»)
Трудно сказать, что для самого поэта важнее уверенность в себе или признание всех вер. В конце стихотворения он провозглашает: «Я избран королем поэтов да будет подданным светло». Вскоре Северянин уехал в Эстонию, в Эст-Тойлу, где всегда проводил весну и лето. Но немецкая оккупация Эстонии (в марте 1918-го), образование самостоятельной республики (1920) отрезали его от России. Он почти безвыездно жил в деревне со своей женой - поэтессой и переводчицей Фелиссой Круут.
Души поэта хватало и на восхищение фениксом Эстонии, и на ностальгию о России - «крылатой стране». «Эстония-сказка», «голубая голубка», «оазис в житейской тщете». Россия же - страна одновременно «священная» и «безбожная». Он любил Россию, но не меньше того любил и Эстонию. Он хотел встать вне политики. Но его не признавали эмигранты и забывали в России. В Эстонии ему жилось трудно. Но не потому, что он не имел возможности работать. Просто время мало способствовало поэзии. Но все же поэт выпустил 9 книг, много переводил эстонских поэтов, издал антологию эстонской классической поэзии и переводы эстонского поэта А. Раннита «В оконном переплете». Правительство помогло Северянину, назначило субсидию. Но писал он не об Эстонии и не о России, а о человеке, о его чувствах.
Но все меньше и меньше белого света оставалось в жизни. Жизнь грубела, так что «черствеют и девьи сердца». Приходит новый век, «жестокий, сухой», рациональный. Люди живут без стихов и не чувствуют их необходимости. Человек становится рабом, потому что художник никому не нужен.