На следующее утро одного вида огромной серой равнины оказывается достаточно, чтобы «степные мысли» возобладали и в душе повествователя: «А когда я ударил по лошади и поскакал вдоль линии и когда немного погодя я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: «Да, ничего не поймешь на этом свете!» Стало восходить солнце...»(7, 140).
Раньше, в рассказе «Счастье» фигурировал образ «длительных, тягучих» овечьих мыслей, вызываемых «представлениями только о широкой степи и небе». Теперь цивилизующая человеческая мысль хочет пронзить насквозь степь своими огнями. Но степь возвращает и человеческую мысль на свои круги…
В рассказе «Красавицы» (1888) описывается неожиданная встреча путешествующего по степи героя с двумя необыкновенными красавицами (армянкой и русской). Эти мимолетные встречи поражают героя и вызывают «не восторг и наслаждение», а «странную», «неопределенную, смутную, как сон», грусть, как будто он потерял «что-то важное и нужное в жизни, чего уж больше никогда не найдет» (7, 161-162). Те же ощущения вызывает вид красоты и у других проезжающих, как будто им на миг показалось недоступное счастье, затерянное в пространстве и никем по достоинству не оцененное посреди безлюдных просторов. В повести «Степь» также было изображено на миг мелькнувшее перед Егорушкой видение прекрасной княгини Драницкой, увиденное им в полусне, как некий наполовину фантастический образ, оставивший навсегда в его душе неизгладимое воспоминание. Таким образом, красота как одна из экзистенциальных основ жизни тоже оказывается присущей у Чехова с хронотопу степи.
В поздних рассказах степная жизнь показывается несколько с другой стороны. Степь завораживает и пленяет, пока человек путешествует, едет по ней. Если же он там живет, отрезанный от цивилизованного мира, то она огрубляет и ожесточает его. Рассказ «Печенег» (1897) весь построен на аллюзиях с древней историей, но теперь древность приобретает резко отрицательную коннотацию. Тот, кто, подобно Жмухину, безвыездно пребывает в степи, — «дичает», становится невежественен и жесток, как древние степные кочевники-печенеги. Новоявленный «азиат-варвар» Жмухин буквально уничтожает свою жену, «не считая ее за человека». В рассказе помещены три примера жестокости – о высеченной вдове-княгине, до смерти избиваемом приказчике и вырытой паршивой шкуре, третий из которых совершен сыновьями Жмухина, растущими еще более дикими и бесчеловечными, чем он сам. По логике рассказа, лишь цивилизация спасает человека от черствости.
Сама же степь по-прежнему прекрасна, живет своей загадочной жизнью: «Направо далеко видна степь, над нею тихо горят звезды — и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь в глубокую пропасть; а налево над степью навалились одна на другую тяжелые грозовые тучи, черные, как сажа; края их освещены луной, и кажется, что там горы с белым снегом на вершинах, темные леса, море; вспыхивает молния, доносится тихий гром, и кажется, что в горах идет сражение…» (8; 237).
Итогом осмысления образа степи в чеховском творчестве можно счесть рассказ «В родном углу» (1897). В степь уже проникла цивилизация, по ней проложена железная дорога. Но сойдя с нее, по-прежнему растворяешься в степных просторах. Ничего не изменилось в ее ландшафте: «Степь, степь — и больше ничего; вдали старый курган или ветряк…»(9, 313). Степь сохраняет свое обаяние для возвращающейся в нее Веры: «Как здесь просторно, как свободно; ей, здоровой, умной, красивой, молодой — ей было только двадцать три года, — недоставало только этого простора и свободы» (9, 313). Подчиняясь степному временному измерению, героиня «забыла о прошлом», о котором больше «не хочется думать».
Здесь живут тоже «печенеги»: дедушка Веры, всю жизнь страшно жестоко обращался с челядью (« ''двадцать пять горячих! Розог!'' а теперь присмирел и не слыхать его. И то сказать, не те времена теперь, душечка; бить нельзя… приказчик, случается, бьет, а я нет. Бог с ними! И дедушка твой, по старой памяти, иной раз замахнется палкой, но бить не бьет».
Однако смягчение нравов — только внешнее. Скука степной жизни все равно приводит к нравственной деградации. В ужасе Вера чувствует свою беспомощность перед степью: «... сделать так, чтобы дедушка не замахивался палкой, но — какая польза? Это все равно, что в степи, которой конца не видно, убить одну мышь или одну змею. Громадные пространства, длинные зимы, однообразие и скука жизни вселяют сознание беспомощности, положение кажется безнадежным, и ничего не хочется делать — все бесполезно»(9, 322). Но когда Вера неожиданно опускается сама до бессмысленного гнева, ни за что накричав на безответную служанку Алену и приказав бить ее розгами, она пугается самой себя и решает жить по-новому, выйти замуж и попробовать слиться со степной природой, не подражая степным нравам:
«И опять ушла в поле. И, идя куда глаза глядят, она решила, что, выйдя замуж, она будет делать все, что делают другие женщины ее круга; … и не будет ждать лучшей… ведь лучшей и не бывает! Прекрасная природа, грезы, музыка говорят одно, а действительная жизнь другое. Очевидно, счастие и правда существуют где-то вне жизни … надо не жить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, безграничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, курганами и далью, и тогда будет хорошо…»(9, 324).
Итак, в степи нужно прежде всего отказаться от личного счастья и слиться с вечностью степи, усвоив себе ее равнодушие к единичной человеческой жизни
Подведем окончательные итоги. степь в чеховском творчестве — всеохватна, как сама жизнь человеческая, неисчерпаемая в своей полноте (она вбирает в себя и море, и небо, и бури, и человеческую историю с войнами (каменные бабы, курганы), и вольную разбойную жизнь, она прячет в себе и человеческое счастье в виде кладов и удивительных красавиц — все ценности жизни, которые Чехов утверждал всем своим творчеством — «торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни» (ср. Эту цитату из «Степи» с финалом рассказа «Студент») — но они недоступны, не даются человеку, он не может овладеть ими, как не даются ему заговоренные клады. Поэтому в степи все отзывается человеку тоской и одиночеством, «тоскливым, безнадежным призывом». Современный человек отчужден от истоков и корней своей собственной жизни и пытается заменить их цивилизацией, «окультурив» и саму степь, вырвать у ней тайну своей жизни и своего счастья. И Чехов верит в прогресс, в возможность и необходимость этого движения, ибо возврата к прошлому нет, у современных «степных» людей осталась только «первобытная» жестокость без первобытной цельности.
Но для самих «цивилизаторов», строителей будущего, подлинная жизнь и счастье еще долго, на протяжении многих поколений будут только романтическим сном.
Список литературы
[i] Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты, М. 1923. С. 14.
[ii] О «равнодушии» природы у Чехова см. у P. Thiergen: Zum Begriff «Gleichgultigkeit« bei Cechov // Fnton P. Cechov ?? Philosophische und religiose Dimensionen im Leben und im Werk. Munchen 1997. S. 26-27.
[iii] Ср. с местом из гоголевского «Невского проспекта»: «Все обман, все мечта, все не то, чем кажется».
[iv] Интонация последнего восклицания тоже чисто гоголевская. Ср.: «Русь! Русь! Вижу тебя...»