Воздействие Сперанского на Андрея очень напоминает воздействие масона Баздеева на Пьера. В обоих случаях действует покоряющая сила убежденности, которая всегда столь властнo влияет на колеблющихся. В Пьере и Андрее много гамлетовского, а потому они восхищаются людьми, для которых вопрос «быть или не быть?» уже решен. Степень внутренней сопротивляемости зависит от различия темпераментов Пьера и Андрея. Но фактически князь Андрей столь же скоро перешел в веру Сперанского, как Пьер в масонскую веру. И зерна разочарования, неверия взошли в их душах одинаково быстро. Как Пьер уже в день приема в ложу думал, не смеются ли над ним. так и князя Андрея уже в первые дни знакомства многое смущает в Сперанском, в частности «холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука... Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему-то раздражали князя Андрея». Одновременно и сам Толстой начинает показывать читателям ограниченность Сперанского: «Видно было, что никогда Сперанскому не могла прийти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя все-таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю?» — Толстой замечает у Сперанского ту «озабоченную пошлость», которая так сильно отталкивала раньше: князя Андрея от государственной деятельности. Андрей; Болконский эту пошлость не сразу увидел, но, как и все любимые толстовские герои, начал чувствовать раньше, чем понимать.
Жизнь князя Андрея продолжает обогащаться и расцветать новыми красками. Он влюбляется в Наташу Ростову, после того как танцует с ней первый танец на ее первом балу. Любовь зарождается незаметно. Поначалу на балу Наташа просто понравилась Андрею, потому что он «любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка». Придя к Ростовым с визитом, князь слышит пение Наташи, которое потрясает его. Он «почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой». «Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей». Это – радость бытия, органичная связь с земным миром и умение радоваться ему в непосредственности ощущений – то, что было так непонятно и чуждо князю Андрею.
Любовь вновь меняет мироощущение Болконского, возбудив в нем (как и первая встреча с Наташей в Отрадном) мечты о счастье, после чего «он почувствовал себя ожившим и помолодевшим». Когда князь Андрей признается Пьеру в нахлынувшем на него чувстве, то говорит: «Весь мир разделен для меня на две половины: одна — она, и там вес счастье надежды, свет; другая половина — все, где ее нет, там все уныние и темнота...»; «Я не могу не любить света, я не виноват в этом».
Тут же меняется его отношение к государственной деятельности, которая представляется ему теперь пустой и несущественной. Меняется сама точка зрения на нее и угол восприятия: «Какое дело мне... до того, что государю угодно было сказать в совете? Разве все это может сделать меня счастливее и лучше?» Мы помним что Толстой всегда считал «настоящей» частную личную жизнь людей «с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей», которая идет «вне всяких возможных преобразований». У Толстого в 60-е годы нарастает неприязнь к государству. Еще в конце 50-х годов он пишет в записной книжке: «Все правительства равны по мере зла и добра. Лучший идеал — анархия». Он стал замечать в Сперанском отталкивающие черты. На вечере в узком приятельском кругу князь Андрей впервые услышал, как Сперанский смеется: «Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своею фальшивой нотой почему-то оскорблял чувства князя Андрея»; он «с грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Князь Андрей начал удивляться, «как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский». Ощущение опять перегнало логические доводы. Это чисто толстовский художественный прием «разоблачения» героя: не подвергая внешне сомнению человеческих качеств героя, отдельными чертами постепенно все более снижать его в глазах читателей, опираясь на их интуитивное восприятие и вызывая в них неприязнь к нему на чувственном уровне. Но этот фальшивый смех, оскорбивший князя Андрея, замечен был им потому, что он всем своим существом, еще незаметно для себя самого, вошел в иную жизнь — жизнь искреннего неподдельного счастья Наташи. Существенный интерес его жизни сосредоточился теперь на Наташе. Ненастоящая, т. е. государственная, жизнь вытесняется настоящей, существенной жизнью. Интуиция, чувство, по мысли Толстого, не обманут человека нравственного. Они укажут, где настоящая жизнь, а где — ложная. Нужно только безраздельно отдаваться интуитивному ощущению — и тогда человек гарантирован от ошибок. Так что-то сразу отталкивало Пьера от Элен, но он не послушался своего подсознательного ощущения, – и целая полоса жизни его превратилась в тяжелую драму; у масонов он сразу почувствовал что-то фальшивое, но доводы разума влекли его к ним,— и он оказался в положении человека, который «провалился в болото и не может из него выбраться». Князю Андрею сразу не понравился «не пропускающий в себя зеркальный взгляд Сперанского», но он не поверил этому ощущению и затратил долгие месяцы на службу в комитетах.
И лишь после того, как чувство неприязни к Сперанскому и его окружению определилось, князь Андрей рассудил, почему работа в разных комитетах — это праздная работа. Князь Андрей «вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все, касающееся формы и процесса заседаний комитета, и кратко обходилось все, что касалось сущности дела... Потом он живо представил себе Богучарово, <...> вспомнил мужиков, Дрона-старосту и, приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам», удивился, «как он мог так долго заниматься такой праздной работой».
Так князь Андрей после отрицания военной службы приходит к отрицанию государственной деятельности и делает еще один шаг на пути к единению с общим, народным. Раньше он уже понял, что Наполеон «счастлив от несчастья других» (т. е. погибших солдат); теперь он увидел, что работа комитета Сперанского никак не касается сущности дела (интересов мужиков); он узнал, что не может быть счастлив ни на военной, ни на государственной службе. Наташа возвращает князя Андрея к большой жизни души. Рационалистическая жизнь «государственного человека» кажется ему комично узкой.
Что касается Наташи, то в ней сразу загорается «внутренний огонь» — тот огонь любви, который иногда разгорается в княжне Марье и делает ее прекрасной, тот огонь, который никогда не зажигался в Элен, несмотря на огромное количество ее увлечений. Одновременно в Наташе просыпается страх: «Мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем», потом отчаяние (князь Андрей уехал к отцу). «...Как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала...» Она думает, что князь Андрей не вернется. Ей кажется, что над ней «смеются и жалеют о ней»; «...это тщеславное горе усиливало ее несчастие». Наконец, наступает душевная разрядка: князь Андрей делает ей предложение. «Да, да,— как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала». И новое горе—разлука на год. «Це-лый год!» Она спешит жить. Прав В. В. Ермилов, когда пишет, что князь Андрей, согласившись отсрочить женитьбу, совершил непоправимую ошибку. «...Он не смог до конца понять, что Наташа — сама жизнь! И жизнь никого и никогда не ждет... Он не смог понять, что нельзя остановить жизнь. Жизнь не терпит рассудочных схем». Но вместе с тем эта разлука, может быть, была и необходима; может быть, Наташе, с ее переизбытком чувства, страсти, недоставало еще закаленности, жизненного опыта, через который нужно пропустить любовь, чтобы она стала такой, какой была она у князя Андрея».
В том, что Наташа не выдержала года разлуки со своим женихом, была судьба. Орудием же ее стал Анатоль Курагин. «Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля… и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – этого Пьер не мог понять и не мог представить». Но на самом деле произошедшее вполне объяснимо исходя из логики характера героев. Наташа привыкла жить непосредственной жизнью, не задумываясь о следующей минуте и не анализируя своих поступков. Она шла навстречу любому своему желанию, бессознательно стремясь к полной свободе самовыражения и привыкнув к тому, что ее окружают любящие и благожелательные люди и не подозревая ни в ком ничего дурного. Толстой любит и ценит ее за то, что Наташа всегда неотделима от жизни природной и от жизни всемирной, ее эгоизм не ущемляет ничьих других интересов. Следуя только своим желаниям, Наташа любит всех и всем вокруг дарит счастье, верная своей исконно нравственной натуре. Но Наташа должна узнать, что в желании абсолютной, ничем не ограниченной свободы есть оборотная сторона: поддавшись своим порывам, она может сломать свое будущее или сделать несчастными своих близких. Наташино ощущение, что «все можно» в жизни, неожиданно сближает ее с Анатолем, который тоже не рассуждает над своими поступками и для которого тоже все можно» благодаря животности его эгоизма, для которого нет ни совести, ни чувства долга. И только через катастрофу открывается вся пропасть различия между ними: Наташа вообразила себе идеального, страстно любящего ее человека, думала навсегда связать с ним свою жизнь, а Анатоль искал приключения, зная, что уже женат. Он просто шел за своим минутным влечением и нимало не расстроился, когда «предприятие» сорвалось.
Весь год Наташа тосковала, не находя себе места: отсутствие возлюбленного лишало ее смысла существования. По словам критика С. Бочарова, «уходит время когда она способна любить, и ей жалко себя, пропадающей даром, ни для кого, – ибо ей непонятны, вынужденны эти отсрочка и ожидание. <...> Наташе «сию минуту» надо его, говорит она матери; но окружающие ее не поймут». Для Наташи каждая минута «неподменима другою, имеет неповторимую цену и должна быть прожита полно, максимально насыщенно». И как раз перед приездом князя Андрея, при роковом его промедлении, происходит срыв – измена, которую князь Андрей не в силах понять и простить. Он замыкается в себе и вновь погружается в глубокий кризис. То, что Наташа могла променять его на пустого светского гуляку, – для Болконского выглядит горчайшим и окончательным свидетельством несовершенства мира, в котором больше не может быть для князя Андрея ничего идеального. Он ставит на себе крест, расставаясь с надеждой о счастье. «Любовь!.. эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! <...> я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия. Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!» После того как он расстается с Наташей, он живет лишь одним желанием – найти, вызвать на дуэль и убить Анатоля – настолько резко сужается его жизненный кругозор. В таком подавленном состоянии его и застает война 1812 года. Дав себе ранее слово никогда более не служить, князь Андрей все-таки считает себя обязанным пойти в действующую армию перед лицом страшного нашествия, угрожающего России. Но он более не идет в штаб, несмотря на то что туда зовет помнящий и любящий его Кутузов, а становится командиром полка. Солдаты его любят и ценят, называют «наш князь», но все равно Болконский живет как бы по инерции. Его сердечная боль только усугубляется такими мрачными событиями, как продвижение Наполеона вглубь России, пожар Смоленска и разорение французами его родного имения Лысых Гор. Накануне Бородинского сражения князь Андрей в последний раз встречается с Пьером, и тот за усталой озлобленностью и отрешенностью князя Андрея от жизни угадывает уже печать смерти на его челе.